КИМ-10

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
КИМ-10-50
Общие данные
Производитель: КИМ / МЗМА (Москва, Советский Союз)
Годы пр-ва: 19401941
Сборка: КИМ (Москва, Советский Союз)
Дизайн
Тип(ы) кузова: 2‑дв. седан (4‑мест.)
2‑дв. фаэтон (4‑мест.)
4‑дв. седан (4‑мест.)
Компоновка: переднемоторная, заднеприводная
Колёсная формула: 4 × 2
Двигатели
Трансмиссия
механическая трёхступенчатая
Характеристики
Массово-габаритные
Длина: 3960 мм
Ширина: 1480 мм
Высота: 1650 мм
Клиренс: 210 мм
Колёсная база: 2385 мм
Колея задняя: 1145 мм
Колея передняя: 1145 мм
Масса: 840 кг без нагрузки
На рынке
 
Преемник
Преемник
Связанные: Ford Prefect E93A
Ford Anglia E04A
Другое
Объём бака: 32 л
Дизайнер: В. Бродский
КИМ-10КИМ-10

КИМ-10-50 — первый советский крупносерийный малолитражный автомобиль.





Предыстория

Становление собственного советского легкового автомобилестроения и школы проектирования легковых автомобилей началось с проекта массового малолитражного автомобиля, предназначенного как для использования в народном хозяйстве, так и продажи гражданам в личное пользование — НАМИ-1. Однако проект первой советской малолитражки обернулся провалом — отсутствие производственной базы не позволило наладить её выпуск в сколь бы то ни было серьёзных количествах, из-за чего себестоимость каждого экземпляра оказалась неприемлемо высока, а качество изготовления в полукустарных условиях — не выдерживающим никакой критики.

Перейти на массовый выпуск легковушек удалось лишь воспользовавшись готовой иностранной технологией, причём наиболее подходящими для отечественных дорожных условий посчитали американские автомобили — достаточно крупные, с двигателями большого рабочего объёма, но имеющие необходимый запас прочности и очень технологичные в производстве. При этом возможные в тогдашней экономической ситуации объёмы производства оказались такими, что автомобилей едва хватало для обеспечения потребностей народного хозяйства — практически все выпущенные машины распределялись между государственными и общественными организациями.

Вернуться же к идее малолитражного автомобиля для продажи в личное пользование удалось лишь в благополучный с точки зрения экономики предвоенный период. Наряду с собственно повышением качества, как говорили в те годы, «культурно-бытового обслуживания трудящихся», при этом предполагалось, что автолюбители, в мирное время обучившиеся вождению, в случае вооружённого конфликта составят кадры квалифицированных водителей Красной Армии.

История

В декабре 1930 года постановлением Всесоюзного автотракторного объединения Московский государственный автосборочный завод №2 стал именоваться «Государственный автосборочный завод имени КИМ». В 1933 году завод становится филиалом ГАЗа и переходит на сборку автомобилей ГАЗ-А и ГАЗ-АА. В 1939 году завод становится самостоятельной частью Глававтопрома и получает название «Московский автомобильный завод имени КИМ».

На заводе был создан конструкторский отдел, возглавленный специалистом НАТИ (НАМИ) А. Н. Островцевым, в котором началось проектирование малолитражного автомобиля марки КИМ-10 (в двух вариантах — седан КИМ-10-50 и фаэтон КИМ-10-51), причём в соответствии с Постановлением экономического совета при Совнаркоме СССР от 5 марта 1939 года за основу была взята британскам модель Ford Prefect. Советские инженеры того времени были хорошо знакомы с особенностями конструкции фордовских автомобилей, выпускавшихся по лицензии на ГАЗе, а Prefect по устройству шасси и многих других агрегатов весьма напоминал именно уменьшенный вариант более крупных моделей этой фирмы, в частности — имел такую же подвеску на поперечных рессорах с дышлом спереди и передающей на кузов продольные усилия защитной трубой карданной передачи сзади. В результате рамное шасси и силовой агрегат «Префекта» были воспроизведены практически в полном объёме, но из отечественных материалов и в расчёте на отечественные условия производства. Задание было выполнено с опережением графика, в связи с чем 13 июня 1939 года большая группа создателей автомобиля была удостоена премий и наград. Для полученного в результате шасси горьковским художником-конструктором Валентином Бродским (впоследствии — один из авторов внешнего облика «Победы» М-20) был создан проект оригинального дизайна кузова, отчасти перекликавшегося с тогдашним флагманом советской автомобильной промышленности — ЗИС-101А. По его мастер-модели на американской фирме Budd были разработаны чертежи кузова и изготовлены пресс-формы, на которых там же было отштамповано 500 пробных кузовов.

