И-ди

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ми Сюнсинь (羋熊心)
1-й Император эпохи Чу
Дата смерти:

206 до н. э.(-206)

Место смерти:

Чэньчжоу

Время царствования:

208 до н. э.206 до н. э.

Предшественник:

Цзыин

Преемник:

Сян Юй

Варианты имени
Посмертное имя:

И-ди (楚義帝)

Семья

И-ди (кит. трад. 楚義帝, пиньинь: chuyidi, Справедливый император; умер предположительно в 206 году до н. э.) — ван, а потом император династии Чу в смутное время 208—206 до н. э., во время восстания против династии Цинь и после её падения. Личное имя Ми Сюнсинь (кит. трад. 羋熊心, пиньинь: Мi Xiong Xin, первоначально был коронован ваном Чу под именем Хуай-ван (II) (кит. трад. 楚懷王, пиньинь: chuhuaiwang).

Царство Чу было занято царством Цинь в 223 году до н. э. (см. Объединение Китая царством Цинь), однако с 209 года до н. э. в Китае поднялись многочисленные восстания, которые привели к восстановлению государств, занятых ранее Цинь. Сюнсинь был внуком чуского Хуай-вана, однако обеднел и жил среди простых людей. Его разыскал генерал Сян Лян, который официально подтвердил его право на трон царства Чу и провозгласил ваном под именем Хуай-ван (II). Фактически же он стал марионеткой Сян Ляна и мало влиял на реальный ход восстания.

После поражения и смерти Сян Ляна его племянник Сян Юй занял столицу Сяньян и сверг династию Цинь. Сян Юй провозгласил себя ваном-гегемоном Западного Чу, при этом дал Сюнсиню титул императора И-ди (Справедливый император). Через короткое время И-ди был отправлен в ссылку в Чэньчэн (совр. Чэньчжоу, Хунань), и во время путешествия убит по приказу Сян Юя.





Биография

Ранние годы

Сюнсинь происходил из царской династии Чу Периода Сражающихся царств. Он был внуком чуского Хуай-вана (кит. трад. 楚懷王, упр. 楚怀王, пиньинь: Chǔ Huái Wáng), который правил с 328 по 299 годы до н. э. Сюнсинь, однако, не принадлежал основной линии наследования, и потом ещё четыре вана сменяли друг друга на чуском троне, пока царство Чу не было завоёвано царством Цинь в 223 году до н. э., в результате чего оно прекратило своё существование. Сюнсинь стал простолюдином и был далёк от чинов и званий.

Ситуация в Циньской империи в 209 году

После смерти Цинь Шихуанди (210 год до н. э.) в стране назрело недовольство тяжёлыми принудительными работами и жестоким режимом. Наиболее мощное восстание произошло в царстве Чу с июля 209 года до н. э., которое возглавили Чэнь Шэ и У Гуан (известно как Восстание деревни Дацзэ). Тогда Чэнь Шэ объявил себя ваном, после чего ванами объявили себя многие генералы, в результате возникли трения в среде самих восставших, и Чэнь Шэ был убит телохранителем.

Титул Хуай-вана II

Руководство восстанием в Чу взял на себя Сян Лян, который попросил совета у Фань Цзэна, семидесятилетнего старца, известного умением строить хитроумные планы. Тот объяснил, что для объединения Чу в борьбе надо найти легитимного вана (которым никак не был Чэнь Шэ), и предложил апеллировать к образу Хуай-вана, о правлении которого в народе остались добрые воспоминания — только так можно было объединить Чу. Сян Лян разыскал Сюнсиня, который пас овец в услужении богатой семье, и посадил его на чуский престол как Хуай-вана (второго) летом 208 года до н. э., получив тем самым поддержку населения[1].

Хуай-ван оставался марионеткой в руках Сян Ляна. Зимой 208 года до н. э. произошла битва под Динтао, в которой Сян Лян погиб, вследствие чего Хуай-ван получил реальную власть над армией, объединив отряды под центральным командованием. Он назначил Сун И и Лю Бана командующими двух армий и приказал атаковать Цинь. Он также сказал, что титул вана Гуаньчжуна (плодородной области к востоку от Циньской столицы) получит тот, кто первый туда войдёт[2].

