Броз, Йованка

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Будисавлевич и Броз

Йованка Броз серб. Јованка Броз<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
1-я Леди Югославии
14 января 1953 года — 4 мая 1980 года
Вероисповедание:	отсутствует (атеист)
Рождение:	7 декабря 1924(1924-12-07) Печане, Королевство сербов, хорватов и словенцев
Смерть:	20 октября 2013(2013-10-20) (88 лет) Белград, Сербия
Место погребения:	Дом цветов, Белград
Имя при рождении:	Йованка Будисавлевич
Отец:	Миче Будисавлевич
Мать:	Милица Будисавлевич
Супруг:	Иосип Броз Тито
Дети:	нет
Партия:	Союз коммунистов Югославии
Деятельность:	общественный деятель
Военная служба
Годы службы:	1941—1952
Принадлежность:	Югославия Югославия (Народно-освободительная армия Югославии, Югославская народная армия)
Род войск:	сухопутные войска
Звание:	подполковник
Сражения:	Народно-освободительная война Югославии
Награды:

Йованка Будисавлевич-Броз (серб. Јованка Будисављевић Броз; 7 декабря 1924, Печане — 20 октября 2013, Белград) — первая леди Социалистической Федеративной Республики Югославии, вдова первого и единственного президента Югославии Иосипа Броза Тито. Состояла с ним в браке с 1952 по 1980 годы (его пятая жена). Участница Народно-освободительной войны Югославии, подполковник Югославской народной армии. Являлась одной из самых противоречивых женщин Югославии и всего XX века, поскольку редко давала интервью, а 25 лет своей жизни провела под домашним арестом (освободилась только в 2000 году).

Биография

Ранние годы

Йованка Будисавлевич родилась 7 декабря 1924 года в селе Печане в Лике (ныне территория Хорватии) в семье Миче и Милице Будисавлевичей (второй ребёнок в семье). В возрасте 17 лет вступила в Союз коммунистов Югославии, в том же возрасте вступила в партизанское движение. В 1943 году были убиты её брат Максим и отец, а сама Йованка в одном из боёв была ранена в ногу и заболела тифом. В возрасте 21 года она получила два Ордена «За храбрость» и памятную Партизанскую медаль 1941 года. Познакомилась с Иосипом Брозом во время десанта эсэсовцев на Дрвар в 1944 году.

Во время войны Йованка служила в 1-й югославской бригаде советской армии.

Знакомство с Тито

Каким образом юная партизанка из Лики стала женой лидера коммунистов Югославии, до сих пор неизвестно. По официальной версии, после завершения Второй мировой войны министр внутренних дел Александр Ранкович лично выбирал секретаря Иосипа Броза. Из 50 кандидаток Ранкович выбрал пять девушек и представил их Брозу, который и выбрал Йованку Будисавлевич (ей было 24 года). Эту версию подтвердил генерал Джоко Йованич, глава югославской контрразведки, который сам предлагал Йованку на место секретаря Тито. По другой версии, Йованку предложил Иван Краячич, представитель НКВД в Югославии в то время: по некоторым данным, Йованка также была завербована НКВД. По третьей версии генерала Марьяна Краньца, Йованка изначально устроилась медицинским работником у Иосипа Броза, отвечая за чистоту помещений и медицинскую помощь. После того, как в 1946 году умерла Даворянка Паунович, третья жена Иосипа Броза, Йованка стала личным секретарём Тито по рекомендации того же Краньца.

Свадьба

До 1952 года Йованка находилась в окружении Тито, будучи фактически его любовницей. По свидетельству Милована Джиласа, одного из идеологов революционного движения в Югославии, из книги «Общение с Тито» (серб. Дружење са Титом) следует, что отношения Йованки и Иосипа были довольно непростыми. Они фактически были преданы огласке в 1951 году, когда Тито лечился после воспаления желчного пузыря. Дело стало продвигаться к свадьбе. Точная её дата до сих пор остаётся предметом дискуссий: известно, что тайное венчание состоялось 15 апреля 1952 на вилле Дунавка в Илоке. Свидетелями на свадьбе были Александр Ранкович и Иван Гошняк. Официально Йованка Броз была представлена как первая леди Югославии после встречи с министром иностранных дел Великобритании Энтони Иденом. Согласно Джиласу, Йованка не оказывала никакого влияния на Тито во время принятия решений, проводя время больше дома. По Краньцу, Йованка довольно быстро стала после свадьбы влиять на решения мужа и даже предпринимать попытки по присвоению власти, хотя доказательств тому не было. Джилас также критиковал Йованку, но преимущественно из-за её поведения.

