CABAC

Контекстно-адаптивное двоичное арифметическое кодирование (КАДАК; CABAC от англ. Context-adaptive binary arithmetic coding) — форма энтропийного (статистического) кодирования, которое используется в видеокодеках стандарта H.264/MPEG-4 AVC. Используется техника сжатия без потерь для получения более высокой степени сжатия, чем большинство алгоритмов, которые доступны в кодировании видео.

Является одним из основных преимуществ кодека H.264/AVC. CABAC поддерживается только в основном (Main) и более высоких профилях кодека, а также требует затрачивать достаточно большое количество рабочих циклов процессора в чисто программной реализации, как с точки зрения циклов, так и с точки зрения мощности системы для декодирования (просмотра) видео, закодированного с использованием этой технологии. Также, труден в векторизации и распараллеливании. Стоит отметить, что существует контекстно-адаптивное неравномерное кодирование (англ. Context-adaptive variable-length coding, CAVLC), более низкоэффективная схема статистического кодирования, которая используется для повышения производительности на более слабых системах декодирования.

Алгоритм

КАДАК имеет несколько режимов предсказания для разного контекста. Сначала конвертируются все небинарные символы в бинарные; далее, для каждого бита кодек выбирает, которую модель предсказания использовать; после этого он использует полученную от ближайших элементов информацию для оптимизации степени возможности предсказаний. Арифметическое кодирование является финальным шагом сжатия данных.

См. также

• Арифметическое кодирование
• Сжатие данных
• Сжатие без потерь
• Контекстно-адаптивное неравномерное кодирование (КАНК)

Литература

• H.264/MPEG-4 Part 10 White Paper, руководство для MPEG CABAC, октябрь 2002 (англ.)

Ссылки

• [web.archive.org/web/20120313114536/www4.rgu.ac.uk/files/h264_cabac.pdf H.264 / MPEG-4 Part 10 White Paper "Introduction to CABAC"] / vcodex.com, Iain E G Richardson, 2002  (англ.)

Отрывок, характеризующий CABAC

– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.