Тетраграмматон

Тетраграммато́н (тетраграмма) (греч. τετραγράμματον, от греч. τετρα, «четыре», и γράμμα, «буква») — в иудейской религиозной и каббалистической традициях — четырёхбуквенное непроизносимое имя Бога, считающееся собственным именем Бога. Впервые встречается в Торе в Быт. 2:4. Используется в первой из десяти заповедей (Втор. 5:6); в Христианстве тетраграмматон это одно из многочисленных имён Бога (наряду с такими как Эл, Адонаи, Элохим, Саваоф, Элион, Саддаи).

В древнееврейском тетраграмматон — эти четыре буквы: ивр. ‏ י (йод) ה (хе) ו (вау) ה (хе): יהוה‏‎ (при этом последняя буква «хе» обозначает гласный звук, см. Матрес лекционис). Латинскими буквами тетраграмма транскрибируется как IHVH или YHWH или JHWH.

Тетраграмматон др.-евр. יהוה‎ это третье лицо единственного числа будущего времени глагола др.-евр. היה‎‎ — «быть» и буквальный перевод тетраграмматона: «(Он) будет», некоторые ученые предлагают перевод: «(Он) жив». От глагола др.-евр. היה‎‎ — «быть» образовано и первое лицо единственного числа настоящего времени др.-евр. אהיה‎‎ — «(Я есть) сущий», которое употреблено в Исх. 3:14: «Бог сказал Моисею: Я есть Сущий». От тетраграмматона происходят сокращенные формы др.-евр. יהו‎ - «Иахо» и др.-евр. יו‎‎ — «Ио», которые входят в состав многих собственных еврейских имён. В еврейско-египетских папирусах, трактующих о магии, оно уже появляется под видом др.-греч. Ίαωούηε.

Непосредственно в древних греческих рукописях имя Бога не транскрибируется. Поэтому есть сомнения в том, что имя Бога может существовать за рамками квадратного письма. Древние евреи в III—I веках до н. э. сделали перевод Священного Писания с древнееврейского на древнегреческий — Септуагинту. В большинстве сохранившихся древних свитков Септуагинты тетраграмматон полностью заменён словами: «Κύριος» (Господь), «Θεός» (Бог); чрезвычайно редко можно встретить лишь отдельные варианты Септуагинты, в которых тетраграмматон оставляли в неизменном виде (такие версии Септуагинты вероятно делались отдельно для той части еврейской диаспоры которая была знакома с арамейским языком). Также транскрибирование не наблюдается и в древних рукописях христианских греческих писаний. Во всём греческом тексте Нового Завета (см. койне) нет ни самого тетраграмматона, ни его транскрипции буквами греческого алфавита, даже в тех местах, когда цитируются те места Ветхого Завета, в которых тетраграмматон точно присутствует. Во всех подобных цитатах личное имя Бога заменено на одно из двух слов : «Κύριος» (Господь) или «Θεός» (Бог).

Для объяснения данного феномена существует гипотеза, согласно которой имя Бога в форме тетраграмматона может одновременно служить и печатью (подписью), и некоей мессианско-исторической схемой (что ближе к Каббале), когда учитывается его нумерологическая составляющая как сумма букв. Если принять подобное объяснение, то становится понятна причина, по которой имя Бога (Тетраграмматон) в сознании древних переписчиков должно было иметь неизменную форму или не существовать вообще.

Тетраграмматон

Буква	Название	Произношение
י	Йуд	«Y»
ה	Хей	«H»
ו	Вав	«W», или заполнитель для гласной «O»/«U» (см. матрес лекционис)
ה	Хей	«H» (или часто немая буква в конце слова)

Фонетика тетраграмматона

Использование вариантов огласовки в наше время

В настоящее время в литературе на русском языке используются два варианта огласовки — «Я́хве» и «Иего́ва». Возможен также вариант «Я́гве» — написание распространено в литературе на украинском языке; произносится по-украински с фрикативным «г», что ближе к звучанию еврейской буквы ה. В растафарианстве используется также вариант «Джа» (Jah), который предположительно является сокращением от имени Яхве (Jáhveh).