Между тем, выяснилось, что разработанный автомобиль не в полной мере соответствует утверждённым Экономическим советом 5 марта 1939 года техническим условиям. В августе 1940 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) было принято постановление «О малолитражном автомобиле КИМ», в котором утверждалось, что Наркомсредмаш и лично нарком среднего машиностроения И. А. Лихачёв самовольно внесли в техническое задание ряд изменений, ухудшивших технические и экономические качества автомобиля — в частности, увеличили длину и высоту кузова, применили две двери вместо четырёх, ввели хромированные молдинги на боковине, и так далее. Предполагалось устранить отмеченные отклонения от задания, а также увеличить дорожный просвет как минимум до 185 мм, убрать посадочные подножки, перенести фары на боковины капота, заменить цельнометаллический верх кузова на дерматиновую вставку в крышу для экономии стального проката.

В августе-октябре 1940 года в НАТИ с учётом этих требований (за исключением дерматиновой вставки в крышу) был спроектирован новый оригинальный кузов с очень современным обтекаемым дизайном (НАТИ-КИМ), однако утверждён был не он, а более консервативный альтернативный вариант, внешне похожий на Opel Kadett модели K38 (как иногда указывается, по личному пожеланию И. Сталина) — с ним автомобиль получил обозначение КИМ-10-52. Шасси при этом оставалось прежним (рамная конструкция автомобиля позволяла сравнительно легко вносить подобные изменения). Новый кузов планировалось утвердить к январю 1941 года, а к июню должно было быть налажено серийное производство в количестве 2500 автомобилей в месяц, или 30 000 в год — с дальнейшим увеличением масштабов годового выпуска до 50 000 машин. Этим планам не было суждено сбыться из-за начала Великой Отечественной войны — в октябре 1941 года завод им. КИМ был с большой спешкой эвакуирован на Урал, успев собрать только опытные экземпляры новой модели.

Наряду с этим, в виде исключения было получено разрешение на сборку на основе поступивших из Америки двухдверных кузовов 500 автомобилей в варианте, не соответствующем утверждённым техническим условиям — 250 седанов и 250 фаэтонов. При этом был принят ряд изменений косметического характера, в частности — фары из отдельно стоящих стали утопленными, расположившись в наплывах на боковинах моторного отсека, примерно как на будущем КИМ-10-52, исчезли подножки. Наряду с собственно заводом им. КИМ, в производстве участвовали ЗИС (рамы, рессоры, крупногабаритные стальные поковки), ГАЗ (основные штамповки и литые детали), «Шарикоподшипник», «Красная Этна» и многие другие предприятия страны — в общей сложности более 90.

В ноябре-декабре 1940 года собрали партию из 16 автомобилей КИМ-10-50 с кузовом «седан», в январе 1941 — ещё 70, в феврале — 50, в марте — 102, в апреле — 100 машин. Эти автомобили собирались по сути по обходной технологии, без налаживания полноценного конвейерного производства, в результате чего их себестоимость, как и у любых предсерийных экземпляров новой модели, оказалась астрономической (по некоторым подсчётам, исходя из общих затрат на проект — до 500 000 рублей на экземпляр). Что касается фаэтонов, то их выпуск ограничился несколькими экземплярами, вариант автомобиля с этим кузовом даже в своё время был настолько редок, что впоследствии возникали разночтения относительно того, как именно он выглядел (в частности, одно время за фаэтон КИМ-10-51 принимали Ford Prefect с нестандартным кузовом типа «туринг» работы британского кузовного ателье — этот автомобиль снимался в фильме «Сердца четырёх» в качестве командирской машины РККА).

Официально КИМ-10 никогда не поступал в продажу, хотя 64 автомобиля разыгрывались в 15-м розыгрыше лотереи ОСОАВИАХИМа, при заявленной стоимости 7000 рублей (ГАЗ М-1 — 9500 рублей). Выпущенные автомобили активно эксплуатировались и в ходе войны большая часть из них была утрачена, сохранились лишь единичные экземпляры, находящиеся в экспозиции различных музеев.

