Йорданс, Якоб

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Якоб Йорданс

Автопортрет Йорданса с "Семейного портрета". Около 1615.
Имя при рождении:

Jacob Jordaens

Страна:

Южные Нидерланды

Влияние:

Адам ван Ноорт, Питер Пауль Рубенс, Трициус, Александр Ян

Якоб Йорданс (нидерл. Jacob Jordaens) (19 мая 1593, Антверпен — 18 октября 1678, Антверпен) — фламандский художник, один из выдающихся представителей фламандского барокко.





Биография

Якоб Йорданс родился в 1593 первым из одиннадцати детей в семье богатого торговца тканями Якоба Йорданса старшего и его жены Барбары. С 1607 г. учился у Адама ван Ноорта, как и Рубенс, с которым он сотрудничал. В 1616 вступил в Гильдию Св. Луки и в том же году женился на дочери учителя Анне Катарине ван Ноорт. В 1618 году купил дом в районе Антверпена, где прошло его детство. В этом доме, расширенном в 1639, он устроил мастерскую и провёл практически всю жизнь.

На его творчество большое влияние оказал Рубенс, который привлекал Йорданса к своим работам, а также такие художники как Стен и Снейдерс.

Автор статьи в Большой советской энциклопедии Н. Смольская отмечает: «В искусстве Йорданса с большой силой выявлены народные основы и реалистические устремления фламандской школы, такие её черты, как ярко чувственное восприятие жизни, мощная лепка форм кистью, неиссякаемый оптимизм. Вместе с тем в творчестве Йорданса значительную роль играли связи со старой нидерландской традицией и с наследием Караваджо»[1].

Помимо картин Йорданс писал картоны для гобеленов. Также сохранилось несколько сотен его рисунков.

Описывая творческий путь художника Н. Смольская пишет: «В ранних произведениях Йорданса („Семейный портрет“, около 1615, Эрмитаж; „Поклонение пастухов“, 1618, Национальный музей, Стокгольм) родственны караваджизму плебейская характерность фигур, тесно сгруппированных на переднем плане, подчёркнутая материальность предметов, контрастная светотень. В лучших картинах Йорданса, выполненных в 1620—1630-х гг. („Воспитание Юпитера“, 1620, Картинная галерея, Кассель; „Семейный портрет“, около 1622—24, Прадо, Мадрид; „Аллегория плодородия“, около 1625—28, Музей старинного искусства, Брюссель; „Бобовый король“, 1638, Эрмитаж), определились особенности его реализма — пристрастие к полнокровным крестьянским и бюргерским типам, крепким тяжеловесным фигурам и сочным деталям, предпочтение бытовому жанру и жанровой трактовке религиозных и мифологических тем, энергичная и сильная плотная живопись с преобладанием звучных тёплых тонов»[1].

После Рубенса: 1640—1678

После смерти Рубенса в 1640 году Йорданс стал самым популярным художником Антверпена, по сути, единственным представителем «большого стиля» (Антонис Ван Дейк скончался в декабре 1641 года, а Снейдерс работал практически исключительно в жанре «роскошного натюрморта»)[2].

О популярности художника свидетельствует тот факт, что даже после его обращения в 1645 г. к протестантизму католическая церковь продолжала заказывать ему работы.

Именно к Йордансу обратились представители английского короля Карла I с заказом на оформление резиденции в Гринвиче. Йордансу заказали 22 картины для кабинета королевы Генриэтты-Марии во дворце Квинс-хаус за 680 фунтов стерлингов (6800 флоринов), художник выполнил только 8 из них[3]. Изначально заказ планировалось отдать Рубенсу. Написанные Йордансом картины не сохранились[2].

В 50-х годах XVII века Йорданс сотрудничает с Оранской династией, создавая, по мнению авторов статьи в БСЭ, «парадные, перегруженные фигурами композиции, в которых иногда чувствуются напыщенность и ложный пафос» (панно «Триумф принца Фридриха Генриха Оранского», 1652, дворец Хёйс-тен-Бос, Гаага"[1], написанное по заказу вдовы принца Амалии Сольмс-Браунфельсской)[4].

В 1650-х годах на смену ярким краскам в творчестве Йорданса приходит серо-голубая палитра, временами переходящая к коричневым тонам.

