Панфилов, Иван Васильевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «И. В. Панфилов»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Панфилов.
Иван Васильевич Панфилов
Прозвище

Аксакал, Батя (бойцы Панфиловской дивизии)

Дата рождения

1 января 1893(1893-01-01)

Место рождения

город Петровск,
Саратовская губерния,
Российская империя

Дата смерти

18 ноября 1941(1941-11-18) (48 лет)

Место смерти

у деревни Гусенево, Волоколамский район,
Московская область

Принадлежность

Российская империя Российская империя
РСФСР РСФСР
СССР СССР

Род войск

Пехота

Годы службы

1915—1941

Звание Генерал-майор

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Командовал

8-я гвардейская стрелковая дивизия

Сражения/войны

Первая мировая война,
Гражданская война в России,
Великая Отечественная война

Награды и премии

Ива́н Васи́льевич Панфи́лов (20 декабря 1892 (1 января 1893), Петровск, Саратовская губерния — 18 ноября 1941, у деревни Гусенёво, Московская область) — советский военный деятель, генерал-майор, Герой Советского Союза (1942, посмертно).





Биография

В 1915 году призван в Русскую императорскую армию и направлен на русско-германский фронт. В 1918 году добровольно вступил в Красную Армию и был зачислен в 1-й Саратовский пехотный полк 25-й Чапаевской дивизии. Участник гражданской войны, воевал в составе 25-й Чапаевской стрелковой дивизии.

После гражданской войны окончил двухгодичную Киевскую объединённую пехотную школу, вскоре после этого был назначен в Среднеазиатский военный округ. Принимал активное участие в борьбе с басмачами. Член ВКП(б) с 1920 года. С 1938 года — военный комиссар Киргизской ССР.

Во время Великой Отечественной войны — командир 316-й стрелковой дивизии (с 17 ноября 1941 года — 8-я гвардейская, прославленная тяжёлыми оборонительными боями на Волоколамском направлении). Эта дивизия набиралась из жителей Алма-Аты (ныне Алматы) и Фрунзе (ныне Бишкек).

«Массовый героизм — не стихия. Наш негромогласный, неказистый генерал готовил нас к этому дню, к этой борьбе, предугадал, предвосхитил её характер, неуклонно, терпеливо добивался уяснения задачи, „втирал пальцами“ свой замысел. Напомню ещё раз, что наш старый устав не знал таких слов, как „узел сопротивления“ или „опорный пункт“. Нам их продиктовала война. Ухо Панфилова услышало эту диктовку. Он одним из первых в Красной Армии проник в небывалую тайнопись небывалой войны.

Оторванная от всех маленькая группа — это тоже узелок, опорная точка борьбы. Панфилов пользовался любым удобным случаем, чуть ли не каждой минутой общения с командирами, с бойцами, чтобы и так и эдак растолковать, привить нам эту истину», так цитирует комбата Бауржана Момыш-Улы в своей книге «Волоколамское шоссе» писатель Александр Бек[1]. По воспоминаниям внучки Айгуль Байкадамовой, главным призванием военачальника он считал сохранение жизни солдат на войне, тёплое отношение и заботу. Бойцы называли Панфилова «генерал Батя». Он говорил солдатам и командирам: «Мне не нужно, чтобы ты погиб, нужно, чтобы ты остался живым!»[2].

После того как части дивизии сдали Волоколамск, генерала Панфилова собирались отдать под трибунал. Однако этого не случилось из-за вмешательства командующего 16-й армией генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского, который заявил: «Я доверяю Панфилову. Если он оставил Волоколамск, то, значит, так было нужно!»[2].

Взвод истребителей танков именно этой дивизии 16 ноября 1941 года, в ходе ожесточенных боев приостановил на 4 часа продвижение 50 вражеских танков, уничтожив 18 из них, что вошло в историю как Подвиг 28 героев-панфиловцев[3].

16 ноября дивизия была атакована силами двух танковых дивизий немцев — 2-я танковая дивизия атаковала позиции 316-й стрелковой дивизии в центре обороны, а 11-я танковая дивизия ударила в районе Дубосеково, по позициям 1075-го стрелкового полка. Части дивизии во главе с Панфиловым вели тяжёлые оборонительные бои с превосходящими силами противника, в которых личный состав проявил массовый героизм. В ходе боев 16-20 ноября на Волоколамском направлении 316 стрелковая дивизия (с 17 ноября Краснознаменная, с 18 ноября Гвардейская) остановила наступление двух танковых и одной пехотной дивизии вермахта. За успешные действия в ходе этих боев дивизия, уже ставшая 8 гвардейской Краснознаменной, 23 ноября получила почетное звание Панфиловской. Генерал-полковник Эрих Гепнер, командовавший 4-й танковой группой, чьи ударные силы потерпели поражение в боях с 8-й гвардейской дивизией, называет её в своих донесениях командующему группой «Центр» Федору фон Боку — «дикой дивизией, воюющей в нарушение всех уставов и правил ведения боя, солдаты которой не сдаются в плен, чрезвычайно фанатичны и не боятся смерти»[3].

