И-4

И-4 (АНТ-5)
И-4
Тип	истребитель «лёгкий маневренный»
Главный конструктор	П. О. Сухой
Первый полёт	10 августа 1927 года
Начало эксплуатации	1928 год
Конец эксплуатации	17 октября 1935 год (подписан приказ о снятии с вооружения)
Статус	снят с эксплуатации
Основные эксплуатанты	ВВС СССР
Единиц произведено	369
Изображения на Викискладе

И-4И-4

И-4 (АНТ-5) «истребитель четвёртый» — советский одноместный истребитель-полутораплан, «лёгкий маневренный». Первый в мире цельнометаллический истребитель. Лучший в мире боевой самолёт по маневренности на момент создания. Проектировался в 1925—1927 годах с целью сравнения цельнометаллических конструкций со смешанными и деревянными конструкциями истребителей. Стал первым боевым самолётом, спроектированным Конструкторской бригадой Павла Сухого по проектному заданию и под общим руководством Андрея Туполева в АГОС ЦАГИ. С декабря 1927 года строился серийно. С 1928 по 1933 год состоял на вооружении Военно-воздушных сил Рабоче-крестьянской Красной армии.

Проект и разработка

Самолёт проектировался отделом АГОС ЦАГИ под общим руководством А. Н. Туполева. Задание на самолёт было выдано осенью 1925 года. Проектирование было поручено Конструкторской бригаде Павла Сухого. Первый экземпляр с мотором «Гном-Рон Юпитер-VI» мощностью 420 л. с. был построен в июле 1927 года. Затем в августе 1928 был выпущен прототип И-4 дублёр.

Индекс и обозначение

Имел два индекса-обозначения:

АНТ-5 — аббревиатура, образованная от: «Андрей Николаевич Туполев [самолёт] пятый» — по имени российского авиаконструктора А. Н. Туполева, в 1925 году Начальника АГОС ЦАГИ, где проектировался самолёт.

И-4 — аббревиатура, образованная от: «истребитель четвёртый», — классификация, принятая в Военно-воздушных силах РККА в то время.

Тип, определяющий боевое применение самолёта: «истребитель». Номер: сквозной очередной, следующий за предыдущим самолётом И-3.

Тактическое боевое назначение бипланов и полуторапланов в ВВС РККА: Ведение маневренного воздушного боя с целью уничтожения или повреждения самолётов противника.

Полное название боевого самолёта в ВВС РККА: «Лёгкий маневренный одноместный истребитель И-4».

В англо-американской традиции самолёт известен как Tupolev I-3 (ANT-5) — Смотри: Изображения на Викискладе

Испытания прототипов

Испытания прототипов осуществляли лётчики-испытатели Михаил Громов, Андрей Юмашев и И. Козлов.

Испытания показали, что новый боевой самолёт имеет удовлетворительные характеристики. По максимальной скорости, потолку и скороподъёмности истребитель И-4 опережает многие серийные самолёты других стран. По маневренности — самолёту Павла Сухого нет равных в мире.

По результатам испытаний «истребитель четвёртый» И-4 «лёгкий маневренный» рекомендован для запуска в серийное производство и вооружения строевых частей Военно-воздушных сил Рабоче-крестьянской Красной армии.

Серийный выпуск

Вопрос о выпуске в серию был решен в декабре 1927 года. Самолёт строился на авиационном заводе, который возглавлял С. П. Горбунов. На завод качестве ответственного технического представителя АГОС для производства истребителя в серии был командирован ведущий инженер-конструктор Павел Сухой. Серийная постройка И-4 с более мощным двигателем М-22 в 480 л. с. началась в конце 1927 года. Первый самолёт был выпущен 15 октября 1928 года. Серийная заводская модель получилась несколько тяжелее и имела более низкие, нежели у эталона, лётные характеристики. Но по основным тактико-техническим данным серийный боевой самолёт И-4 не уступал истребителям своего времени. Самолёт находился на вооружении с 1928 по 1933 год. Всего было построено 369 машин.

Руководство Военно-воздушными силами РККА посчитало целесообразным одновременно запустить в серию также однотипный лёгкий маневренный истребитель И-3 конструкции Николая Поликарпова, выполненного по традиционной технологии из дерева, металла и ткани. Предполагалось сравнить самолёты Поликарпова И-3 и Сухого И-4 в реальных условиях эксплуатации в лётных строевых частях ВВС РККА.

Модификации и экспериментальные образцы

Был использован для ряда экспериментов, например, использовался как навесной истребитель для авиаматки — бомбардировщиков ТБ-3 и ТБ-1.

