И. А. Л. Даймонд

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
И. А. Л. Даймонд
I. A. L. Diamond
Имя при рождении:

Ицек Домнич

Дата рождения:

27 июня 1920(1920-06-27)

Место рождения:

Унгены, Бессарабия

Дата смерти:

21 апреля 1988(1988-04-21) (67 лет)

Место смерти:

Беверли-Хиллз,
Лос-Анджелес,
Калифорния

Гражданство:

Румыния Румыния
США США

Профессия:

сценарист

Карьера:

19411988

И. А. Л. Даймонд (или Ай Эй Эл Даймонд, известный также как Из или Изи Даймонд, англ. I. A. L. Diamond, настоящее имя Ицек Домнич, рум. Iţec Domnici; 27 июня 1920, Унгены, Бессарабия — 21 апреля 1988, Беверли-Хиллз, Лос-Анджелес, Калифорния) — американский киносценарист, работавший в тандеме с режиссёром Билли Уайлдером.

Автор сценария к серии комедий последнего, в том числе «В джазе только девушки» (1959), «Квартира» (1960), «Азарт удачи» (The Fortune Cookie, 1966) и «Частная жизнь Шерлока Холмса» (1970). Лауреат премии «Оскар» (1960).



Биография

Ай. Эй. Эл. Даймонд родился под именем Ицек Домнич в приграничном бессарабском городке Унгены (теперь райцентр Унгенского района Молдовы) в семье Давида Домнича и Эльки Вальдман. Учился в хедере, a когда ему было 9 лет семья перебралась в США и поселилась в бруклинском районе Краун-Хайтс. Здесь Ицек учился в [web.archive.org/web/20051028073458/www.nepanetwork.com/schools/1910%20BOYS%20SCHOOL%20Brooklyn%20NY.jpg Средней школе для мальчиков] ([cgi.ebay.com/Boys-High-School-Brooklyn-New-York-1905_W0QQitemZ230140423949QQcmdZViewItem#ebayphotohosting Boys' High School]), где был известен как Исидор (или Израиль) Домнич и где проявил незаурядные способности к математике, в 1936—1937 годах победив на математических олимпиадах в штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут, в общем итоге завоевав 17 золотых медалей.

Однако после окончания школы в 1938 году он неожиданно поступил на журналистское отделение Колумбийского университета, где начал регулярно публиковаться в студенческой газете и сразу под литературным псевдонимом «И. А. Л. Даймонд» («I. A. L. Diamond»). Происхождение псевдонима доподлинно неизвестно, хотя сам Даймонд попеременно и очевидно шутливо называл его аббревиатурой The Interscholastic Algebra League (рус. Межучебная лига алгебры), в которой он состоял будучи школьником, либо «„I“ — от Изи, а „A“ и „L“ — потому, что они неплохо смотрятся после „I“».

В университете же Даймонд начал писать для «Varsity Show» (традиционное ежегодное студенческое представление в Колумбийском университете), став среди прочего единственным автором в истории этого шоу, которому довелось работать над ним на протяжении четырёх лет подряд. Писал он также и для студенческой газеты «Columbia Spectator». Хотя Даймонд и планировал продолжить обучение в магистратуре Колумбийского университета, но после необычайного успеха целиком написанных им четырёх «Varsity Show» («You’ve Got Something There» — «Что-то у тебя там есть», 1938; «Fair Enough» — «Вполне справедливо», 1939; «Life Begins in ’40» — «Жизнь начинается после сорока», 1940; и «Hit the Road» — «В путь», 1941) в 1941 году он был приглашён писать для «Нью-Йорк таймс» и бросил учёбу.

В том же году его заметили в Голливуде и он был приглашён сценаристом в компанию «Paramount Pictures», где работал до 1943 года. В этом году Даймонд перешёл в «Warner Brothers» и написал сценарий к своей первой полнометражной картине «Убийство в синей комнате» (Murder In The Blue Room). Именно в «Warner Brothers» к нему пришёл первый успех после выхода на экраны в 1946 году картины «Никогда не говори прощай» («Never Say Goodbye»), и Даймонд становится востребованным сценаристом.

В 1951—1955 годах Даймонд работал в компании «20th Century Fox», где написал сценарии к трём кинофильмам, а в 1955 году стал независимым киносценаристом и начал сотрудничество с режиссёром Билли Уайлдером, которое продолжалось 25 лет. Это сотрудничество, начиная с картины «Любовь после полудня», привело к созданию серии лучших американских комедий 1950—1960-х годов, созданию популярного комического дуэта Джека Леммона и Уолтера Маттау, к нескольким номинациям и премиям «Оскар». Всего Ай. Эй. Эл Даймонд был номинирован на премию «Оскар» четыре раза и награждён один раз.

С 1959 года Даймонд был и сценаристом и продюсером ряда фильмов тандема Даймонд—Уайлдер. Кроме того, он три раза становился лауреатом премии нью-йоркских кинокритиков («New York Film Critics Award» — в 1958, 1959 и 1960 годах) и премии писательской гильдии США («Writers Guild of America Award» — в 1957, 1959 и 1960 годах), а также лавровой премии писательской гильдии США («Writers Guild Laurel Award», 1979).

Последние годы жизни Ай. Эй. Эл. Даймонд тяжело болел и умер от рака в своём доме в Беверли-Хиллз в 1988 году. Ежегодная «премия Ай. Эй. Эл. Даймонда» («The I. A. L. Diamond Award») с 2004 года присуждается на «Varsity Show» в апреле выпускникам Колумбийского университета или нью-йоркского колледжа Бернард («Barnard College») за достижения в области искусств. Среди лауреатов премии — Терренс МакНелли (Terrence McNally, 2004), Дженин Тезори (Jeanine Tesori, 2005), Арт Гарфанкел (2006) и Брендон Диксон (Brandon V. Dixon, 2007).

Ай. Эй. Эл. Даймонд с 21 июля 1945 года был женат на сценаристе и писательнице Барбаре Бентли. В браке родился сын Пол Даймонд, ныне телевизионный сценарист и продюсер ([www.imdb.com/name/nm0004520/ см. IMDb]).

Автор сценария и продюсер*

Сценарии, изданные отдельными книгами

  • Some Like It Hot. New American Library: Нью-Йорк, 1959.
  • Irma La Douce. Midwood-Tower: Нью-Йорк, 1963.
  • The Apartment and The Fortune Cookie. Praeger: Нью-Йорк, 1970.

Напишите отзыв о статье "И. А. Л. Даймонд"

Отрывок, характеризующий И. А. Л. Даймонд

– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.