Йорк (полуостров)

Йорк (англ. Yorke Peninsula) — полуостров в Австралии между заливами Спенсер и Сент-Винсент. Выделяется в отдельный регион.

География

Полуостров Йорк расположен в австралийском штате Южная Австралия, примерно в 150 км от города Аделаиды. Контур полуострова имеет форму сапога, несколько напоминающий Апеннинский полуостров.

Полуостров Йорк омывается на западе заливом Спенсер, отделяющим его от полуострова Эйр, а на востоке — заливом Сент-Винсент, отделяющим его от города Аделаида и полуострова Флоро. На юге полуостров Йорк отделён проливом Инвестигейтор от острова Кенгуру.

Длина полуострова, простирающегося от мыса Спенсер на юге до Порта-Бротона на севера, составляет около 240 км, ширина — 48 км. Площадь — 4200 км², длина береговой линии — 563 км. Высшая точка полуострова достигает 244 м. Постоянные реки отсутствуют. Максимальная температура летом — 40 °C, минимальная зимой — 4 °C.

В юго-западной части полуострова расположен Национальный парк Иннс (англ. Innes National Park).

История

Полуостров Йорк с давних времён населяли коренные жители Австралии — австралийские аборигены племени адьядура (англ. Adjahdura people), которые были разделены на четыре клана: кунара на севере, виндера на востоке, вари на западе и дилпа на юге. Поселения жителей преимущественно располагались на побережье полуострова. Появление на Йорке европейцев привело к резкому сокращению численности населения коренных жителей, которые сильно пострадали от завезённых заболеваний и огнестрельного оружия. В результате из предположительно 500 человек, населявших полуостров в начале европейской колонизации, к 1880 году в живых остались около 100 аборигенов. К концу XIX века большинство представителей племени адьядура проживало в поселении Пойнт-Пирс (англ. Point Pearce), основанном в 1867 году христианскими миссионерами. Фактически это было единственное безопасное место для аборигенов. С тех пор коренных жителей полуострова стали называть нарунгга (англ. Narungga, переводится как «полевой лагерь»).

Европейским первооткрывателем полуострова стал британский путешественник Мэтью Флиндерс, который назвал его в 1802 году в честь Чарльза Филипа Йорка (1764—1834), политика, члена британского парламента, первого лорда Адмиралтейства. Параллельно с ним этот район изучал французский путешественник Николя-Тома Боден, который, как и Флиндерс, первым составил карту полуострова.

С 1846 года на полуострове стало активно активно развиваться сельское хозяйство, а в 1851 году были заключены первые арендные договоры на землю. Впоследствии Йорк стал привлекательным местом для многих европейских поселенцев из близлежащих районов, получив прозвище «Ячменная столица мира». И в настоящее время Йорк является крупным сельскохозяйственным центром Австралии. В 1855 году на расположенном в непосредственной близости от полуострова острове был сооружён второй по счёту в Южной Австралии и первый австралийский чугунный маяк, сделанный, правда, в Британии и доставленный по частям кораблями в Австралию.

В 1857 году недалеко от современного поселения Кадина были открыты месторождения меди, что привело к резкому наплыву европейских поселенцев на полуостров (в основном родом из британского графства Корнуолл). Уже к 1890 году в районе шахт Йорка проживало около 30 тысяч человек. Впоследствии месторождения были открыты и у близлежащего городка Мунта. Медь на полуострове разрабатывалась вплоть до 1923 года, когда были закрыты шахты Мунта и Уоллару. С тех пор основным занятием местных жителей, которые не покинули полуостров, стало сельское хозяйство. Хотя определённый импульс был дан также развитию морского судоходства с появлением нескольких портов на берегу Йорка.

В 1970 году на южной оконечности полуострова был открыт Национальный парк Иннс, площадь которого составляет 9232 га, а в 1997 году в результате слияния четырёх советов был образован окружной совет полуострова Йорк.

Население

Основные города, расположенные на полуострове, — города «медного треугольника» Кадина, Мунта, Уоллару; фермерские центры Мейтленд, Йорктаун; порт Ардроссан. Другие прибрежные города являются популярными местами отдыха. Согласно данным переписи 2006 года в окружном совете Йорк проживало 11 190 человек, из которых австралийскими аборигенами были 328 человек. Основной язык общения — английский (10 653 человека), второй по популярности — голландский (22 человека).

На полуострове развито сельское хозяйство, прежде всего, выращивание зерновых культур (особенно ячменя), которые традиционно доставлялись в другие районы страны морским путём из-за отсутствия в прошлом железных дорог. Большинство прибрежных городов полуострова имеют удобные пристани.

Ссылки

• [www.yorkepeninsula.com.au/ Yorke Peninsula Website]  (англ.)
• [www.deh.sa.gov.au/biodiversity/bcp/flora_fauna.html Flora and Fauna of the Southern Yorke Peninsula]  (англ.)
• [www.yorkeregion.on.net/map.htm Карта полуострова]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Йорк (полуостров)

– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.