Проблемы в личной жизни

Отношения в семье начали ухудшаться в начале 1970-х годов, став предметом острых политических дискуссий. Йованка утверждала, что пыталась просто защитить своего пожилого мужа от различных агентов, выдворив 10 из 11 министров СФРЮ как шпионов. Противники Йованки утверждали, что она сама была шпионкой. В 1988 году, согласно заявлению руководства страны, с 1974 по 1988 годы было проведено 59 совещаний, посвящённых поведению жены Тито. 21 января 1974 Тито сам отдал распоряжение создать специальную комиссию по расследованию «дела товарища Йованки». Комиссию возглавил Рато Дугонич, туда же вошли Стеван Дороньский, Тодо Куртович, Фадиль Ходжа, Милош Шумоня, Джемиль Шарац и Иван Кукоч.

Йованку обвиняли в шпионаже в пользу СССР, раскрытии государственной тайны, сговоре с сербским генералитетом, превышении полномочий (незаконном назначении и отстранении от работы высших должностных лиц), участии в заговоре против Александра Ранковича, сговоре с генералом Джоко Йованичем и попытке подготовки государственного переворота и свержения Тито. Однако доказательств как таковых никто не мог предъявить: по мнению большинства людей, Йованка не была причастна ни к каким преступлениям, а её подставляли политики, которые умели манипулировать маршалом Тито. По словам Иво Этеровича, личного фотографа Иосипа Броза, главными провокаторами в Югославии оказались Стане Доланц и Никола Любичич.

Окончательный разрыв

К середине 1970-х годов Йованка почти полностью отстранилась от своего мужа, который оказался под влиянием Доланца и Любичича. В 1975 году она не посетила с официальным визитом несколько стран, и по стране прокатились слухи о ссоре и разрыве отношений. В апреле того же года Тито оставил свою резиденцию на Ужицкой улице в доме 15 и переехал в Белый двор. 14 июня 1977 Йованка последний раз появилась на людях во время встречи с премьер-министром Норвегии Одваром Нурдли. В конце лета её арестовали и посадили под домашний арест без официального объявления. Официально о разводе никто не сообщал.

Смерть мужа и изоляция

4 мая 1980 в Любляне после долгой болезни и стодневной комы скончался Иосип Броз Тито, и вся страна погрузилась в траур. На похоронах маршала появилась и его вдова Йованка. 27 июля 1980, спустя три месяца после кончины главы государства, тайная полиция обыскала дом на Ужицкой улице, где проживала чета Броз, конфисковала всё имущество (по новому закону его объявили государственным) и выдворила Йованку из квартиры, отправив её на Бульвар мира в дом 75 под домашний арест. Младшей сестре Наде запретили говорить о произошедшем, угрожая смертью.

Положение Йованки было откровенно плачевным: запасы еды в доме пополнялись только раз в неделю. Отопления и горячей воды в доме не было. В декабре 1985 года Йованка обратилась к депутатам Союзной Скупщины в открытом письме с просьбой о помощи:

Это мучительное метание длилось с 11 часов утра и до глубокой ночи. Утром они куда-то подевались. Ничто не помогло мне быть уверенной, что это были мои личные письма, счета и документы. Я была одна в доме, а все люди, которые там работали, также куда-то исчезли. Я была с десятью незнакомцами и панически их боялась. Боялась даже за свою жизнь. Когда они начали стучать в дверь, я попросила приехать свою сестру Наду. Она присутствовала при той мучительной церемонии обыска. Перед отъездом ко мне пришёл этот Николич и запретил Наде говорить о том, что она видела, иначе она поплатится головой.

Оригинальный текст (серб.)  

Та мучна преметачина је трајала од једанаест сати пре подне до дубоко у ноћ. Ујутру су све то некуд однели. Ништа нису помогла уверавања да су то моја лична писма, рачуни, документи. Била сам сама у кући, све особље које је ту радило некуд је послато. Била сам са десет непознатих људи и бојала сам се. Бојала сам се чак и за свој живот. Кад су почели обијати врата, позвала сам своју сестру Наду да дође. Она је присутствовала целој тој мучној ситуацији чишћења. При одласку, пришао ми је тај Николић и запретио да ће ако Нада буде говорила шта је тог дана видела, то и главом платити.

