Грязнов, Иван Никифорович

Иван Никифорович Грязнов
Род деятельности:	один из предводителей Крестьянской войны 1773—1775, пугачёвский полковник
Дата рождения:	1725(1725)
Место рождения:	Симбирск
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	15 (26) июля 1774(1774-07-26)
Место смерти:	Казань

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ива́н Ники́форович Грязно́в (1725— 15 (26) июля 1774) — участник Крестьянской войны 1773—1775 годов, предводитель восстания в Исетской провинции. В ноябре—декабре 1773 года выступил одним из организаторов производства пушек и боеприпасов для армии Е. И. Пугачёва. С января 1774 года руководил действиями восставших при осаде и взятии Челябинска.

Биография

До восстания

Родом из купеческой семьи, по одним данным — из Симбирска, по другим — из Екатеринбургского горного ведомства. К началу пугачёвского восстания Грязнов как купец разорился и своего торгового дела не имел, последние годы служил приказчиком на ряде уральских металлургических заводов. Судя по сохранившимся письмам и воззваниям Грязнова к властям и жителям Челябинска в период осады города, он был неплохо образован, обладал собственным взглядом на существующие в государстве порядки. Был «корпусом крепок, лицом смугловат, бороду и волосы имел чёрные, но был плешив».

Участие в восстании Пугачёва

В сентябре 1773 года в Оренбургской губернии вспыхнуло восстание яицких казаков, поводом для которого явилось объявление «чудом спасшегося императора Петра Фёдоровича» — донского казака Емельяна Пугачёва. С прибытием пугачёвцев под Оренбург в начале октября началось активное присоединение к восставшим татар, башкир, недовольных потерей своих лесных и земельных угодий из-за промышленного освоения Урала. Присоединившиеся к армии «Петра III» башкирские отряды стремились в первую очередь уничтожить заводы и заводские поселения на своих землях. В этих условиях заводские крестьяне и работные люди, имевшие свои причины для недовольства существующими порядками, активно присягали «императору Петру Фёдоровичу», в том числе и с целью получить от пугачёвцев защиту от башкирских набегов и разорения.

Иван Грязнов примкнул к пугачёвцам в составе отряда из приписных заводских крестьян в самом начале восстания в октябре 1773 года и участвовал в захвате Стерлитамакской пристани на реке Белой и Табынского городка, при этом В. В. Мавродин и Ю. А. Лимонов называют его предводителем объединенных отрядов башкир, заводских крестьян и исетских казаков, взявших городки, в то время, как историк М. И. Минеев считал, что общее руководство было за атаманом Хлопушей, по мнению башкирского историка С. У. Таймасова отрядами предводительствовал башкирский старшина Каскын Самаров.

В конце ноября 1773 года часть отряда восставших из под Стерлитамакской крепости прибыла к Богоявленскому медеплавильному заводу заводчиков Твердышева и Мясникова. По мнению Мавродина, «заводские крестьяне радушно встретили отряд пугачевцев, прибывший сюда… Есть основание предполагать, что возглавил эту партию симбирский купец Иван Никифорович Грязнов…» Следом к отряду Грязнова добровольно присоединились крестьяне Воскресенского медеплавильного завода во главе с будущим главным товарищем Грязнова Григорием Тумановым. По сведениям, приведенным Таймасовым, Богоявленский завод был взят отрядом башкир в 500 человек под командованием старшины Канбулата Юлдашева, а Воскресенский завод — отрядами Чики-Зарубина.

Взятие Богоявленского и Воскресенского завода датируется концом ноября 1773 года, в то время, как по мнению Ю. А. Лимонова, Иван Грязнов уже в начале ноября прибыл в ставку к Пугачёву в Бердскую слободу и предложил организовать литьё пушек и ядер на окрестных заводах для нужд войск восставших. Из числа работных людей и заводских крестьян, собранных в Бердах, Грязнов смог отобрать тех, кто мог бы помочь с литьём пушек, среди которых были «умеющий механической науке» Василий Макшонцев, «умеющий литью чугунных припасов» Василий Алимпеев, чертёжник и рисовальщик Василий Логинов. Отправленные на Воскресенский завод, мастеровые сумели отлить 11 орудий для армии Пугачёва, а также ядра и бомбы.

В Исетской провинции. Осада Челябинска

Пугачёв оценил энергию и деловой опыт Грязнова, направив его в звании «главного полковника» во главе отряда казаков, башкир и заводских крестьян в Исетский район — крайне важный район для восставших в связи с большим количеством заводов, рудников и сравнительно густозаселенный. В районе уже действовали башкирские отряды, а с середины декабря по приказу Чики-Зарубина в Исетскую провинцию с полномочиями атамана над башкирскими, казацкими и заводскими отрядами прибыл Табынский казак Иван Кузнецов, в результате действий которого к восставшим присоединились работные люди и приписные крестьяне Саткинского, Златоустовского и Катав-Ивановского завода. Кузнецов успешно увеличивал свой отряды за счёт притока местных исетских казаков и заводских крестьян, когда поступили сведения о назначении в Исетскую провинцию Грязнова. Зарубин отправил Кузнецова для координации действий отрядов восставших в районе Красноуфимска и Кунгура.

Сформировав на Саткинском и Златоустовском заводах свой отряд в 700 человек, 3 (14) января 1774 года Грязнов прибыл в слободу Кундравинскую в 70 верстах от Челябинска, где жители ранее уже сформировали отряд для защиты от башкирских набегов и сочли за лучшее присягнуть «императору Петру Фёдоровичу». Таким же образом к восставшим присоединились Кыштымские и Каслинский заводы, Верхнеувельская слобода, Коельская и Чебаркульская крепости, а также множество других окрестных селений. За короткое время отряды Грязнова выросли в настоящую армию численностью около 6 тысяч человек.