Ранний иудаизм

Иудаизм всегда приписывал великую силу упоминанию этого имени Бога. Одна из десяти заповедей — «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно» (Исх 20:7). Согласно Мишне, это имя Бога произносилось в Иерусалимском храме первосвященником во время жертвоприношения в праздник Йом Кипур — День искупления (Иома 6:2) и священниками, дающими священническое благословение (Сота 7:6). Позже было запрещено произносить это имя и в богослужениях. Согласно одному из преданий, этот запрет возник после смерти первосвященника Симона Праведного (III век до н. э.).

Именно поэтому широкую практику получило так называемое косвенное обращение к этому божественному имени. При чтении священных писаний евреи заменяли тетраграмматон другими словами. Например, в молитвах тетраграмматон заменяется именем Адонай (ивр. ‏אדוני‏‎ — Господь, дословно «мои господа» (ивр. ‏אדון‏‎ — господин, ивр. ‏'‏‎ — слитное притяжательное местоимение 1 лица единственного или множественного числа в зависимости от огласовок, здесь — множественного) или Элохим (ивр. ‏אלהים‏‎ — Бог или буквально: «Боги» так как ивр. ‏אל‏‎ — Бог а ивр. ‏ים‏‎ — окончание множественного числа), или эпитетами — Саваоф (ивр. ‏צבאות‏‎, цеваот, буквально — «(Господь) Воинств»). Позднее, особенно — вне контекста богослужения, даже имя «Адона́й» стали заменять словом ха̀-Ше́м (ивр. ‏השם‏‎ — Имя; «ха» в иврите — определённый артикль).

Транслитерация тетраграмматона у древних авторов

Древние авторы, слышавшие произношение тетраграмматона от евреев в древности, а часть из них непосредственно владевшая еврейским или арамейским языками (Ориген, Епифаний Кипрский, Иероним Стридонский, Феодорит Кирский) дают транслитерацию этого слова в своих сочинениях, описывая нравы и обычаи иудеев.

Диодор Сицилийский (90 — 30 гг. до н. э.)			Иао́ (Ἰαὼ)
Ириней Лионский (II век)			Иао́ (Ἰαὼ)
Климент Александрийский (II век)				Иаоу́ (Ἰαού)
Ориген (III век)	Иа́ (Ἰὰ)	Аиа́ (Ἀῐά)	Иао́ (Ἰαὼ)	Иаве́ (Ἰαβέ)
Епифаний Кипрский (IV век)	Иа́ (Ἰά)			Иаве́ (Ἰαβέ)
Иероним Стридонский (IV век)	Иа (Ia)		Иахо (Iaho)
Феодорит Кирский (V век)	И́а (Ἰα)	Аиа́ (Ἀῐά)	Иао́ (Ἰαὼ)	Иаве́ (Ἰαβέ)
Порфирий, цитируемый Евсевием Кесарийским (IV век)			Иэво́ или Иэуо́ (Ἰευώ)
Порфирий, цитируемый Феодоритом Кирским (V век)			Иао́ (Ἰαὼ)

Хорошо изучив обычаи и нравы иудеев, и сами знавшие и разговаривавшие на еврейском языке, христианские учёные исследователи IV века Епифаний Кипрский и Иероним Стридонский пишут о том, что это имя не единственное имя Бога у иудеев, а лишь одно из многих; оно употребляется среди иудеев наравне с такими именами, как Эль (значит Бог), Элоим — Бог присно, Эли — Бог мой, Саддай — довлеющий, Раббони — Господь, Адонай — Господь сущий и т. д. Иероним насчитал 10 имён Бога, употребляемых иудеями. Христиане же термин фонетически подобный тетраграмме абсолютно не употребляли как имя Бога со времени от Христа до XVI века.

Средние века

Настоящее (оригинальное) произношение тетраграмматона теперь неизвестно. Еврейский алфавит состоит только из 22 согласных. Около VI века н. э. появилась система огласовок (некудот). Масореты, хранители иудейского предания, сознательно перенесли гласные звуки с имени Адонай, которое тоже записывалось четырьмя буквами, на тетраграмматон.

В результате этого исследователи Библии в Средние века и в Новое время оказались введены в заблуждение, приняв написание этой огласовки за собственные гласные звуки тетраграммы. Поэтому в течение нескольких веков тетраграмматон произносили неправильно — Иегова (Jehovah). Обычно считается, что первым данную транслитерацию использовал в 1518 году исповедник Папы Льва X Пётр Галатин.

