Бах, Иоганн Себастьян

Иоганн Себастьян Бах Johann Sebastian Bach
Портрет Баха (1746)
Основная информация
Дата рождения	31 марта 1685(1685-03-31)
Место рождения	Эйзенах, Саксен-Эйзенах
Дата смерти	28 июля 1750(1750-07-28) (65 лет)
Место смерти	Лейпциг, Саксония
Годы активности	1710—1750
Страна	Священная Римская империя Священная Римская империя
Профессии	композитор, исполнитель, педагог
Инструменты	орга́н, клавесин, скрипка
Жанры	музыка барокко

Иога́нн Себастья́н Бах (нем. Johann Sebastian Bach; 21 [31] марта 1685, Эйзенах, Саксен-Эйзенах — 28 июля 1750 [н. ст.], Лейпциг, Саксония, Священная Римская империя) — немецкий композитор, представитель эпохи барокко, органист-виртуоз, музыкальный педагог.

За свою жизнь Бах написал более 1000 произведений. В его творчестве представлены все значимые жанры того времени, кроме оперы; он обобщил достижения музыкального искусства периода барокко. Бах — знаменитый мастер полифонии, продолжатель старинных традиций, в творчестве Баха полифония достигает расцвета.

Биография

Детство

Иоганн Себастьян Бах был младшим, восьмым ребёнком в семье музыканта Иоганна Амброзиуса Баха и Элизабет Леммерхирт. Род Бахов известен своей музыкальностью с начала XVI века: многие предки и родственники Иоганна Себастьяна были профессиональными музыкантами. В этот период Церковь, местные власти и аристократия поддерживали музыкантов, особенно в Тюрингии и Саксонии. Отец Баха жил и работал в Эйзенахе. В это время в городе насчитывалось около 6000 жителей. Работа Иоганна Амброзиуса включала организацию светских концертов и исполнение церковной музыки.

Когда Иоганну Себастьяну было 9 лет, умерла его мать, а через год не стало отца. Мальчика взял к себе старший брат, Иоганн Кристоф, служивший органистом в соседнем Ордруфе. Иоганн Себастьян поступил в гимназию, брат обучал его игре на органе и клавире. Иоганн Себастьян очень любил музыку и не упускал случая заниматься ею или изучать новые произведения.

Обучаясь в Ордруфе под руководством брата, Бах познакомился с творчеством современных ему южнонемецких композиторов — Пахельбеля, Фробергера и других. Возможно также, что он познакомился с работами композиторов Северной Германии и Франции.

В 15 лет Бах переехал в Люнебург, где в 1700—1703 годах учился в вокальной школе Св. Михаила. Во время учёбы он посетил Гамбург — крупнейший город в Германии, а также Целле (где в почёте была французская музыка) и Любек, где он имел возможность познакомиться с творчеством знаменитых музыкантов своего времени. К этим же годам относятся и первые произведения Баха для органа и клавира. Кроме пения в хоре акапелла, Бах, вероятно, играл на трёхмануальном органе школы и на клавесине. Здесь он получил первые знания по богословию, латыни, истории, географии и физике, а также, возможно, начал учить французский и итальянский языки. В школе Бах имел возможность общаться с сыновьями известных северонемецких аристократов и известными органистами, прежде всего, с Георгом Бёмом в Люнебурге и Рейнкеном в Гамбурге. С их помощью Иоганн Себастьян, возможно, получил доступ к самым большим инструментам из всех, на которых он когда-либо играл. В этот период Бах расширил свои знания о композиторах той эпохи, прежде всего, о Дитрихе Букстехуде, которого он очень уважал.

Арнштадт и Мюльхаузен (1703—1708)

В январе 1703 года, после окончания учёбы, он получил должность придворного музыканта у веймарского герцога Иоганна Эрнста. Неизвестно точно, что входило в его обязанности, но, скорее всего, эта должность не была связана с исполнительской деятельностью. За семь месяцев службы в Веймаре распространилась слава о нём как об исполнителе. Бах был приглашён на должность смотрителя органа в церковь Св. Бонифация в Арнштадте, находящемся в 180 км от Веймара. С этим старейшим немецким городом у семьи Бахов были давние связи. В августе Бах занял пост органиста церкви. Работать ему приходилось три дня в неделю, а жалование было относительно высоким. Кроме того, инструмент поддерживался в хорошем состоянии и был настроен по новой системе, расширявшей возможности композитора и исполнителя. В этот период Бах создал много органных произведений.

Семейные связи и увлечённый музыкой работодатель не смогли предотвратить напряжение между Иоганном Себастьяном и властями, возникшее через несколько лет. Бах был недоволен уровнем подготовки певцов в хоре. Кроме того, в 1705—1706 годах Бах самовольно отлучился в Любек на несколько месяцев, где он познакомился с игрой Букстехуде, что вызвало недовольство властей. Первый биограф Баха Форкель пишет, что Иоганн Себастьян прошёл 50 км пешком, чтобы послушать выдающегося композитора, но сегодня некоторые исследователи подвергают этот факт сомнению.

К тому же начальство предъявило Баху обвинения в «странном хоральном сопровождении», смущавшем общину, и в неумении управлять хором; последнее обвинение, видимо, имело под собой основания.

В 1706 году Бах решает сменить место работы. Ему предложили более выгодную и высокую должность органиста в церкви Св. Власия в Мюльхаузене, крупном городе на севере страны. В следующем году Бах принял это предложение, заняв место органиста Иоганна Георга Але. Его жалование по сравнению с предыдущим было повышено, а уровень певчих был лучше. Четыре месяца спустя, 17 октября 1707 года Иоганн Себастьян женился на своей кузине Марии Барбаре из Арнштадта. Впоследствии у них родилось семеро детей, трое из которых умерли в детстве. Двое из выживших — Вильгельм Фридеман и Карл Филипп Эммануил — стали впоследствии известными композиторами.

