Трояновский, Иван Иванович

Иван Иванович Трояновский
Дата рождения:	1855(1855)
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Дата смерти:	28 ноября 1928(1928-11-28)
Место смерти:	Бугры, Малоярославецкий уезд, Калужская губерния, РСФСР, СССР
Супруга:	Анна Петровна Трояновская
Дети:	Анна Ивановна Трояновская

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ива́н Ива́нович Трояно́вский (1855 — 28 ноября 1928, хутор Бугры, Малоярославецкий уезд, Калужская губерния, РСФСР, СССР) — российский врач (хирург, терапевт), коллекционер русской живописи, ботаник-любитель, садовод, общественный деятель.

Соорганизатор общества «Свободная эстетика». Основатель и руководитель Московского общества любителей орхидей (МОЛО) (с 1912), автор книги «Культура орхидей» (1913). Наиболее вероятный автор названия железнодорожного разъезда Обнинское (1916); название впоследствии перешло на возникший рядом город Обнинск (1956).

Биография

Выходец из смоленских дворян шляхетского происхождения.

Студентом-медиком занимался оперным пением у А. Д. Кочетовой-Александровой, мечтая об оперной карьере. Уже после его смерти Александр Амфитеатров, учившийся пению вместе с ним, написал:

Трояновский в университете <...> колебался, вступить ли ему в законный брак с медициною или в адюльтер с оперной карьерой. Медицина пересилила. И я думаю, что вовсе не потому, что Трояновский сознал слабость своих голосовых данных, довольно громкий и обширный по диапазону тенор его был, что называется, козловит; но он усердно учился, а при старательном и рациональном учении и не из таких «козлов» выходят удовлетворительные певцы. Нет, победило призвание. И к лучшему, как для самого Трояновского, так и для общества, которое в нём вместо посредственного певца приобрело превосходного врача.

Позже аналогичным образом брал уроки живописи у С. А. Виноградова и достиг серьёзных успехов, но по той же причине оставил и живопись.

После окончания медицинского факультета Московского университета остался в Москве и работал в городских больницах. Работал врачом Московской городской рабочей больницы (до 1917) и больницы Парка городских трамваев, а также больницы Московского коммунального хозяйства. Одновременно занимался обширной частной практикой.

Врачебная практика сблизила Трояновского с В. Д. Поленовым, А. П. Чеховым, Ф. И. Шаляпиным, И. Э. Грабарём, Н. К. Метнером, С. В. Рахманиновым. Был лечащим врачом и близким другом В. А. Серова и И. И. Левитана; обоих лечил от тяжёлой болезни сердца. Под влиянием этого общения начал коллекционировать русскую живопись, преимущественно модернистского направления. Начало коллекции было положено в 1880-х гг. эскизом к картине Василия Поленова «Больная». В начале XX века в коллекции Трояновского насчитывалось более двухсот произведений живописи и графики Серова, Репина, Левитана, Врубеля, Коровина, Грабаря и менее известных художников.

В 1904 году Игорь Грабарь писал в письме брату:

Трояновский покупал у меня за 200 рублей этюд, который я успел уже написать, но я не мог с этого человека взять денег и подарил его ему. Как-то грешно с таких брать. Сам зарабатывает практикой, отказывает себе во многом (это я знаю), только чтобы иметь возможность купить что-нибудь.

В 1917 году передал свою коллекцию на временное хранение в Третьяковскую галерею. В начале 1920-х гг. коллекция была ему возвращена за исключением отдельных, «представляющих ценность для галереи», произведений. В 1928 году, незадолго до смерти, вёл переговоры о передаче коллекции в Русский музей, «стремясь видеть свои любимые вещи в Музее, в исключительном по прочности месте».

В начале 1880-х годов женился на старшей дочери П. Н. Обнинского Анне Петровне Обнинской (1862—1920), получившей в приданое хутор Бугры (ныне известный как «дача Кончаловского»). По свидетельству А. В. Амфитеатрова, женитьба на Обнинской «вдвинула Трояновского в „элиту“ московской умеренно-левой буржуазии». Бугры были приспособлены для круглогодичного проживания, но Трояновские жили там только летом. В Москве семья жила в небольшом доме на стрелке между Большой и Малой Молчановкой, затем снимала квартиру в новом доме постройки 1907 года в Скатертном переулке на Арбате (современный адрес: Скатертный переулок, дом 11; в этом же доме снимали квартиры Н. К. Метнер и певица М. А. Дейша-Сионицкая).