В 1661 году Йорданс получил заказ на картину для амстердамской ратуши[2].

У Йорданса было много учеников. С 1621 по 1667 годы в Гильдии св. Луки официально было зарегистрировано 15 учеников.

Смерть, погребение, завещание художника

Йорданс умер от загадочной болезни «английский пот» (нидерл. zweetziekte или нидерл. polderkoorts) 18 октября 1678 года, в один день со своей дочерью Елизаветой. Их похоронили вместе под одним надгробием на протестантском кладбище в деревне Путте (провинция Антверпен, Бельгия), где уже была похоронена жена художника Катарина.

В 1877 году в Путте установили памятник Йордансу и двум другим его собратьям по цеху Симону де Папе (Simon de Pape) и Адриану ван Сталбемту (Adriaan van Stalbemt). Памятник находится на месте бывшей церкви и кладбища, которые были уничтожены незадолго до этого. Бюст Йорданса на монументе выполнил бельгийский скульптор Жозеф Ламбо.

Через год после смерти художника его сын Якоб Йорданс пожертвовал 25 фламандских фунтов больнице Camer van den Huysarmen в Антверпене[5]. Он также пожертвовал картину «Омовение и помазание тела Христа» приюту для девочек. Предположительно, оба пожертвования были сделаны в соответствии с завещанием художника, текст которого не сохранился[5]. В честь Йорданса выпущен бельгийский почтовый блок 1949 года.

Художественный стиль

На художественный стиль Йорданса, без сомнения, оказал огромное влияние Рубенс. Известно, что он иногда привлекал художника для выполнения эскизов будущих больших картин. Так же как и Рубенс, Йорданс любил использовать тёплую цветовую палитру, натурализм, был мастером жанров кьяроскуро и тенебризма.

Йорданс не добился значительного признания как портретист, однако хорошо умел отображать характеры и был наблюдательным художником. Его крестьянские сцены и масштабные полотна в стиле морализма оказали влияние на творчество Яна Стена.

Йорданс часто писал полотна по мотивам пословиц с участием большого количества персонажей разных возрастов, например, многочисленные «Праздники бобового короля». В этих бытовых зарисовках часто встречаются элементы грубоватого юмора[5].

Хотя Йорданс во многом продолжал мотивы творчества Рубенса, его работы отличаются склонностью к большему реализму, наличием большего числа персонажей и присутствием элементов бурлеска даже на полотнах на религиозные или мифологические темы.

Для сравнения стилей Рубенса и Йорданса стоит взглянуть на две картины «Прометей прикованный». Полотно Йорданса, написанное примерно в 1640 году, явно создано под влиянием Рубенса и Снейдерса. Однако, в отличие от картины Рубенса (1610—1611), полотно Йорданса менее мрачное.

Напишите отзыв о статье "Йорданс, Якоб"

Примечания

  1. 1 2 3 Н. Смольская. "Йорданс" // Большая советская энциклопедия / Гл. ред. С. И. Вавилов. — 2 издание. — М.: Сов. энциклопедия, 1965.
  2. 1 2 3 [www.artfrance.ru/art/y/yordans/main2.htm Якоб Йорданс. Продолжение]. Artfrance.ru. Проверено 27 июля 2014. [www.webcitation.org/6RNUr0po0 Архивировано из первоисточника 27 июля 2014].
  3. [biography.artyx.ru/books/item/f00/s00/z0000012/st006.shtml 75. Жербье - Эдуарду Норгейту//V. Последнее десятилетие. 1630 - 1640//Петер Пауль Рубенс. Письма, документы, суждения современников]. Искусство (1977). Проверено 1 августа 2014. [www.webcitation.org/6RVbDfdf8 Архивировано из первоисточника 1 августа 2014].
  4. Лекуре М.А. Дом на Ваппере // [www.webcitation.org/6RNThMmGU Рубенс] = Rubens. — М.: Молодая гвардия, 2002. — С. 132. — 394 с. — ISBN 5-235-02449-4.
  5. 1 2 3 d'Hulst, Roger-Adolf. Jordaens, Jacob // The Oxford Companion to Western Art. — Oxford: Oxford University Press, 2001. — ISBN 9780198662037.

Отрывок, характеризующий Йорданс, Якоб

Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.