Городские и церковные власти Мюльхаузена были довольны новым служащим. Они без раздумий одобрили его план реставрации церковного органа, требующий больших затрат, а за публикацию праздничной кантаты «Господь — мой царь», BWV 71 (это была единственная напечатанная при жизни Баха кантата), написанной к инаугурации нового консула, ему дали большое вознаграждение.

Веймар (1708—1717)

Проработав в Мюльхаузене около года, Бах вновь сменил место работы, на этот раз получая место придворного органиста и устроителя концертов — намного более высокую позицию, чем прошлая его должность — в Веймаре. Вероятно, факторами, заставившими его сменить место работы, стали высокое жалованье и хорошо подобранный состав профессиональных музыкантов. Семья Баха поселилась в доме всего в пяти минутах ходьбы от герцогского дворца. В следующем году родился первый ребёнок в семье. В это же время к Бахам переехала старшая незамужняя сестра Марии Барбары, которая помогала им вести хозяйство до самой своей смерти в 1729 году. В Веймаре у Баха родились Вильгельм Фридеман и Карл Филипп Эммануил. В 1704 году Бах познакомился со скрипачом фон Вестхофом, который оказал большое влияние на деятельность Баха. Произведения фон Вестхофа вдохновили Баха на создание его сонат и партит для скрипки соло.

В Веймаре начался длительный период сочинения клавирных и оркестровых произведений, в которых талант Баха достиг расцвета. В этот период Бах впитывает музыкальные веяния из других стран. Произведения итальянцев Вивальди и Корелли научили Баха писать драматические вступления, из них Бах почерпнул искусство использования динамичных ритмов и решительных гармонических схем. Бах хорошо изучил работы итальянских композиторов, создавая переложения концертов Вивальди для органа или клавесина. Идею написания переложений он мог позаимствовать у сына своего работодателя, наследного герцога Иоганна Эрнста, композитора и музыканта. В 1713 году наследный герцог вернулся из зарубежной поездки и привёз с собой большое количество нот, которые показал Иоганну Себастьяну. В итальянской музыке наследного герцога (и, как можно видеть из некоторых произведений, самого Баха) привлекало чередование соло (игры одного инструмента) и тутти (игры всего оркестра).

В Веймаре у Баха была возможность играть и сочинять органные произведения, а также пользоваться услугами герцогского оркестра. Во время службы в Веймаре Бах начал работу над «Органной книжечкой» — сборником органных хоральных прелюдий, возможно, для обучения Вильгельма Фридемана. Этот сборник состоит из обработок лютеранских хоралов.

К концу своей службы в Веймаре Бах был уже широко известным органистом и мастером клавесина. К этому времени относится эпизод с Маршаном. В 1717 году в Дрезден приехал известный французский музыкант Луи Маршан. Дрезденский концертмейстер Волюмье решил пригласить Баха и устроить музыкальное состязание между двумя известными клавесинистами, Бах и Маршан согласились. Однако в день соревнования выяснилось, что Маршан (который, видимо, имел перед тем возможность послушать игру Баха) спешно и тайно покинул город; состязание не состоялось, и Баху пришлось играть одному.

Кётен (1717—1723)

Через некоторое время Бах опять отправился на поиски более подходящей работы. Старый хозяин не хотел его отпускать, а 6 ноября 1717 года даже арестовал за постоянные просьбы об отставке, но уже 2 декабря отпустил на свободу «с изъявлением немилости». Леопольд, князь Ангальт-Кётенский, нанял Баха на должность капельмейстера. Князь, сам будучи музыкантом, ценил талант Баха, хорошо ему платил и предоставлял большую свободу действий. Однако князь был кальвинистом и не приветствовал использование утончённой музыки на богослужениях, поэтому большинство кётенских работ Баха были светскими. Среди прочего, в Кётене Бах сочинил сюиты для оркестра, шесть сюит для виолончели соло, Английские и Французские сюиты для клавира, а также три сонаты и три партиты для скрипки соло. Также в этот период были написаны «Хорошо темперированный клавир» и знаменитые «Бранденбургские концерты».

7 июля 1720 года, во время того как Бах находился за границей с князем, внезапно умерла его жена Мария Барбара, оставив четырёх малолетних детей. В следующем году Бах познакомился с Анной Магдаленой Вильке, молодой высокоодарённой певицей (сопрано), которая пела при герцогском дворе. Они поженились 3 декабря 1721 года.

Лейпциг (1723—1750)

В 1723 году состоялось исполнение его «Страстей по Иоанну» в церкви Св. Фомы в Лейпциге, и 1 июня Бах получил должность кантора хора Святого Фомы с одновременным исполнением обязанностей учителя школы при церкви, заменив на этом посту Иоганна Кунау. В обязанности Баха входило преподавание пения и еженедельное проведение концертов в двух главных церквях Лейпцига, Св. Фомы и Св. Николая. Должность Иоганна Себастьяна предусматривала также преподавание латыни, однако ему было позволено нанимать помощника, делавшего эту работу за него, поэтому преподаванием латыни занимался Пецольд за 50 талеров в год. Бах получил должность «музыкального директора» всех церквей города: в его обязанности входил подбор исполнителей, наблюдение за их обучением и выбор музыки для исполнения. Во время работы в Лейпциге композитор неоднократно вступал в конфликты с городской администрацией.