Погиб 18 ноября 1941 года у деревни Гусенево Волоколамского района Московской области, от осколков немецкой миномётной мины.

Вот как описывает момент гибели генерала Панфилова маршал (в 1941 — полковник) Катуков, чья 4-я танковая бригада воевала на соседнем участке фронта:

Внешние изображения
[www.vmdaily.ru/showarticle.php?id=336144 Генерал-майор И. В. Панфилов]. [www.webcitation.org/68gp8rLCz Архивировано из первоисточника 25 июня 2012]. (крайний слева), начальник штаба полковник И. И. Серебряков и комиссар дивизии старший батальонный комиссар С. А. Егоров. По некоторым данным, снимок сделан в день гибели Панфилова.

Утром 18 ноября два десятка танков и цепи мотопехоты снова стали окружать деревню Гусенево. Здесь в это время находился КП Панфилова — наспех отрытая землянка рядом с крестьянской избой. Немцы обстреливали деревню из миномётов, но огонь был неприцельным, и на него не обращали внимания.

Панфилов принимал группу московских корреспондентов. Когда ему сообщили о танковой атаке противника, он поспешил из землянки на улицу. За ним последовали другие работники штаба дивизии. Не успел Панфилов подняться на последнюю ступеньку землянки, как рядом грохнула мина. Генерал Панфилов стал медленно оседать на землю. Его подхватили на руки. Так, не приходя в сознание, он умер на руках своих боевых товарищей. Осмотрели рану: оказалось, крошечный осколок пробил висок.

— Катуков М. Е. [www.victory.mil.ru/lib/books/memo/katukov/06.html На острие главного удара]. — М.: Воениздат, 1974. — С. 83-84.

Непосредственным свидетелем гибели генерала стал также старший лейтенант Д. Ф. Лавриненко, самый результативный танкист Красной Армии за всю Великую Отечественную войну, который находился рядом с его командным пунктом и был сильно потрясён гибелью Панфилова.

Награды

Тактика успеха

Генерал Панфилов считал, что время войн на лошадях с шашками наголо уходит в прошлое. Поэтому в процессе формирования 316-й стрелковой дивизии, на учениях под Талгаром, им были организованы тренировки по преодолеванию танкобоязни — для этого на позиции новобранцев двигались трактора. В военные учебники попало такое понятие, как петля Панфилова: когда силы боевых подразделений рассредоточивались в нескольких важных точках, а не бросались на противника целиком[2]. Во время обороны Москвы, он применял систему глубоко эшелонированной артиллерийской противотанковой обороны, а также подвижные отряды заграждения[4]. По слухам, в октябре 1941 года, когда шли бои под Волоколамском, он организовывал рейды в тыл врага, «чтобы у солдат было ощущение, что враг тоже живой человек и его можно победить»[2].

Главным призванием военачальника он считал сохранение жизни солдат на войне, тёплое отношение и заботу. Командир дивизии Панфилов умел мотивировать солдат, укреплять их стойкость в бою и веру в победу. Бойцы называли Панфилова «генерал Батя». Он говорил солдатам и командирам: «Мне не нужно, чтобы ты погиб, нужно, чтобы ты остался живым!»[2]. Есть сведения, что перед войной Панфилов слал депеши в Кремль с просьбами позаботиться о тёплых вещах, обмундировании для солдат и о других бытовых нуждах. В 1945 году военные корреспонденты запечатлели на стенах рейхстага надписи: «Мы — воины-панфиловцы. Спасибо, Батя, тебе за валенки»[2][4].

По мнению внучки Айгуль Байкадамовой, Панфилову удалось найти «общий язык» со своей многонациональной дивизией, поскольку «он долгое время жил в Средней Азии, знал нравы, обычаи, языки этих народов и смог стать для них настоящим отцом-командиром»[2].