Грязнов сумел установить связь с атаманом исетских казаков в административном центре провинции Челябинске Максимом Уржумцевым, убедив казаков присоединиться к «Петру III». В мирное время казаки составляли большую часть жителей Челябинска, но с началом восстания в город были стянуты около 2 тысяч государственных крестьян, призванных в «выписные казаки», а также рота тобольского городского батальона с полевыми пушками. Рассчитывая на помощь Грязнова, 5 января челябинские казаки подняли мятеж, но решительные действия командира тобольцев подпоручика Пушкарева привели к тому, что мятеж был подавлен, а большинству казаков пришлось бежать из города.

Грязнов прибыл к Челябинску в ночь на 8 января во главе отряда из 4 тысяч человек, отправив в город два возвания — к товарищу воеводы с призывом прекратить сопротивление и к жителям Челябинска с призывом покориться «законному государю». Последний документ предвосхитил пугачёвские манифесты о вольности крестьян, в довольно поэтическом стиле заявляя об отсутствии у дворян прав собственности на крестьян:

…господь наш Иисус Христос желает и произвести соизволяет своим святым промыслом Россию от ига работы, какой же, говорю я вам. Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия, от кого ж,— вам самим то небезизвестно. Дворянство обладает крестьянеми, но, хотя в законе Божием и написано, чтоб оне крестьян также содержали, как и детей, но оне не только за работника, но хуже почитали полян своих, с которыми гоняли за зайцами. Компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работою удручили, что и в сылках тово никогда не бывало, да и нет. А напротив тово, з женами и детьми малолетными не было ли ко господу слез! И чрез то, услыша, яко изральтян от ига работы избавляет. Дворянство же премногощедраго отца отечества, великаго государя Петра Феодоровича за то, что он соизволил при вступлении своем на престол о крестьянех указать, чтоб у дворян их не было во владении, но то дворянем нежели ныне, но и тогда не пользовало, а кольми паче ныне изгнали всяким неправедным наведением. И так чрез то принужденным нашолся одиннатцать лет отец наш странствовать, а мы, бедные люди, оставались сиротами…

— Обращение полковника И. Н. Грязнова к жителям Челябинска

9 января Грязнов открыл огонь по стенам челябинской крепости, но мощный ответный удар из 18 орудий вынудил пугачёвцев отойти от стен города. 10 января к Грязнову прибыло подкрепление из заводских крестьян и выписных казаков Кыштымского завода с пушками и Грязнов приказал штурмовать крепость. Бой продолжался более 5 часов, но гарнизон Челябинска сумел отбить все атаки. К тому же к Грязнову поступили сведения о приближении из Западной Сибири корпуса генерала Деколонга, и он решил отвести свои силы к Чебаркульской крепости. Продолжая оттуда агитацию среди заводского населения, башкир, мишарей и значительно пополнив свои отряды, в двадцатых числах января Грязнов вновь подошёл к Челябинску. Не предпринимая попыток штурма, пугачёвцы фактически осадили город. 1 февраля Деколонг решился на вылазку и атаковал лагерь Грязнова, но после 4-часового боя вернулся в город. Опасаясь полной блокады, 8 (19) февраля правительственные войска вместе с местными чиновниками и частью обывателей покинули Челябинск.

Со взятием Челябинска упоминания о Грязнове в исторических документах исчезают. Известно, что он оставил во главе главных сил в Челябинске руководителя канцелярии повстанцев Григория Туманова, а сам с небольшим отрядом отправился на запад. Таймасов пишет, что Грязнов из Челябинска прибыл в лагерь главной армии Пугачёва в Бердах и затем проделал с ней весь путь от Белорецкого завода до Казани, в боях у которой с отрядом Михельсона Грязнов погиб.

Литература

• Лимонов Ю. А. Иван Грязнов и Григорий Туманов // Пугачев и его сподвижники. — М.—Л.: Наука, 1965. — 138 с.
• Дубровин Н. Ф. Пугачёв и его сообщники. Эпизод из истории царствования Императрицы Екатерины II. — СПб.: тип. Н. И. Скороходова, 1884. — Т. II. — 424 с.
• Крестьянская война в России 1773—1775 годах. Восстание Пугачёва / отв. ред. В. В. Мавродин. — Л.: Издательство Ленинградского университета, 1966. — Т. II. — 512 с. — 2000 экз.
• Андрущенко А. И. Крестьянская война 1773—1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. — М: Издательство «Наука», 1969. — 360 с. — 3000 экз.
• Лимонов Ю. А., Мавродин В. В., Панеях В. М. Иван Грязнов и Григорий Туманов // Пугачёв и пугачёвцы. — Л.: Наука, 1974. — 187 с.
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVIII/1760-1780/Pugachev/Dokumenty_stavki/301-400/391.htm Документы ставки Е. И. Пугачёва, повстанческих властей и учреждений 1773—1774 гг.]. — М.: Издательство «Наука», 1975.
• Минеев М. И. Стерлитамак. Страницы истории. — Уфа: Китап, 1993. — 111 с. — ISBN 5-295-00889-4.
• Самигулов Г. Х. Челябинск во время Пугачевского бунта // Гороховские чтения: материалы второй региональной музейной конференции : Сборник материалов. — Челябинск, 2011. — С. 8–17.
• Таймасов С. У. Восстание 1773—1774 гг. в Башкортостане. — Уфа: Китап, 2000. — 376 с. — ISBN 5-295-02163-7.

Отрывок, характеризующий Грязнов, Иван Никифорович

– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.