Первые шесть лет жизни в Лейпциге оказались очень продуктивными: Бах сочинил до 5 годовых циклов кантат (два из них, по всей вероятности, были утеряны). Большинство этих произведений написаны на евангельские тексты, которые читались в лютеранской церкви каждое воскресенье и по праздникам в течение всего года; многие (такие как «Wachet auf! Ruft uns die Stimme» или «Nun komm, der Heiden Heiland») основываются на традиционных церковных песнопениях — лютеранских хоралах.

Во время исполнения Бах, по-видимому, сидел за клавесином или стоял перед хором на нижней галерее под органом; на боковой галерее справа от органа располагались духовые инструменты и литавры, слева находились струнные. Городской совет предоставлял в распоряжение Баха только около 8 исполнителей, и это часто становилось причиной споров между композитором и администрацией: Баху приходилось самому нанимать до 20 музыкантов, чтобы исполнять оркестровые произведения. На органе или клавесине играл обычно сам композитор; если он руководил хором, то это место занимал штатный органист или один из старших сыновей Баха.

Сопрано и альтов Бах набирал из числа учащихся, а теноров и басов — не только из школы, но и со всего Лейпцига. Кроме регулярных концертов, оплачиваемых городскими властями, Бах со своим хором подрабатывали исполнением на свадьбах и похоронах. Предположительно, именно для этих целей были написаны как минимум 6 мотетов. Частью его обычной работы в церкви было исполнение мотетов композиторов венецианской школы, а также некоторых немцев, например, Шютца; во время сочинения своих мотетов Бах ориентировался на произведения этих композиторов.

Сочиняя кантаты бо́льшую часть 1720-х годов, Бах собрал обширный репертуар для исполнения в главных церквях Лейпцига. Со временем ему захотелось сочинять и исполнять больше светской музыки. В марте 1729 года Иоганн Себастьян стал руководителем Музыкальной коллегии (Collegium Musicum) — светского ансамбля, существовавшего ещё с 1701 года, когда его основал старый друг Баха Георг Филипп Телеман. В то время во многих крупных немецких городах одарённые и активные студенты университетов создавали подобные ансамбли. Такие объединения играли всё бо́льшую роль в общественной музыкальной жизни; их часто возглавляли известные профессиональные музыканты. В течение почти всего года Музыкальная коллегия дважды в неделю устраивала двухчасовые концерты в кофейне Циммермана, располагавшейся недалеко от рыночной площади. Владелец кофейни предоставил музыкантам большой зал и приобрёл несколько инструментов. Многие из светских произведений Баха, датированных 1730—1750-ми годами, были сочинены именно для исполнения в кофейне Циммермана. К числу таких произведений принадлежат, например, «Кофейная кантата» и, возможно, клавирные пьесы из сборников «Clavier-Übung», а также многие концерты для виолончели и клавесина.

В этот же период Бах написал части Kyrie и Gloria знаменитой Мессы си минор, позже дописав остальные части, мелодии которых почти целиком заимствованы из лучших кантат композитора. Вскоре Бах добился назначения на должность придворного композитора; по-видимому, он долго добивался этого высокого поста, который был веским аргументом в его спорах с городскими властями. Хотя вся месса целиком никогда не исполнялась при жизни композитора, сегодня многие считают её одним из лучших хоровых произведений всех времён.

В 1747 году Бах посетил двор прусского короля Фридриха II, где король предложил ему музыкальную тему и попросил тут же что-нибудь на неё сочинить. Бах был мастером импровизации и сразу исполнил трёхголосную фугу. Позже он сочинил целый цикл вариаций на эту тему и послал его в подарок королю. Цикл состоял из ричеркаров, канонов и трио, основанных на продиктованной Фридрихом теме. Этот цикл был назван «Музыкальным приношением».

Другой крупный цикл, «Искусство фуги», не был завершён Бахом, несмотря на то, что написан он был, скорее всего, задолго до его смерти (по современным исследованиям — до 1741 г.). При жизни он ни разу не издавался. Цикл состоит из 18 сложных фуг и канонов, основанных на одной простой теме. В этом цикле Бах использовал весь свой богатейший опыт написания полифонических произведений. После смерти Баха «Искусство фуги» было опубликовано его сыновьями, вместе с хоральной прелюдией BWV 668, которую часто ошибочно называют последней работой Баха — в действительности она существует как минимум в двух версиях и представляет собой переработку более ранней прелюдии на ту же мелодию, BWV 641.

Со временем зрение Баха становилось всё хуже. Тем не менее, он продолжал сочинять музыку, диктуя её своему зятю Альтникколю. В 1750 году в Лейпциг приехал английский офтальмолог Джон Тейлор, которого многие современные исследователи считают шарлатаном. Тейлор дважды прооперировал Баха, но обе операции оказались неудачными, Бах остался слепым. 18 июля он неожиданно ненадолго прозрел, но уже вечером с ним случился удар. Бах умер 28 июля; возможно, причиной смерти стали осложнения после операций. Оставшееся после него состояние было оценено в более чем 1000 талеров и включало 5 клавесинов, 2 лютневых клавесина, 3 скрипки, 3 альта, 2 виолончели, виолу да гамба, лютню и спинет, а также 52 священные книги. В течение жизни Бах написал более 1000 произведений. В Лейпциге Бах поддерживал дружеские отношения с университетскими профессорами. Особенно плодотворным было сотрудничество с поэтом Кристианом Фридрихом Хенрици, писавшим под псевдонимом Пикандер. Иоганн Себастьян и Анна Магдалена нередко принимали у себя в доме друзей, членов семьи и музыкантов со всей Германии. Частыми гостями были придворные музыканты из Дрездена, Берлина и других городов, в том числе Телеман, крёстный отец Карла Филиппа Эммануила. Интересно, что Георг Фридрих Гендель, одногодка Баха из Галле, что в 50 км от Лейпцига, никогда не встречался с Бахом, хотя Бах дважды в жизни пытался с ним встретиться — в 1719 и 1729 годах. Судьбы этих двух композиторов, однако, были соединены Джоном Тейлором, который оперировал обоих незадолго до их смерти.