• И-4 бис — моноплан без нижнего крыла, верхнее крыло с предкрылками на половине размаха крыла и видоизменённым капотом двигателя. Самолёт был переделан из серийного и испытан в 1931. Скорость возросла на 10 км/ч, устойчивость улучшилась, маневренность ухудшилась
• И-4 модификация для «Звена» Вахмистрова — сильно укороченное нижнее крыло (до 0,5 м каждая консоль) — для улучшенного взлёта с ТБ-1. Самолёт выпущен в 1930.
• И-4 с пулемётами в верхнем крыле — пробные опыты, не доведённые до испытаний.
• И-4 с динамо-реактивными безоткатными пушками Леонида Курчевского — в декабре 1931 на самолёты были установлены две гладкоствольные пушки 67 мм над верхним крылом вне диска винта. В ходе опытов одна из них разорвалась, но это не остановило опытов, которые продолжались до снятия истребителя с вооружения*
• И-4 с реактивными ускорителями — в 1935 − 1936 году испытывали пороховые ускорители для кратковременного увеличения скорости полёта. Их устанавливали по три в одном агрегате с каждой стороны.
• И-4 на поплавках — версия поплавкового истребителя, который планировали испытывать летом 1931. Работы закончены не были за невостребованностью такого типа самолёта.

Схема и конструкция

И-4 — резко выраженный подкосный полутораплан, почти моноплан-парасоль с малым свободнонесущим нижним крылом. Обшивка гофрированная алюминиевая, колеса со спицами. Самолёт целиком выполнен из металла за исключением небольших деталей конструкции.

Шасси — два неубирающихся в полёте колеса и костыль в кормовой нижней части фюзеляжа. Колеса крепятся жёстко на раме, смонтированной на фюзеляже. Конструкция шасси и костыль позволяют эксплуатировать самолёт на полевых аэродромах с твёрдым грунтом.

Оснащен двухлопастным тянущим деревянным винтом фиксированного шага (ВФШ), выполненным как композитная наборная конструкция из клееной древесины. Винт рассчитан на один режим полёта.

Кабина одноместная, открытая.

Вооружение — два пулемёта 7,62 мм устанавливаемых неподвижно для поражения целей в передней полусфере.

По общей компоновке и облику лёгкий маневренный истребитель И-4 Павла Сухого во многом повторяет серийный немецкий самолёт авиаконструктора Рейнхольда Платца (Reinhold Platz) Фоккер D.XI, состоявший на вооружении лётных частей Военно-воздушных сил РККА.

Лёгкий маневренный истребитель-полутораплан ВВС РККА Фоккер D.XI (Fokker D.XI) с 1922 года выпускался в СССР на заводе «Авиаработник» по лицензии, купленной советским правительством у немецкой авиационной фирмы Фоккер (Fokker). Версальские соглашения запрещали Германии выпуск боевых самолётов, и фирма осуществляла свою деятельность в соседней Голландии.

Лицензионная копия — советский боевой самолёт Фоккер D-XI, вооружённый двумя пулемётами 7,62 мм и имевший также лицензионный двигатель М-6 мощностью 300 л. с. Двигатель М-6 или Испано-300 — советский авиационный двигатель, лицензионная копия французского мотора Испано-Сюиза 8Fb.

Фоккер D.XI был выпущен Средней серией в 300 машин. К 1926 году самолёт морально и технически устарел. Руководство ВВС РККА приняло решение о его замене на аналогичную боевую машину с более высокими тактико-техническими характеристиками. Командование Военно-воздушными силами предложило АГОС ЦАГИ, который возглавлял А. Н. Туполев, создать новый лёгкий маневренный истребитель для вооружения Красного воздушного флота. Андрей Туполев выдал Конструкторской бригаде Павла Сухого общие параметры будущего самолёта с важнейшим условием: новая машина должна иметь революционную конструкцию, то есть быть построена целиком из металла — с применением железных, стальных, алюминиевых и других металлических конструктивных материалов.

Исполнение машины целиком из металла потребовало от ведущего конструктора Павла Сухого и инженеров его бригады жёсткого контроля над весовыми характеристиками нового самолёта на всех этапах его проектирования и изготовления. Аналогичной работой Павел Сухой, как представитель АГОС, занимался и на заводе, где машина была запущена в серию. Борьба за вес стала фирменным почерком «конструкторской школы» Павла Сухого.

При несколько большей, — на 180 кг — лётной массе лёгкий маневренный истребитель И-4 Павла Сухого с более мощным мотором и лучшими аэродинамическими обводами ненамного превосходил лицензионный полутораплан Фоккер D.XI Рейнхольда Платца по скорости — всего на 32 км/час.

