Коробов, Иван Кузьмич

Иван Кузьмич Коробов
Основные сведения
Страна	Россия
Дата рождения	ок. 1700
Место рождения	Переяславль-Залесский
Дата смерти	29 августа (9 сентября) 1747(1747-09-09)
Место смерти	Москва
Работы и достижения
Работал в городах	Санкт-Петербург, Москва
Важнейшие постройки	Второе каменное здание Адмиралтейства (1728—1738)
Реставрация памятников	стены и башни Кремля

Ива́н Кузьми́ч Ко́робов (ок. 1700 — 29 августа [9 сентября] 1747) — российский архитектор.

Родился в Переславле-Залесском. Послан Петром I в Голландию, учился также в Бельгии. Занимался у архитектора Иоганна (Яна) Питера ван Баурсшейта-старшего. В 1727—1741 годах — архитектор Адмиралтейского ведомства. Выстроил второе каменное здание Адмиралтейства (1728—1738). Занимался также отделкой кораблей.

С 1737 года был активным участником работы «Комиссии о Санкт-Петербургском строении», созданной 10 (21) июля. После казни Петра Еропкина, вместе с которым Коробов работал, переехал в Москву (1741). Имел там архитектурную «команду». Среди учеников: С. Чевакинский, А. Кокоринов, Д. Ухтомский и др. В конце жизни у Коробова значительно ухудшилось зрение, он много болел.

Из работ Коробова дошёл до наших дней шпиль Адмиралтейской башни; сохранилась церковь Святого Пантелеймона в Санкт-Петербурге (предположительно его авторства), являвшаяся частью Партикулярной верфи на Фонтанке. Богословская церковь с колокольней в Кронштадте простояла до 1930-х годов XX века. Триумфальные ворота на Тверской улице, возведённые к коронации Елизаветы Петровны, сгорели в 1752 году. Сохранился созданный Коробовым канал вдоль северной границы Новой Голландии, ныне известный как Новоадмиралтейский канал. Осматривал и возглавлял починку стен и башен Кремля.

Литература

• Иогансен М.В. Иван Коробов // Зодчие Санкт-Петербурга. XVIII век. Санкт-Петербург, Лениздат, 1997.
• Подольский Р. П. Иван Коробов // Советская архитектура: ежегодник. – Вып. 3. – 1952 / Академия архитектуры СССР; М. И. Рзянин (гл. ред.) и др. – М.: Госстройиздат, 1954. – С. 157–198.
• Клименко С. В. [actual-art.spbu.ru/testarchive/10350.html Триумфальная тема в творчестве Ивана Коробова и Ивана Мичурина. Интерпретация античной традиции в европейской архитектуре XVII — первой половины XVIII века] // Актуальные проблемы теории и истории искусства: сб. науч. статей. Вып. 5. / Под ред. С.В. Мальцевой, Е.Ю. Станюкович-Денисовой, А.В. Захаровой. – СПб.: НП-Принт, 2015. С. 519–529. – ISSN 2312-2129

Отрывок, характеризующий Коробов, Иван Кузьмич

Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.