Композитора похоронили вблизи церкви Св. Иоанна (нем. Johanniskirche), одной из двух церквей, где он прослужил 27 лет. Однако вскоре могила затерялась, и лишь в 1894 году останки Баха случайно были найдены во время строительных работ по расширению церкви, где и были перезахоронены в 1900 году. После разрушения этой церкви во время Второй мировой войны прах был перенесён 28 июля 1949 года в церковь Св. Фомы. В 1950 году, который был назван годом И. С. Баха, над местом его захоронения была установлена бронзовая надгробная плита.

Баховедение

Первым описанием жизни и творчества Баха стала работа, выпущенная в 1802 году Иоганном Форкелем. Составленная Форкелем биография Баха основана на некрологе и рассказах сыновей и друзей Баха. В середине XIX века интерес широкой публики к музыке Баха возрос, композиторы и исследователи начали работу по собиранию, изучению и изданию всех его произведений. Заслуженный пропагандист произведений Баха Роберт Франц опубликовал несколько книг о творчестве композитора. Следующим капитальным трудом о Бахе стала книга Филиппа Шпитты, изданная в 1880 году. В начале XX века опубликовал книгу немецкий органист и исследователь Альберт Швейцер. В этом произведении, кроме биографии Баха, описания и анализа его произведений, много внимания уделяется описанию эпохи, в которую он работал, а также богословским вопросам, связанным с его музыкой. Эти книги были наиболее авторитетными до середины XX века, когда с помощью новых технических средств и тщательных исследований были установлены новые факты о жизни и творчестве Баха, местами вступавшие в противоречие с традиционными представлениями. Так, например, было установлено, что Бах написал некоторые кантаты в 1724—1725 годах (раньше считалось, что это произошло в 1740-е), были найдены неизвестные произведения, а некоторые приписываемые ранее Баху оказались написанными не им. Были установлены некоторые факты его биографии. Во второй половине XX века было написано много работ на эту тему — например, книги Кристофа Вольфа. Также существует работа, называемая мистификацией XX столетия, «Хроника жизни Иоганна Себастьяна Баха, составленная его вдовой Анной Магдаленой Бах», написанная английской писательницей Эстер Мейнел от имени вдовы композитора.

Творчество

См. также: Список произведений Иоганна Себастьяна Баха

Бах написал более тысячи музыкальных произведений в практически всех известных на тот момент жанрах. Бах не работал лишь в жанре оперы.

Сегодня каждому из известных произведений присвоен номер BWV (сокр. от Bach Werke Verzeichnis — каталог работ Баха). Бах писал музыку для разных инструментов, как духовную, так и светскую. Некоторые произведения Баха являются обработками произведений других композиторов, а некоторые — переработанными версиями своих произведений.

Органное творчество

Органная музыка в Германии ко времени Баха уже обладала давними традициями, сложившимися благодаря предшественникам Баха — Пахельбелю, Бёму, Букстехуде и другим композиторам, каждый из которых по-своему влиял на него. Со многими из них Бах был знаком лично.

В течение жизни Бах был больше всего известен как первоклассный органист, преподаватель и сочинитель органной музыки. Он работал как в традиционных для того времени «свободных» жанрах, таких как прелюдия, фантазия, токката, пассакалья, так и в более строгих формах — хоральной прелюдии и фуги. В своих произведениях для органа Бах умело соединял черты разных музыкальных стилей, с которыми он знакомился в течение жизни. На композитора оказала влияние как музыка северонемецких композиторов (Георг Бём, с которым Бах встретился в Люнебурге, и Дитрих Букстехуде в Любеке), так и музыка южных композиторов: Бах переписывал себе произведения многих французских и итальянских композиторов, чтобы понять их музыкальный язык; позже он даже переложил несколько скрипичных концертов Вивальди для органа. В течение наиболее плодотворного для органной музыки периода (1708—1714) Иоганн Себастьян не только написал много пар прелюдий, токкат и фуг, но и сочинил неоконченную Органную книжечку — сборник из 46 коротких хоральных прелюдий, в котором демонстрировались различные техники и подходы к сочинению произведений на хоральные темы. После отъезда из Веймара Бах стал меньше писать для органа; тем не менее, после Веймара были написаны многие известные произведения (6 трио-сонат, сборник «Clavier-Übung» и 18 Лейпцигских хоралов). Всю жизнь Бах не только сочинял музыку для органа, но и занимался консультированием при постройке инструментов, проверкой и настройкой новых органов.

Клавирное творчество

Бах также написал множество произведений для клавесина, многие из которых можно было исполнять и на клавикорде. Многие из этих творений представляют собой энциклопедические сборники, демонстрирующие различные приёмы и методы сочинения полифонических произведений. Большинство клавирных произведений Баха, изданных при его жизни, содержались в сборниках под названием «Clavier-Übung» («клавирные упражнения»).