Увлекался садоводством. В парке Бугров высадил редкие древесные породы (пробковое дерево, маньчжурский орех, сибирский кедр), десятки сортов сирени. Купивший в 1932 году, после смерти Трояновского, бугровскую усадьбу Пётр Кончаловский после Второй мировой войны подарил саженцы этой сирени главному озеленителю Обнинска Стефании Кудрявцевой, а та рассадила их по всему городу.

Один из крупнейших орхидофилов России и Европы. В 1912 году создал и возглавил Московское общество любителей орхидей (МОЛО). В январе 1913 года в журнале Orchid World была опубликована заметка об обществе, и его появление стало европейским событием. В 1913 году издал книгу «Культура орхидей», до сих пор не потерявшую своего значения. Создал гибрид орхидеи Одонтоглоссум Трояновскианум, от которого сохранилось только изображение. Выстроил в Буграх специальную оранжерею для орхидей, которая через некоторое время сгорела в результате пожара. Узнав об этом, орхидофилы стали присылать ему бесплатно клубни орхидей со всего мира, и коллекция в основном была восстановлена.

Во время летней жизни в Буграх занимался лечением крестьян из окрестных деревень, не беря с них никакой платы. Из-за отсутствия больницы в ближайшей округе занимался также тяжёлыми больными и делал сложные операции.

В 1907 году стал одним из организаторов (вместе с В. О. Гиршманом, Н. Р. Кочетовым, В. Я. Брюсовым, В. В. Переплётчиковым) общества «Свободная эстетика», провозгласившего своей целью содействие «успеху и развитию искусства и литературы». В общество вошли художники В. А. Серов, И. Э. Грабарь, П. П. Кончаловский, писатели Андрей Белый, М. А. Волошин, артисты Ф. И. Шаляпин, К. С. Станиславский, В. И. Качалов, музыканты А. К. и Н. К. Метнеры и многие другие.

Наиболее вероятный автор названия железнодорожного разъезда (позже — станции) Обнинское. В 1916 году был включён в состав членов правления частной акционерной компании «Общество Московско-Киево-Воронежской железной дороги», строившей и эксплуатирующей эту железную дорогу, — как один из двух врачей, отвечающих за медицинскую помощь на линии. Вероятнее всего, Трояновскому, обладавшему правом голоса на всех заседаниях правления, было предложено в соответствии с территориальным принципом назвать разъезд № 15 именем его, ближайшего к разъезду, хутора Бугры, а он выдвинул свой вариант названия — по фамилии породнившейся с ним семьи, владевшей, к тому же, большей частью земель вокруг разъезда. Возможно также, предложенное название стало данью памяти покончившего самоубийством за несколько месяцев до этого события шурина Трояновского Виктора Петровича Обнинского. В 1956 году название станции Обнинское перешло на возникший рядом город Обнинск.

Семья и родственные связи

• Братья:
  • Евгений Иванович Трояновский (1854 — после 1920), российский военный, чиновник, общественный деятель. Полицмейстер Калуги (1886—1912).
  • Константин Иванович Трояновский (около 1861 — ?). В 1885 году был непременным заседателем Дорогобужского уездного полицейского управления в Смоленской губернии. Имел семерых детей, один из которых, Михаил, стал известным советским актёром.
• Жена — Анна Петровна Трояновская (урождённая Обнинская; 1862—1920), старшая дочь Петра Наркизовича Обнинского, сестра Лидии Петровны Соколовой (урождённой Обнинской; 1864—1929), Виктора Петровича Обнинского (1867—1916), Бориса Петровича Обнинского (1872—1921).
• Дочь — Анна Ивановна Трояновская (1885—1977), певица, художница, педагог.
• Племянники:
  • Вячеслав Евгеньевич Трояновский (1879 — после 1920), российский военный, кавалерист. Участник Первой мировой войны; сотник Татарского конного полка Кавказской туземной конной дивизии («Дикой дивизии»). Один из шести офицеров Татарского конного полка, удостоенных ордена Святого Георгия 4-й степени (1916). Участник Гражданской войны на стороне белых.
  • Михаил Константинович Трояновский (1889—1964), российский и советский аптекарь и самодеятельный актёр (до 1934), советский профессиональный актёр (с 1934).