Само появление транслитерации тетраграмматона в Библиях у христиан в большой степени связано с деятельностью Иоганна Рейхлина, этот первый ученый немец гебраист предложил изучать еврейские тексты для лучшего понимания Библии и сделать перевод Библии с еврейского текста. Сам он занимался изучением Кабаллы и написал трактат: «De verbo mirifico» (1494 год), посвященный тетраграмматону; этому наименованию Иоганн уделяет огромное значение и называет его «несравненное наименование, не изобретённое людьми, а дарованное им Богом». В дальнейшем последователи Иоганна решили не довольствоваться Вульгатою и Септуагинтой, а перевести Библию с масоретской редакции. Одним из первых текстов Библии, в котором появляется יהוה в форме «Iehouah» стала Женевская Библия (1560 год).

Новое время

Однако уже в XVI—XVII столетиях ряд видных учёных-гебраистов (Букстрофий, Друзий, Капелл, Альтингий) возражали против такого прочтения. Поскольку взамен не предлагалось точное произношение, то оно продолжало оставаться прежним — Иегова. В первой половине XIX века немецкий учёный Г. Эвальд предложил другое чтение — Jáhveh (Йа́ХВеХ) (Яхве). Предложение это было принято не сразу, а только после поддержки со стороны таких видных исследователей как Генстенберг и Рейнке.

Данная вокализация подтверждается, в частности, передачей тетраграмматона ран­нехристианскими авторами Епифанием Саламинским (315—403) и Феодоритом Кирским (390—466) как Ἰαβέ. Огласовку первого слога подтверждает и сокращенная фор­ма имени Бога YAH, встречающаяся в поэтических текстах (см. Исх. 15,2; Пс. 67,5) и окончания -yahu и -yah во многих еврейских теофорных именах (например Элийаху, Ишайаху, Ирмийаху), а также такие греческие транскрипции имени, как Ἰαού (Климент Александрийский 150—215 гг.) и Ἰαβέ (Ориген 185—253/254 гг.). Особого внимания заслуживает тот факт, что аморейские теофорные антропонимы содержат элемент Ya, Yawi, вероятно, связанный с именем YHWH. По независимым западносемитским источникам реконструируется произношение Яхве с возможными вариантами Яхво, Йехво.

Самаритяне сохраняют произношение Yahwe или Yahwa до настоящего времени.

Тетраграмматон в каббале

В каббале Тетраграмматон раскрывается как одно из десяти Священных Имён Творца, которые приводятся в Торе (Зоар, Ваикра п. 156—177), которое с огласовкой «Элоhим» соответствует сфире бина, а с огласовкой шва-холам-камац — сфире тиферет.

Согласно Книге Зогар, в момент грехопадения произошло отделение последней буквы «хей» божественного имени от остальных 3 его букв. Буквы тетраграмматона, содержащие все эманированные миры, никогда не соединяются вместе в период изгнания.

Это имя Создающего всё сущее, включающее в себя все виды форм, существующих в мире (точка, линия, плоскость, куб), где точка и линия — это «йуд» и «вав», и две буквы «хей» — это плоскость и трехмерная фигура. Последняя буква « хей» — это раскрытие первой буквы «хей», только в более материальном, то есть в форме, занимающей место, тогда как три предшествующие формы совершенно не занимают места.

Тетраграмматон в Септуагинте

Долгое время считалось, что имя Бога יהוה Яхве не появлялось в Септуагинте в форме тетраграмматона, а было заменено греческими словами κύριος (Господь) и θεός (Бог). Основанием для этого служили полные тексты Септуагинты, содержащиеся в рукописях IV-V веков н. э.: Ватиканский кодекс, Синайский кодекс и Александрийский кодекс. Но находки, сделанные в пещерах недалеко от побережья Мёртвого моря, опровергли это общепринятое мнение. В обнаруженных там фрагментах кожаного свитка, датируемых 50 годом до н. э. — 50 годом н. э., которые содержат в себе текст 12 малых пророков, везде, где в еврейском тексте стоял тетраграмматон (יהוה Яхве)‎, он сохранялся и в греческом тексте.