• «Хорошо темперированный клавир» в двух томах, написанных в 1722 и 1744 годах, — сборник, в каждом томе которого содержится по 24 прелюдии и фуги, по одной на каждую употребительную тональность. Этот цикл имел очень важное значение в связи с переходом на системы настройки инструментов, позволяющие одинаково легко исполнять музыку в любой тональности — прежде всего, к современному равномерно темперированному строю. «Хорошо темперированный клавир» заложил основу цикла частей, звучащих во всех тональностях. Также является уникальным примером «цикла в цикле» — каждая прелюдия и фуга тематически и образно сцеплены друг с другом и образуют единый цикл, который всегда исполняется вместе.
• 15 двухголосных и 15 трёхголосных инвенций — небольшие произведения, расположенные в порядке увеличения количества знаков в тональности. Предназначались (и используются по сей день) для обучения игре на клавишных инструментах.
• Три сборника сюит Английские сюиты, Французские сюиты и Партиты для клавира. Каждый цикл содержал по 6 сюит, построенных по стандартной схеме (аллеманда, куранта, сарабанда, жига и необязательная часть между последними двумя). В английских сюитах аллеманде предшествует прелюдия, а между сарабандой и жигой присутствует ровно одна часть; во французских сюитах количество необязательных частей увеличивается, а прелюдии отсутствуют. В партитах стандартная схема расширяется: кроме изысканных вступительных частей, присутствуют дополнительные, причём не только между сарабандой и жигой.
• Гольдберг-вариации (около 1741) — мелодия с 30 вариациями. Цикл имеет довольно сложное и необычное строение. Вариации строятся скорее на тональном плане темы, чем на самой мелодии.
• Разнообразные пьесы вроде «Увертюры во французском стиле», BWV 831, «Хроматической фантазии и фуги», BWV 903, или «Итальянского концерта», BWV 971.

Оркестровая и камерная музыка

Бах писал музыку как для отдельных инструментов, так и для ансамблей. Его произведения для инструментов соло — 3 сонаты и 3 партиты для скрипки соло, BWV 1001—1006, 6 сюит для виолончели, BWV 1007—1012, и партиту для флейты соло, BWV 1013, — многие считают одними из самых глубоких творений композитора. Кроме того, Бах сочинил несколько произведений для лютни соло. Писал он также трио-сонаты, сонаты для солирующих флейты и виолы да гамба, сопровождаемых лишь генерал-басом, а также большое количество канонов и ричеркаров, в основном без указания инструментов для исполнения. Наиболее значимые примеры таких произведений — циклы «Искусство фуги» и «Музыкальное приношение».

Бах написал множество произведений для оркестра и солирующих с ним инструментов. Одни из самых известных — «Бранденбургские концерты». Они были так названы, потому что Бах, послав их маркграфу Христиану Людвигу Бранденбург-Шведтскому в 1721 году, думал получить работу при его дворе; эта попытка оказалась безуспешной. Эти шесть концертов написаны в жанре кончерто гроссо. Оркестровые шедевры Баха включают два скрипичных концерта (BWV 1041 и 1042), концерт для 2 скрипок ре минор BWV 1043, так называемый «тройной» ля-минорный концерт (для флейты, скрипки, клавесина, струнных и непрерывного (цифрованного) баса) BWV 1044 и концерты для клавиров и камерного оркестра: семь для одного клавира (BWV 1052—1058), три — для двух (BWV 1060—1062), два — для трёх (BWV 1063 и 1064) и один — ля минорный BWV 1065 — для четырёх клавесинов. В наше время эти концерты с оркестром часто исполняются на фортепиано, поэтому их можно назвать фортепианными концертами Баха, но не стоит забывать, что во времена Баха фортепиано не было. Кроме концертов, Бах сочинил 4 оркестровые сюиты (BWV 1066—1069), некоторые отдельные части из которых в наше время в особенности широко популярны и имеют популярные переложения, а именно: так называемая «Шутка» (излишний дословный перевод жанра Скерцо) — последняя часть второй сюиты и II часть третьей сюиты — Ария.

Вокальные произведения

• Кантаты. В течение долгого периода своей жизни каждое воскресенье Бах в церкви Св. Фомы руководил исполнением кантаты, тема которой выбиралась согласно лютеранскому церковному календарю. Хотя Бах исполнял и кантаты других композиторов, в Лейпциге он сочинил как минимум три полных годовых цикла кантат, по одной на каждое воскресенье года и каждый церковный праздник. Кроме того, он сочинил некоторое количество кантат в Веймаре и Мюльхаузене. Всего Бахом было написано более 300 кантат на духовную тематику, из которых только 200 дошли до наших дней (последняя — в виде единственного фрагмента). Кантаты Баха сильно различаются по форме и инструментовке. Некоторые из них написаны для одного голоса, некоторые — для хора; некоторые требуют для исполнения большого оркестра, а некоторые — всего несколько инструментов. Однако наиболее часто используемая модель такова: кантата открывается торжественным хоровым вступлением, затем чередуются речитативы и арии для солистов или дуэтов, а завершается всё хоралом. В качестве речитатива обычно берутся те же слова из Библии, что читаются на этой неделе по лютеранским канонам. Завершающий хорал часто предвосхищается хоральной прелюдией в одной из средних частей, а также иногда входит во вступительную часть в виде cantus firmus. Наиболее известными из духовных кантат Баха являются «Christ lag in Todesbanden» (номер 4), «Ein’ feste Burg» (номер 80), «Wachet auf, ruft uns die Stimme» (номер 140) и «Herz und Mund und Tat und Leben» (номер 147). Кроме того, Бах сочинил и некоторое количество светских кантат, обычно приуроченных к каким-либо событиям, например, к свадьбе. Среди самых известных светских кантат Баха — две Свадебных кантаты и светские Кофейная и Крестьянская кантаты.