Сян Юй, племянник Сян Ляна, был назначен помощником Сун И, который получил приказ атаковать циньского генерала Чжан Ханя. В это время армия Чжан Ханя заняла столицу царства Чжао — город Ханьдань. Сун И побоялся выступить, тогда Сян Юй пришёл к нему, обвинил его в измене и отрубил ему голову. Хуай-ван получил доклад о том, что произошло, и утвердил Сян Юя командующим армией.

Весной 207 года до н. э. Лю Бан со своей армией вошёл в Гуаньчжун первым, тогда же Цзыин, последний правитель Цинь, сдался и империя Цинь была ликвидирована.

Провозглашение императором

Лю Бан (будущий основатель Ханьской династии) получил от Хуай-вана титул Гуаньчжунского вана. Однако позднее Сян Юй прибыл в Гуаньчжун сам и потребовал себе тот же титул вместо Лю Бана. Хуай-ван ответил, что титул был присвоен — как было сказано — тому, кто войдёт первым.

Тем не менее, Хуай-ван не обладал авторитетом и оставался ваном только номинально. Сян Юй решил избавиться от Хуай-вана[1].

Сян Юй провозгласил себя ваном-гегемоном западного Чу и составил план разделения империи Цинь на восемнадцать княжеств, раздав военачальникам титулы ванов. В свете этого плана Хуай-ван получил формально более высокий титул «И-ди» («Справедливый император»), который ставил его выше всех ванов[1]. Титул И-ди в китайском языке при этом двусмысленный. Помимо «справедливый», он имеет также значение «временный», «фиктивный», «ненастоящий»[3]. Назначая титул, Сян Юй отметил, что заслуги перед государством имеют в первую очередь генералы, которые позволили победить в войне, но и Хуай-ван, хоть и не имеет заслуг, должен получить свой надел земли.

Смерть

Через некоторое время Сян Юй направил гонцов переселить «по образцу императоров древности» императора И-ди в «верховья рек» — конкретно в Чэньчэн (современный Чэньчжоу), что фактически означало ссылку. Приближённые, увидев вынужденность ссылки, стали постепенно отворачиваться от И-ди. Тогда Сян Юй тайно приказал двум ванам напасть на И-ди и убить его[4].

В разных главах исторических записок Ши цзи Сыма Цяня приводятся не согласующиеся версии обстоятельств убийства И-ди. В главах 7-8 указана 4 луна первого года Хань, в 91 главе — 8-я луна второго года Хань, а в хронологических таблицах — 10-я луна второго года Хань (полтора года расхождения). Отличаются также место убийства и исполнители[5].

Смерть И-ди послужила для Лю Бана прекрасным пропагандистским поводом развязать войну против Сян Юя. Лю Бан держал трёхдневный траур, потом обвинил в 205 году до н. э. Сян Юя в цареубийстве[6] и призвал всех к войне. В 202 году до н. э. Сян Юй потерпел поражение, и была основана империя Хань. Лю Бан повелел также трём князьям проводить специальные церемонии памяти императора И-ди.

Напишите отзыв о статье "И-ди"

Примечания

  1. 1 2 3 Сыма Цянь. Исторические записки. т.2, гл. 7, стр. 121—122
  2. Сыма Цянь. Исторические записки. т.2, гл. 8, стр. 164—165
  3. Сыма Цянь. Исторические записки. т.2, гл. 7, стр. 393 сноска 16
  4. Сыма Цянь. Исторические записки. т.2, гл. 8, стр. 174
  5. Сыма Цянь. Исторические записки. т.2, гл. 7, стр. 398, комментарий 144
  6. Сыма Цянь. Исторические записки. т.2, гл. 8, стр. 176,177,184

Литература


Отрывок, характеризующий И-ди

– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.