Семья и личная жизнь

По воспоминаниям внучки Айгуль Байкадамовой, Иван Васильевич Панфилов был «очень весёлым, требовательным и добрым человеком. Таким он запомнился со слов моей мамы Валентины Ивановны. Старался уделять время семье, хотя свободных минут было мало. Ведь у них с Марией Ивановной было пятеро детей. … У них была вечная кочевая военная жизнь. После 1923 года, когда Иван Васильевич окончил школу красных командиров в Киеве, военная судьба надолго связала его со Средней Азией. Как только он объявлял своей жене, что они переезжают, она только спрашивала: когда? И начинала собирать скарб в большие фанерные ящики, которые были вместо чемоданов и заменяли мебель»[2].

Жена — Мария Ивановна (род. в апреле 1903), была общественным деятелем. В 1936 году участвовала во Всесоюзном совещании жён командиров РККА. Сохранилась фотография, на которой она стоит в составе делегации рядом со Сталиным и Ворошиловым. В 1939 году, когда муж стал военкомом города Фрунзе, столицы Киргизской ССР, Мария Ивановна возглавила Свердловский райсовет Фрунзе. Награждена орденом «Знак Почёта». После смерти мужа Марию Ивановну разбил паралич, но она смогла преодолеть свой недуг. В годы войны жила в Киргизии, во Фрунзе. После того как в апреле 1942 года генерал Панфилов и 28 его солдат стали Героями Советского Союза, «всесоюзный староста» Михаил Калинин подарил вдове квартиру в Москве и дачу в Болышево. Семья переехала в столицу[2].

В семье было пятеро детей. Дочь Валентина (род. 1 мая 1923) служила со своим отцом в медсанбате. В последние дни войны была тяжело ранена в голову. После войны отправилась по комсомольской путевке в Казахстан, в Алма-Ату, где связала свою жизнь с Бахытжаном Байкадамовым, сыном «врага народа», репрессированного в 1930-е годы, будущим основоположником хорового пения в Казахстане[2]. В их семье родились дочери Айгуль и Алуа Байкадамовы[5].

Сын — Владилен, полковник, лётчик-испытатель[5].

Память

Оценки и мнения

Маршал Советского Союза Константин Рокоссовский[4]:

Простое открытое лицо, некоторая даже застенчивость вначале. Вместе с тем чувствовались кипучая энергия и способность проявить железную волю и настойчивость в нужный момент. О своих подчиненных генерал отзывался уважительно, видно было, что он хорошо знает каждого из них.

…Именно в этих кровопролитных боях за Волоколамск и восточнее его навеки покрыла себя славой панфиловская дивизия. Её в армии так и называли, и солдаты 316-й о себе говорили: «Мы — панфиловцы!». Счастлив генерал, заслуживший в массе бойцов так просто выраженную, но неизгладимую в сердцах любовь и веру.

Галерея

См. также

Напишите отзыв о статье "Панфилов, Иван Васильевич"

Примечания

  1. ↑ Бек А. А. [www.erlib.com/Александр_Бек/Волоколамское_шоссе/34/ Волоколамское шоссе].
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Жанар Канафина. [www.caravan.kz/article/61960/ Генерал Батя]. Караван (9 мая 2013). Проверено 1 декабря 2013.
  3. ↑ 1 2 «Советская Россия» — [www.sovross.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=588848 «Бесстыдно осмеянный подвиг»], 01.09.2011
  4. ↑ 1 2 3 Ольга Казанцева. [kazpravda.kz/?p=14698 «Спасибо, Батя!»…]. Казахстанская правда (29.11.2013). Проверено 2 декабря 2013.
  5. ↑ 1 2 Галя Галкина. [www.np.kz/2013/02/07/vnuchki_panfilova.html Внучки Панфилова]. Новое поколение (7 февраля 2013). Проверено 1 декабря 2013.

Литература

  • Бауржан Момыш-улы. Генерал Панфилов. — Алма-Ата, 1965.
  • Валентина Панфилова. Мой отец: воспоминания. — Алма-Ата: Жазуши, 1971. — 96 стр.
  • Язов Д. Т. Панфиловцы в боях за Родину. — М.: Красная звезда, 2011. — 224 с. — ISBN 978-5-94691-447-5.

Ссылки

  • Глухарев Н. Н. [100.histrf.ru/commanders/panfilov-ivan-vasilevich/ Панфилов Иван Васильевич]. Проект РВИО и ВГТРК [100.histrf.ru «100 великих полководцев»]. [www.webcitation.org/6HkR12JQk Архивировано из первоисточника 30 июня 2013].

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=169 Панфилов, Иван Васильевич]. Сайт «Герои Страны».

  • [sky24.ru/interview/eksklyuzivnoe-intervyu-s-vnuchkoy-generala-panfilova Интервью с внучкой генерала Панфилова].

Отрывок, характеризующий Панфилов, Иван Васильевич

Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Панфилов,_Иван_Васильевич&oldid=80335751»