• Пассионы, или страсти. Страсти по Иоанну (1724) и Страсти по Матфею (ок. 1727) — произведения для хора и оркестра на евангельскую тему страданий Христа, предназначенные для исполнения на вечернях в страстную пятницу в церквях Св. Фомы и Св. Николая. Пассионы являются одними из наиболее масштабных вокальных произведений Баха. Известно, что Бах написал 4 или 5 пассионов, но только эти два полностью дошли до наших дней.

• Оратории и магнификаты. Наиболее известна Рождественская оратория (1734) — цикл из 6 кантат для исполнения во время рождественского периода литургического года. Пасхальная оратория (1734—1736) и магнификат представляют собой скорее обширные и тщательно проработанные кантаты и имеют меньший размах, чем Рождественская оратория или пассионы. Магнификат существует в двух версиях: изначальной (ми-бемоль мажор, 1723) и более поздней и известной (ре мажор, 1730).

• Мессы. Наиболее известная и значимая месса Баха — месса си минор (закончена в 1749 году), представляющая собой полный цикл ординария. В эту мессу, как и во многие другие произведения композитора, вошли переработанные ранние сочинения. Месса никогда не исполнялась целиком при жизни Баха — впервые это произошло только в XIX веке. Кроме того, эта музыка не исполнялась по назначению из-за несоответствия лютеранскому канону (в него входили только Kyrie и Gloria), а также из-за длительности звучания (около 2 часов). Кроме мессы си минор, до нас дошло 4 коротких двухчастных мессы Баха (Kyrie и Gloria), а также отдельные части, как Sanctus и Kyrie.

Другие вокальные произведения Баха включают несколько мотетов, около 180 хоралов, песни и арии.

Особенности исполнения баховских произведений

Сегодня исполнители музыки Баха разделены на два лагеря: предпочитающих аутентичное исполнение (или «исторически ориентированное исполнение»), то есть с использованием инструментов и методов эпохи Баха, и исполняющих Баха на современных инструментах. Во времена Баха не было таких больших хоров и оркестров, как, например, во времена Брамса, и даже наиболее масштабные его произведения — такие, как месса си минор и пассионы, не предполагают исполнение большими коллективами. Кроме того, в некоторых камерных произведениях Баха вообще не указана инструментовка, поэтому сегодня известны очень разные версии исполнения одних и тех же произведений. В органных произведениях Бах почти никогда не указывал регистровку и смену мануалов. Из струнных клавишных инструментов Бах предпочитал клавикорд; сейчас же чаще для исполнения его музыки употребляются клавесин или фортепиано. Бах встречался с Зильберманом и обсуждал с ним устройство его нового инструмента, внеся вклад в создание современного фортепиано. Музыка Баха для одних инструментов часто перекладывалась для других, например, Бузони переложил некоторые органные произведения для фортепиано (хоралы и другие). Очень важной вехой в пианистической и музыковедческой практике является его популярная редакция «Хорошо темперированного клавира» — возможно, самая используемая ныне редакция этого произведения.

В популяризацию музыки Баха в XX веке внесли свой вклад многочисленные «облегчённые» и «осовремененные» версии его произведений. Среди них — широко известные сегодня мелодии, исполненные Swingle Singers, и запись Венди Карлос 1968 года «Switched-On Bach», где использовался недавно изобретённый синтезатор. Обрабатывали музыку Баха и джазовые музыканты — такие, как Жак Лусье. Обработку Гольдберг-вариаций в стиле нью-эйдж исполнил Джоэль Шпигельман. Среди российских современных исполнителей отдать должное Баху попытался Фёдор Чистяков в своём сольном альбоме 1997 года «Когда проснётся Бах».

Судьба музыки Баха

Вопреки распространённому мифу, Бах после смерти не был забыт. Правда, это касалось произведений для клавира: его сочинения исполнялись и издавались, использовались в дидактических целях. В церкви продолжали звучать произведения Баха для органа, в постоянном обиходе были органные гармонизации хоралов. Кантатно-ораториальные сочинения Баха звучали редко (хотя ноты бережно сохранялись в церкви св. Фомы), как правило, по инициативе Карла Филиппа Эммануила Баха.

В последние годы жизни и после смерти Баха его известность как композитора стала уменьшаться: его стиль считали старомодным по сравнению с расцветающим классицизмом. Его больше знали и помнили как исполнителя, педагога и отца Бахов-младших, в первую очередь Карла Филиппа Эммануила, музыка которого была известнее.

Однако многие крупные композиторы, например Моцарт и Бетховен, знали и любили творчество Иоганна Себастьяна Баха. Их воспитывали на произведениях Баха с самого детства. Однажды при посещении Школы Св. Фомы Моцарт услышал один из мотетов (BWV 225) и воскликнул: «Здесь есть чему поучиться!» — после чего, попросив ноты, долго и упоённо изучал их.

Бетховен очень ценил музыку Баха. В детстве он играл прелюдии и фуги из «Хорошо темперированного клавира», а позже называл Баха «истинным отцом гармонии» и говорил, что «не Ручей, а Море ему имя» (слово Bach по-немецки значит «ручей»). Влияние Баха можно отметить как на уровне идей, выбора жанров, так и в некоторых полифонических фрагментах бетховенских произведений.

В 1800 году Карлом Фридрихом Цельтером была организована Берлинская певческая академия (Singakademie), основной целью которой была именно пропаганда баховского певческого наследия. Биография, написанная в 1802 году Иоганном Николаусом Форкелем, подстегнула интерес широкой публики к его музыке. Всё больше людей открывали для себя его музыку. Например, Гёте, довольно поздно в своей жизни познакомившийся с его произведениями (в 1814 и 1815 годах в городе Бад-Берка были исполнены некоторые его клавирные и хоровые сочинения), в письме 1827 года сравнил ощущение от музыки Баха с «вечной гармонией в диалоге с самой собой».

