Йенсен, Христиан Альбрехт

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Христиан Альбрехт Йенсен (дат. Christian Albrecht Jensen; 26 июня 1792, Бредштедт — 13 июля 1870, Копенгаген) — датский художник-портретист, один из представителей Золотого века датского искусства.



Жизнь и творчество

Родился в семье перчаточника.

Художественное образование получил в 1810—1816 годах а Датской королевской академии искусств в Копенгагене, под руководством Х. А. Лоренцена. В 1817—1818 годах Йенсен учится в дрезденской Академии художеств.

В 1818 году он совершает поездку в Италию, посещает по пути Вену, Венецию, Болонью и Флоренцию. Затем больше года живёт в Риме, где знакомится со скульптором Б. Торвальдсеном. В папской столице датский художник близко сходится с представителями местной датско-немецкой культурной колонии, пишет портреты многих её представителей. Покинув Италию, Йенсен на некоторое время оседает в Гамбурге, где живёт как свободный художник. Зимой 1822/23 годов он возвращается в Копенгаген, и женится на Катрин Лоренцен.

За свою долгую жизнь живописца мастер написал более 400 полотен, в том числе крупнейших современных ему представителей науки и искусства (портреты Гаусса (1840), Торвальдсена и др.). С 1832 года он работает при Королевском собрании произведений искусств в замке Фредериксборг, сперва как копиист, затем как хранитель. С 1835 года он — профессор живописи. В 1837 году мастер выполняет для Пулковской обсерватории под Санкт-Петербургом серию из 11 полотен — портретов известных учёных. Свои два последние портрета Йенсен создаёт в 1854 году — Андреаса Христиана Крога и теолога Андреаса Готлиба Рудельбаха. Эти работы признаются специалистами как одни из лучших в творчестве мастера.

Напишите отзыв о статье "Йенсен, Христиан Альбрехт"

Литература

  • [runeberg.org/dbl/8/0404.html Биографическая статья] в Dansk biografisk leksikon (на датском языке)

Галерея

Отрывок, характеризующий Йенсен, Христиан Альбрехт

– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.