Но дальность полёта истребителя И-4 значительно увеличилась и была на 265 км больше немецкого аналога, а показатель скороподъёмности — выше. Время выполнения боевого разворота в вираже — минимальное, лучшее в мире в 1927 году.

Конструкция планера была также значительно прочнее за счёт использования новых конструкционных материалов и новой подмоторной рамы.

Под тяжёлый и мощный звездообразный двигатель воздушного охлаждения Гном-Рон Юпитер-IV на опытном образце Павел Сухой лично спроектировал новую облегчённую раму оригинальной конструкции. Отличительной особенностью этой рамы была её технологичность: она изготавливалась методом штамповки. Комиссия, принимавшая в 1927 году прототип самолёта И-4 отметила необычайную «лёгкость, изящность и простоту изготовления» подмоторной рамы.

Эта важнейшая конструктивная деталь самолёта также без изменений подавалась под ещё более мощный двигатель М-22, которым оснащались серийные лёгкие маневренные истребители И-4 (АНТ-5) Конструкторской бригады Павла Сухого.

В отличие от смешанной дерево-металло-полотняной конструкции лицензионного самолёта Фоккер D.XI и истребителя И-3 цельнометаллическая конструкция самолёта И-4 была более прочной, что позволяло в пилотировании самолёта выполнять эволюции в воздухе быстрее, энергичнее и резче без опасения разрушения планера ввиду динамических нагрузок. И-4 был долговечнее в эксплуатации, лучше переносил влияние неблагоприятных климатических условий и имел более высокую «живучесть» в бою. Однако самолёт И-4 был дороже и сложнее в производстве.

Позднее истребитель И-4 в опытном исполнении получил новое чрезвычайно мощное вооружение: взамен двух пулемётов 7,62-мм ПВ-1 на самолёт были установлены две безоткатные пушки калибра 67 мм Леонида Курчевского. Таким образом машина И-4 приобрела боевые тактико-технические свойства самолёта-штурмовика. Однако испытания прототипа были свернуты и модификация истребителя, вооружённого пушками Курчевского, в серию не пошла.

Технические характеристики

• Экипаж: 1 чел.
• Максимальная скорость: 257 км/ч
• Дальность полёта: 840 км
• Практический потолок: 7,655 км
• Скороподъёмность: 555 м/мин
• Длина: 7,27 м
• Высота: 2,82 м
• Размах крыла: 11,42 м
• Площадь крыла: 23,8 м²
• Масса пустого: 978 кг
• Масса снаряжённого: 1430 кг
• Масса максимальная взлётная: 1 430 кг
• Двигатели: один звездообразный двигатель М-22 мощностью 358 кВт (480 л. с.)
• Пулемётное вооружение: 2 x 7,62-мм пулемёта ПВ-1
• Внутренняя бомбовая нагрузка: бомбы весом до 50 кг

Использовавшие страны

СССР СССР

Предыдущий и последующий истребители Военно-воздушных сил РККА

Лёгкий истребитель И-3 маневренный полутораплан

• 1927 год. «Лёгкий истребитель третий» И-3 «маневренный» Конструкторского бюро «короля советских истребителей» Николая Поликарпова. Схема: деревянно-полотняный подкосный полутораплан с поршневым двигателем водяного охлаждения. Принят на вооружение ВВС РККА. В серии 400 боевых машин.

Лёгкий истребитель И-5 маневренный полутораплан

• 1930 год. «Лёгкий истребитель пятый» И-5 «маневренный». Первый прототип с единственным в истории мировой авиации уникальным названием «Внутренняя Тюрьма одиннадцатый» ВТ-11 спроектирован и построен в Центральном конструкторском бюро — 39 ОГПУ имени Менжинского, Внутренняя тюрьма — 11, в Москве. Главные конструкторы Дмитрий Григорович и Николай Поликарпов. Схема: подкосный полутораплан смешанной деревянно-полотняно-металлической конструкции с укороченным нижним крылом и двигателем воздушного охлаждения. Три прототипа. Принят на вооружение ВВС РККА. В серии 800 боевых машин.

Ссылки

• [www.avia-tu.ru/tu_i4.php И-4 истребитель] // avia-tu.ru.

Литература

• М. Б. Саукке. [www.svavia.ru/info/lib/lib_gl.html Неизвестный Туполев].
• Котельников В. Истребитель И-4 (АНТ-5) (рус.) // Авиационное обозрение. — Х., 1996. — № 5. — С. 44-53.

Отрывок, характеризующий И-4

– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.