Но настоящее возрождение музыки Баха началось с исполнения Страстей по Матфею 11 марта 1829 году в Берлине, организованного Феликсом Мендельсоном, учеником Цельтера. Исполнение приобрело мощный общественный резонанс. Событием стали даже репетиции, которые проводил Мендельсон — их посетило множество любителей музыки. Представление имело такой успех, что концерт был повторён в день рождения Баха. «Страсти по Матфею» прозвучали также в других городах — во Франкфурте, Дрездене, Кёнигсберге. Гегель, посетивший концерт, позже назвал Баха «великим, истинным протестантом, сильным и, так сказать, эрудированным гением, которого мы только недавно вновь научились ценить в полной мере». В последующие годы продолжилась работа Мендельсона по популяризации музыки Баха и рост известности композитора.

В 1850 году было основано Баховское общество, целью которого являлись сбор, изучение и распространение произведений Баха. В последующие полвека этим обществом была проведена значительная работа по составлению и публикации корпуса произведений композитора.

В России начала XIX века как знатоки и исполнители музыки Баха особенно выделяются ученица Фильда Мария Шимановская и Александр Грибоедов.

В XX веке продолжилось осознание музыкальной и педагогической ценности его сочинений. Интерес к музыке Баха породил новое движение среди исполнителей: широкое распространение получила идея аутентичного исполнения. Такие исполнители, например, используют клавесин вместо современного фортепиано и хоры меньшего размера, чем это было принято в XIX и начале XX века, желая в точности воссоздать музыку баховской эпохи.

Некоторые композиторы выражали своё почтение Баху, включая в темы своих произведений мотив BACH (си-бемоль — ля — до — си в латинской нотации). Например, Лист написал прелюдию и фугу на тему BACH, а Шуман написал 6 фуг на ту же тему. Из творчества современных композиторов на эту же тему можно назвать «Вариации на тему BACH» Романа Леденёва. Стоит особо отметить, что эту же тему нередко использовал и сам Бах, например, в XIV контрапункте из «Искусства фуги».

Композиторы нередко использовали темы из произведений Баха. К примеру, в сонате для виолончели Ре мажор Брамса в финале использованы музыкальные цитаты из «Искусства фуги».

Многие композиторы успешно использовали разработанные Бахом жанры. Например, бетховенские вариации на тему Диабелли, прототипом которых являются «Гольдберг-вариации». «Хорошо темперированный клавир» явился родоначальником жанра цикла частей, написанных во всех тональностях. Примеров такого жанра множество, например 24 прелюдии и фуги Шостаковича, два цикла из 24 этюдов Шопена, отчасти Ludus tonalis Пауля Хиндемита.

Хоральная прелюдия «Ich ruf’ zu Dir, Herr Jesu Christ» (BWV 639) из Органной книжечки Баха в исполнении Леонида Ройзмана звучит в фильме Андрея Тарковского «Солярис» (1972).

Музыка Баха в числе лучших творений человечества записана на золотой диск «Вояджера».

По версии The New York Times Иоганн Себастьян Бах возглавил десятку самых великих композиторов всех времён и народов.

Монументы Баху в Германии

• Памятник в Лейпциге, воздвигнутый 23 апреля 1843 года Германом Кнауром по инициативе Феликса Мендельсона по чертежам Эдуарда Бендемана, Эрнста Ритшеля и Юлиуса Гюбнера.
• Бронзовая статуя на площади Frauenplan в Эйзенахе, спроектированная Адольфом фон Донндорфом, установлена 28 сентября 1884 года. Сначала стояла на Рыночной площади возле церкви Св. Георгия; 4 апреля 1938 года была перенесена на Frauenplan с укороченным пьедесталом.
• Памятник на площади Баха в Кётене, воздвигнут 21 марта 1885 года. Скульптор — Генрих Польман
• Бронзовая статуя работы Карла Зеффнера с южной стороны церкви Св. Фомы в Лейпциге — 17 мая 1908 года.
• Бюст работы Фрица Бена в монументе «Вальхалла» под Регенсбургом, 1916 год.
• Статуя работы Пауля Бирра при входе в церковь Св. Георгия в Эйзенахе, установлена 6 апреля 1939 года.
• Памятник арх. Бруно Эйермана в Веймаре, впервые установленный в 1950 году, затем на два года убранный и вновь открытый в 1995 году на площади Демократии.
• Рельеф в Кётене(1952 год). Скульптор — Роберт Пропф.
• Памятник около рынка Арнштадта, воздвигнут 21 марта 1985 года. Автор -Бернд Гёбель
• Деревянная стела работы Эда Гарисона на площади Иоганна Себастьяна Баха перед церковью Св. Власия в Мюльхаузене — 17 августа 2001 года.
• Памятник в Ансбахе, спроектированный Юргеном Гёртцем, установлен в июле 2003 года.