Трояновский в литературе

Послужил прототипом доктора Афинского из романа Александра Амфитеатрова «Товарищ Феня» («Звезда закатная») — с оговоркой автора:

Предупреждаю, однако, что другие комические слабости доктора Афинского к доктору Трояновскому никакого отношения не имеют. В особенности некоторые самолюбивые увлечения Афинского, простирающиеся до «уклонений от истины», хотя и невинных.

Цитаты

Александр Амфитеатров, «Меценат-эстет» (1931):

...Трояновский был правдив неукоснительно, ненавидел не только ложь, но и обычное пустопорожнее российское враньё интересности ради, говорил смело и откровенно, выражался резко. Свою медицинскую практику он начинал под сильным покровительством моего отца, протоиерея Валентина Николаевича Амфитеатрова, усердно рекомендовавшего его в богатые купеческие дома. Трояновский рекомендаций стоил и блестяще их оправдывал, но на первых порах приводил пациентов в панический ужас своими пессимистическими диагнозами, которые он излагал подробнейше, нимало не заботясь смягчать производимое впечатление. «Ласкового телёнка», приспособленного «двух маток сосать», в Трояновском не было ни на чуть ногтя, а, наоборот, очень много от брыкливого козлика. Он был смоляк, из смоленской шляхты, русский, но с примесью польской крови, что сказывалось не только в характере его, но даже и в наружности. Сам острил, бывало: — Нас, смоляков, поляки дразнят: «Пул пса, пул козы, недовярок Божий», а русские: «Косточка дворянская, да собачьим мясом обросла». Души Трояновский был добрейшей и хороший, верный друг. Польская наследственность сквозила и в его остроумии, обычно беззлобном, но которое могло окисляться очень ядовито, когда он имел причины (всегда основательные) не уважать человека. Но в товарищеской перестрелке остротами он был нисколько не обидчив: опять-таки польская чёрточка, — любит поляк меткое слово, хотя бы в укол себе.

Андрей Белый, «Между двух революций» (1934):

Иван Иванович Трояновский, душа комитета, незабываем; ему было лет пятьдесят, а он, как ребенок, носился с каждым достижением Ларионова, Кузнецова, Судейкина... Небольшого росточку, с носом, загнутым в торчки усиков, крепкий и верткий, он едко иронизировал вместе с Грабарём, но не был — «натюрмортом», как Грабарь, взрываясь сердечным энтузиазмом, делавшим его присутствие незаменимым в «Эстетике» <…> этот мечтатель и любвеобильный отец, ставший отцом всех, любивших «Эстетику», за которую — с кем не бодался он?.. В житейское дело «Эстетики» он вносил, где мог, и сердечность, и мудрую мягкость, склоняясь к талантам, которых выращивал он, как свои орхидеи, потряхивая хохолком, суетясь гогольком; петушишка по виду, по сути же — сокол, стрелой налетал на ехидн, заползавших в «Эстетику»: жалить украдкой.

Библиография

Сочинения Трояновского

• Культура орхидей. Руководство для любителей. — М.: Московское общество любителей орхидей, 1913. — 162 с.

О Трояновском

• Амфитеатров А. В. [dugward.ru/library/amfiteatrov/amfiteatrov_troyanovskiy.html Меценат-эстет (Памяти «восьмидесятника» И. И. Трояновского)] // Сегодня. — № 146. — 28 мая 1931 года.
• Илюхина Евгения, Шуманова Ирина. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/8906.php Коллекционеры общества «Свободная эстетика»] // Наше наследие. — 2009. — № 89.
• Ларина Татьяна. [www.proza.ru/2001/10/17-45 Обнинская земля в конце XIX — начале XX века] // Проза.ру.
• Обнинск — первый наукоград России: История и современность / Под ред. Т. М. Лариной. — Обнинск: Ресурс, 2006. — С. 81—83.
• Трояновская А. И. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/6116.php История одного рояля фабрики Штюрцваге] // Наше наследие. — 2002. — № 61.

Отрывок, характеризующий Трояновский, Иван Иванович

Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.