Йордан, Паскуаль
| Паскуаль Йордан | |
| нем. Pascual Jordan | |
 Pascual Jordan | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Страна: | |
| Научная сфера: |
теоретическая физика |
| Научный руководитель: | |
| Известен как: |
|
| Награды и премии: | |
Паскуаль Йордан (нем. Pascual Jordan; 18 октября 1902, Ганновер — 31 июля 1980, Гамбург) — немецкий физик и математик.
Учился в Ганноверском техническом университете и Гёттингенском университете. Работал вместе с Максом Борном и Вернером Гейзенбергом над проблемами квантовой механики и теории поля и внёс в них значительный вклад.
С 1933 г. Йордан был членом НСДАП и участником штурмовых отрядов. В середине 1930-х гг. Йордан переключился на проблемы, связанные с военными приложениями науки, и работал в ракетном центре в Пенемюнде.
После Второй мировой войны благодаря заступничеству Вольфганга Паули Йордан довольно быстро вернулся к полноценной научной деятельности, а также занимался политикой и был в 1957—1961 гг. депутатом бундестага от Христианско-демократического союза. В 1957 году Йордан поддержал идею вооружения Бундесвера тактическим ядерным оружием, в то время как группа «Гёттинген 18», в которую входили Макс Борн, Вернер Гейзенберг, Вольфганг Паули и другие известные физики, выступила с протестом против этого решения.
С именем Йордана связана так называемая йорданова алгебра. Такие алгебры понадобились для аксиоматизации основ квантовой механики, а затем нашли применение в алгебре, анализе и геометрии.
Напишите отзыв о статье "Йордан, Паскуаль"
Ссылки
- Храмов Ю. А. Иордан Паскуаль (Jordan Pascual) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 120. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
- Schroer, B. (2011). «Pascual Jordan's legacy and the ongoing research in quantum field theory». European Physical Journal H 35 (4): 377. arXiv:1010.4431. DOI:10.1140/epjh/e2011-10015-8. .
Отрывок, характеризующий Йордан, Паскуаль
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