Музыкальные фрагменты

• Токката и фуга ре-минор (Toccata et Fugue en ré mineur BWV565) 
• Концерт для клавира с оркестром ре минор, BWV 1052 (1) Allegro 
• Кантата BWV 140 (?), часть 1, хор 
• Фуга для органа соль минор, BWV 578 
• Бранденбургский концерт (Brandenburg concerto No. 4 in G, movement I (allegro, G major), BWV 1049) 
• Prelude from Prelude and Fugue in a minor, BWV 543 
• Prelude and Fugue in E-flat major BWV 552 (prelude) 
• Вторая часть 3-й оркестровой сюиты - Ария (Overture (Suite) No. 3 in D Major, BWV 1068: II. Air, "Air on G String") 

Фильмы о И. С. Бахе

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Бах: Борьба за свободу (1995, реж. С. Гиллард, художественный)
• Иоганн Бах и Анна Магдалена («Il etait une fois Jean-Sebastien Bach») (2003, реж. Jean-Louis Guillermou, художественный)
• Иоганн Себастьян Бах (серия «Знаменитые композиторы», документальный)
• Иоганн Себастьян Бах (серия «Немецкие композиторы», документальный)
• Иоганн Себастьян Бах: жизнь и творчество, в двух частях (телеканал «Культура», Ю. Нагибин, документальный)
• Конкурс продолжается (1971, реж. Н. Хробко, телеспектакль)
• Меня зовут Бах (2003, реж. Dominique de Rivaz, художественный)
• Молчание перед Бахом (2007, реж. Пере Портабелья, художественный)
• Тщетное путешествие Иоганна Себастьяна Баха к славе (1980, реж. В. Викас, художественный)
• Возможная встреча (1992, реж. В. Долгачев, С. Сатыренко, телеспектакль по одноименной пьесе; в ролях: О. Ефремов, И. Смоктуновский, С. Любшин)
• Ужин в четыре руки (1999, реж. М. Козаков, телевизионный художественный; в роли Баха — Евгений Стеблов).
• Хроника Анны Магдалены Бах (1968, реж. Даниэль Юйе, Жан-Мари Штрауб, художественный, Г. Леонхардт)
• Bach Cello Suite #6: Six Gestures (1997, реж. Патриция Розема, художественный)
• Friedemann Bach (1941, реж. Трауготт Мюллер, Густаф Грюндгенс, художественный)
• Great Composers (BBC TV series) — Жизнь и творчество И. С. Баха, документальный (англ.), в 8 частях: [www.youtube.com/watch?v=5ZX7AJHz7HM Часть 1], [www.youtube.com/watch?v=26hA5TXOLaY&feature=related Часть 2], [www.youtube.com/watch?v=YhN-XqIOV2A&feature=related Часть 3], [www.youtube.com/watch?v=c-5HrkzyIpU&feature=related Часть 4], [www.youtube.com/watch?v=htRrAZ0SML4&feature=related Часть 5], [www.youtube.com/watch?v=G83J_HgjJLw&feature=related Часть 6], [www.youtube.com/watch?v=8GFvteHSo3o&feature=related Часть 7], [www.youtube.com/watch?v=EpZG_u9T6A8&feature=related Часть 8]
• Иоганн Себастьян Бах («Johann Sebastian Bach») (1985, реж. Лотар Беллаг, телесериал, в заглавной роли Ульрих Тайн) (нем.)
• Johann Sebastian Bach — Der liebe Gott der Musik (серия «Die Geschichte Mitteldeutschlands», сезон 6, серия 3, реж. Lew Hohmann, документальный) (нем.)
• The Cantor of St Thomas’s (1984, реж. Colin Nears, художественный) (англ.)
• The Joy of Bach (1980, документальный) (англ.)

См. также

• Барокко — эпоха, к которой относится творчество Баха
• Бах (род) — семья Бахов, воспитавшая за два века (XVII—XVIII вв.) более 50 музыкантов и композиторов.
• BWV — общепринятая система нумерации произведений Баха
• Список произведений Иоганна Себастьяна Баха
• Бах (кратер) — кратер на Меркурии.
• Страсти (Бах) — пассионы Баха.

Литература

• Бах, Иоганн Себастьян // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Документы жизни и деятельности Иоганна Себастьяна Баха (Сборник, перевод с немецкого, составитель Ханс Йоахим Шульце). М.: Музыка, 1980. ([web.archive.org/web/20080405172031/www.geocities.com/Athens/Forum/5344/lit/Bach-Dokumente.html Книга на www.geocities.com (веб-архив)])
• И. Н. Форкель. О жизни, искусстве и произведениях Иоганна Себастьяна Баха. М.: Музыка, 1987.
• Ф. Вольфрум. Иоганн Себастьян Бах. М.: 1912.
• А. Швейцер. Иоганн Себастьян Бах. М.: Музыка, 1965, М.: Классика-XXI, 2002, 2011.
• М. С. Друскин. Иоганн Себастьян Бах. М.: Музыка, 1982.
• М. С. Друскин. Пассионы и мессы Иоганна Себастьяна Баха. М.: Музыка, 1976.
• А. Милка, Г. Шабалина. Занимательная бахиана. Выпуски 1, 2. СПб.: Композитор, 2001.
• С. А. Морозов. Бах. (Биография И. С. Баха в серии ЖЗЛ), М.: Молодая гвардия, 1975.
• М. А. Сапонов. Шедевры Баха по-русски. М.: Классика-XXI, 2005. ISBN 5-89817-091-X
• Ph. Spitta. Johann Sebastian Bach (два тома). Leipzig: 1880.  (нем.)
• K. Wolff. Johann Sebastian Bach: the learned musician (New York: Norton, 2000) ISBN 0-393-04825-X (hbk.); (New York: Norton, 2001) ISBN 0-393-32256-4 (pbk.)  (англ.)
• М. Лебуше. Бах. (Серия ЖЗЛ. Малая серия) М.:Молодая гвардия. 2015.

Ссылки

• Бах, Иоганн Себастьян в каталоге ссылок Open Directory Project (dmoz). (англ.)

Классическая музыка

Отрывок, характеризующий Бах, Иоганн Себастьян

– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.