Севастиан (Дабович)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Севастиан и фамилией Дабович.

Севастиан Джексонский
Рождение	9 июня 1863(1863-06-09) Сан-Франциско, США
Смерть	30 ноября 1940(1940-11-30) (77 лет) Сербия
Награды

Архимандри́т Севастиа́н (в миру Йован Дабович, серб. Jован Дабовић, англ. John Dabovich; 9 июня 1863, Сан-Франциско, Калифорния — 30 ноября 1940, Монастырь Жича, Сербия) — архимандрит Сербской православной церкви, ранее — Русской православной церкви. Православный миссионер. Известен как первый православный священник, родившийся в США.

29 мая 2015 года решением Архиерейского Собора Сербской православной церкви причислен к лику святых в лике преподобного.

Биография

Родился в 1863 году в Сан-Франциско в семье сербских эмигрантов.

В возрасте 21 года поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. В 1888 он был пострижен в монашество с именем Севастиан, рукоположён во иеродиакона, после чего вернулся в Америку для служения в Александро-Невском храме в Сан-Франциско.

В 1892 году принял священство в Сербии и вновь вернулся в Северную Америку.

В 1897 году вместе с епископом Николаем (Зиоровым) посетил Форт Росс, оставленный русскими около полувека тому назадв.

Основал ряд приходов на западном побережье США, служил в Миннеаполисе. Везде он окормлял сербов, русских, греков и всех нуждающихся в духовной поддержке. Архиепископ Тихон (Белавин) высоко оценил таланты и ревность Севастиана и назначил его в администрацию Северо-Американской миссии.

В 1899 указом императора Николая II отец Севастиан был награждён орденом святой Анны.

Помимо пастырской и миссионерской деятельности, архимандрит Севастиан готовил православную литературу на английском языке — жития святых, объяснение богослужения, сборники проповедей.

15/28 марта 1905 года епископ Алеутский и Североамериканский Тихон (Беллавин) назначил игумена Севастиана (Дабовича) благочинным сербских церквей в Алеутской епархии. 17/30 августа 1905 года определением Святейшего Синода игумен Севастиан был назначен начальником вновь учреждённой Сербской миссии Алеутской епархии. 18 сентября/1 октября 1905 года о. Севастиан возведён в сан архимандрита архиепископом Алеутским Тихоном.

В 1905 году епископ Тихон (Беллавин) и доклады­вал Предсоборной комиссии о необходимости создания на основе сербских приходов особой епархии. Кандидатом во епископа он рекомендовал архимандрита Севастиана.

Не добившись разрешения на переход сербских общин (к 1910—1919, их окормляли 14 сербских священников) в юрисдикцию СПЦ, архимандрит Севастиан подал в 1910 году в отставку.

Во время войны на Второй Балканской войны (1912—1913) и Первой мировой войны (1914—1918) архимандрит Севастиан вернулся в Сербию, чтобы послужить в качестве капеллана в Сербской армии.

В 1936 году отец Севастиан окончательно переехал в Сербию и поселился в монастыре святителя Саввы в Жиче. 30 ноября 1940 года отца Севастиана посетил святитель Николай Охридский. Епископ Николай спросил умирающего: «Что-нибудь тебе нужно?», и архимандрит ответил: «Только Царство Небесное». Это были его последние слова.

Епископ Николай (Велимирович), который погребал архимандрита Севастиана в Жичском монастыре, назвал его «самым великим сербским миссионером современности».

Память и наследие

В начале 2007 года Священный Синод Сербской Православной Церкви принял решение о перезахоронении архимандрита Севастиана (Дабовича) в храме св. Саввы в Джексоне, Калифорнии. Перезахоронение останков состоялось 1 сентября того же года в храме святителя Саввы в городе Джексон, Калифорния. Рассматривалась возможность его канонизации Православной Церковью в Америке.

Архиерейским Собором Сербской православной церкви, состоявшимся с 14 по 29 мая 2015 года был причислен к лику святых как преподобный. День памяти преподобный Севастиана (Дабовича) Джексонского Собор Сербской Православной Церкви определил праздновать 17/30 ноября.

4 сентября 2015 года Патриарх Сербский Ириней прибыл в Западно-Американскую епархию Сербской Православной Церкви для участия в ежегодных Епархиальных днях, центральным событием которых стало прославление архимандрита Севастиана Сан-Францисского и Джексонского. Торжества прошли 5 сентяюря в городе Алгамбра (Калифорния). В торжествах также приняли участие архиепископ Американский Димитрий (Тракателлис) (Константинопольский Патриархат), епископ Новограчаницкий и Среднезападноамериканский Лонгин (Крчо), епископ Восточноамриканский Митрофан (Кодич), епископ Жичский Иустин (Стефанович), епископ Вениамин (Питерсон) (Православная Церковь в Америке), епископ Савва (Инцкирвели) (Грузинская Православная Церковь).

Ссылки

• [pravoslavlje.spc.rs/broj/963/tekst/prvi-pravoslavni-svestenik-rodjen-u-americi/ Први православни свештеник рођен у Америци]

Отрывок, характеризующий Севастиан (Дабович)

– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.