С тех пор Йованку больше никто не беспокоил. Решение об освобождении Йованки не принял даже пришедший к власти Слободан Милошевич, и только в 2000 году Йованка покинула свою «тюрьму» после распоряжения Воислава Коштуницы. В 2003 году в интервью Йованка заявила, что её муж не был ни к чему причастен и старался спасти её жизнь. Она повторяла до конца дней, что Доланц и Любичич были основными виновниками произошедшего. К несчастью, отсудить у государства конфискованное имущество Йованка не смогла даже после отмены закона о конфискации, поскольку суд утратил соответствующие документы.

Документы

В 2006 году министр Расим Льяич лично встретился с Йованкой и помог ей получить документы на жильё, которых у неё не было с момента домашнего ареста. 6 июля 2009 года Йованка Броз торжественно получила паспорт гражданина Сербии из рук министра внутренних дел Ивицы Дачича (там же присутствовал и Расим Льяич, уже министр внутренних дел). Йованка поблагодарила министров и пошутила, что снова теперь начнёт путешествовать за границу.

Болезнь и кончина

23 августа 2013 года Йованка была экстренно госпитализирована в Клинический центр Белграда в тяжёлом состоянии здоровья: по сообщениям центра, был установлен начальный сепсис организма, у Йованки также обнаружили пролежни и раны неизвестного происхождения (предположительно от онкологического заболевания). Вскоре клиника по просьбе общественности прекратила сообщать информацию о состоянии здоровья Йованки, сославшись на врачебную тайну. Врачи боролись за её жизнь, однако 20 октября 2013 года Йованка Броз умерла на 89-м году жизни.

Йованка Броз была похоронена 26 октября 2013 года в «Доме цветов» рядом с мужем, согласно её последней воле. Похороны состоялись с воинскими почестями.

Награды

Помимо двух орденов «За храбрость» и медали Партизанской памяти, Йованка была награждена Орденом Югославской звезды с золотым венком, Золотой звездой ордена братства и единства и Большим крестом Ордена «За заслуги» Франции: указ об этом подписал 6 декабря 1976 года президент Франции Валери Жискар д'Эстен, наградив тем же орденом и её мужа.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20080531040448/www.politika.co.yu/ilustro/2406/2.htm -{Ilustrovana Politika: Stalno me lažu}-], -{Mart}- 2005. (серб.)
• [web.archive.org/web/20080531040654/www.politika.co.yu/ilustro/2407/2.htm -{Ilustrovana Politika: Dosta mi je komisija}-!], -{Mart}- 2005. (серб.)
• [web.archive.org/web/20080620165701/www.politika.co.yu/ilustro/2408/3.htm -{Ilustrovana Politika: Nisam mogla mužu na grob da odem}-!], -{Mart}- 2005. (серб.)
• [www.novosti.rs/dodatni_sadrzaj/feljtoni.120.html?item_id=558 Јованка Броз - Титова сувладарка („Вечерње новости“, март 2007, фељтон)] (серб.)
• [www.novosti.rs/vesti/naslovna/reportaze/aktuelno.293.html:238533-Nikada-se-nisu--ni-rastajali Никада се нису ни растајали („Вечерње новости“, 27. април 2009)] (серб.)
• [www.blic.rs/drustvo.php?id=124213 Ставили су ме ван закона („Блиц“, 7. децембар 2009)] (серб.)
• [www.youtube.com/watch?v=xP5rFI08lK0 Jutjub MUP Srbije: U domu Jovanke Broz], 06 July 2009 (серб.)
• [www.novosti.rs/vesti/naslovna/aktuelno.293.html:354896-Nestale-Titove-najvrednije-stvari Нестале Титове највредније ствари („Вечерње новости“, 24. новембар 2011)] (серб.)
• [www.novosti.rs/vesti/naslovna/teme/teme.97.html:tema-177-Jovanka-Broz Јованак Броз - сви чланци („Вечерње новости“)] (серб.)
• [www.blic.rs/Vesti/Tema-Dana/413957/Srce-Jovanke-Broz-prestalo-da-kuca-u-1145-sati -{Srce Jovanke Broz prestalo da kuca u 11:45 sati}-] (серб.)

Отрывок, характеризующий Броз, Йованка

В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.