В папирусе Фуада (LXX^{P. Fouad Inv. 266}), датируемым I веком до н. э.., который был найден в Египте, и содержит текст Второзакония в переводе Септуагинты, это имя Бога появляется в виде тетраграмматона (יהוה)‎, во всех тех случаях, где оно заменено словами κύριος (Господь) и θεός (Бог) в её более поздних копиях. Преемник Рудольфа Киттеля, Пауль Кале, специалист по древнееврейскому языку, работавший над изданием «Biblia Hebraica Stuttgartensia», по этому поводу написал: «Отличительной особенностью этого папируса является то, что имя Бога передано тетраграмматоном, написанным квадратным еврейским письмом. Исследовав по моей просьбе опубликованные фрагменты этого папируса, отец Ваккари пришёл к заключению, что данный папирус, написанный, скорее всего, примерно за 400 лет до Ватиканского Кодекса, содержит, пожалуй, самый точный из дошедших до нас текст Второзакония в переводе Септуагинты». Это подтверждается комментарием одного из отцов церкви — Оригена (II-III века н. э.) — к Псалму 2:2 из Септуагинты, который находится в труде Гексапла, завершённом приблизительно в 245 году н. э.:

И в самых точных рукописях ИМЯ встречается написанным еврейскими буквами, однако не сегодняшними еврейскими буквами, но самыми древними.

Как следствие этих находок в «Новом международном теологическом словаре Нового Завета» сказано: «Недавние текстуальные открытия вызвали сомнения относительно идеи, что составители LXX [Септуагинты] перевели тетраграмматон ЙХВХ [יהוה] словом кириос [κύριος (Господь)]. Древнейшие копии перевода LXX MSS (фрагменты), доступные нам сейчас, содержат тетраграмматон, написанный в греческом тексте еврейскими буквами. Позднее, в первых столетиях нашей эры, этой традиции придерживались еврейские переводчики Ветхого Завета». Одним из таких переводчиков был иудейский прозелит Акила Понтийский, который перевёл Ветхий Завет на греческий язык во II веке н. э. В этом переводе он сохранил имя Бога в форме тетраграмматона (יהוה). И судя по всему, такие переводы с именем Бога на древнееврейском языке существовали вплоть до V века н. э., когда священник и секретарь папы римского Иероним, переводчик латинской Вульгаты, в предисловии к книгам Царств сказал: «И мы находим имя Бога, тетраграмматон [יהוה], в некоторых греческих свитках даже доселе, изображённое древними буквами».

В культуре

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• В фантастическом романе Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» неоднократно упоминается загадка тетраграмматона.
• Рассказ Виктора Пелевина «ГКЧП как тетраграмматон».
• Песня американской группы The Mars Volta «Tetragrammaton»
• В чешской столице, в городе Прага, через реку Влтава перекинут Карлов мост. На нём установлены несколько скульптур, и самая древняя из них (датируется 1657 годом) — скульптурная группа «Св. Крест», изображающая распятого Христа. За изображением Иисуса Христа полукругом идёт надпись на еврейском языке. И под левой рукой Иисуса находится тетраграмматон.
• В романе Густава Майринка раввин оживил человека из глины — Голема, засунув ему в зубы тетраграмматон.
• В композиции Bruno Filizola (более известного под творческим псевдонимом Astrancer) — «Tetragrammaton».
• В игре Assassin’s Creed: Brotherhood Тетраграмматон является кодом к тайнику, где хранится Яблоко Эдема.
• Тетраграмматон присутствует на обложке альбома Somewhere in Time рок-группы Iron Maiden.
• В фильме «Эквилибриум» режиссёра Курта Уиммера имя «Тетраграмматон» носит организация, правящая обществом вымышленного государства будущего — Либрии.
• В песне «Quasar» американской альтернативной рок-группы The Smashing Pumpkins.
• В последней арке манги «Блич» упоминается персонаж с невиданной силой, данной при рождении, который взял себе имя YHWH (Яхве).
• Tetragrammaton Records — американская фирма грамзаписи. В частности одноимённый альбом рок-группы Deep Purple, в кругу поклонников ещё известный под названием April, издавался в США на этом лейбле.

См. также

• Имена Бога в иудаизме
• Адонай
• Иегова
• Саваоф
• Ха-Шем
• Элохим
• Яхве
• Пентаграмматон
• Шемхамфораш

Литература

• В. Д. Быстров (арх. Феофан). [www.bible-mda.ru/old/e-books/djvu/feofan-tetragramma~.djvu Тетраграмма, или Божественное Ветхозаветное имя: 1905 г.]
• [www.eleven.co.il/article/14096 Тетраграмматон. Электронная еврейская энциклопедия.]

Отрывок, характеризующий Тетраграмматон

Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.