Оценка проекта

Внешность КИМ-10 по сравнению с британским прообразом была в достаточной степени осовременена, в частности — применены капот «аллигаторного» типа, V-образное ветровое стекло, отдельный багажник с доступом снаружи автомобиля. Тем не менее, по меркам начала 40-х годов автомобиль выглядел в лучшем случае весьма консервативно, то же самое могло быть сказано о его агрегатной части. Впрочем, последнее вполне соответствовало условиям производства и эксплуатации автомобилей в довоенном СССР, дизайн же выгодно выделялся на фоне других советских легковых моделей, имевших внешность начала-середины тридцатых годов. Салон автомобиля по стандартам малолитражек тех лет был просторен и весьма комфортабелен, имел удобную посадку и хорошую отделку.

В целом автомобиль КИМ-10 получил положительную оценку, заслужив как минимум удовлетворительные отзывы эксплуатантов. Правда, некоторые специалисты, в частности — весьма авторитетный конструктор Андрей Липгарт, посчитали КИМ совершенно неподходящим для отечественных условий, в частности, отмечая низкий дорожный просвет и отсутствие универсальности, и особо — непригодность к использованию в вооружённых силах. Однако при этом ими не учитывалось основное целевое назначение автомобиля — эксплуатация индивидуальными владельцами с невысокими скоростями, преимущественно в условиях города и междугородных шоссейных дорог. Безусловно, было сложно требовать от подобного автомобиля высоких динамических и тяговых качеств, способности справляться с бездорожьем и пригодности к армейской службе.

Тем не менее, с 12 мая 1941 года по приказу Главного автобронетанкового управления (ГАБТУ РККА) серийный автомобиль с шасси № 178 был подвергнут полному циклу испытаний, включая пробег протяжённостью 4 512 км по асфальтированной трассе Москва-Минск, булыжно-щебёночным и грунтовым просёлочным дорогам, а также пересечённой местности и бездорожью. В результате испытаний вполне ожидаемо оказалось, что созданная для «цивильных» условий эксплуатации машина по армейским стандартам оказалась недостаточно мощной и проходимой, была недостаточно неприхотлива в эксплуатации. Официальный отчёт с оценкой «в общем удовлетворительно» был составлен 24 июня 1941 года.

В ходе эвакуации завода оснастка для выпуска КИМ-10 всех вариантов была утрачена, выпуск его после войны возобновлён не был, хотя уцелевший экземпляр КИМ-10-52 и демонстрировался в Кремле наряду с потенциальными иностранными прототипами для послевоенной малолитражной модели. Тем не менее, вскоре после войны на вернувшемся из эвакуации заводе была смонтирована производственная оснастка для выпуска другой малолитражки, по своим характеристикам соответствовавшей заданию 1939 года и внешне весьма напоминавшей довоенный КИМ-10-52 — она получила название «Москвич».

Конструкция

Двигатель КИМ-10 был очень прост по конструкции, напоминая уменьшенный до 1170 см³ вариант двигателя Ford A / ГАЗ-А. Развиваемой им мощности в 30 л.с., пропущенной через 3-ступенчатую коробку передач без синхронизаторов, хватало, хотя и без запаса, для уверенного передвижения по сравнительно хорошим дорогам, динамичности же автомобиля — его способности резво трогаться с места и набирать скорость для обгонов и перестроений — в те годы ещё не уделяли большого внимания, поскольку низкая плотность транспортного потока не предъявляла особых требований к этому качеству. В нижнеклапанном газораспределительном механизме не имелось устройства для регулировки клапанного зазора (при необходимости стержни клапанов можно было немного подпиливать, как и на ГАЗ-А). Система охлаждения была термосифонной, действующей за счёт разницы температур, причём — плата за простоту и надёжность конструкции — из-за отсутствия термостата зимой автомобиль очень долго прогревался и требовал утепления радиатора.

Коробка передач — трёхступенчатая, с косозубыми шестернями постоянного зацепления и синхронизатором на второй и третьей передачах.

Кузов — полунесущий, с лёгкой рамой, работающей лишь в сборе с крепившимся к ней клёпкой кузовом и служащей в основном для упрощения технологических операций по сборке автомобиля на конвейере.

Подвеска — зависимая, на поперечных рессорах, с воспринимающими продольные усилия упорной вилкой спереди и упорной трубой карданной передачи сзади, амортизаторы — гидравлические рычажно-поршневые, двустороннего действия.

Тормоза — на все колёса барабанные, с механическим (тросово-рычажным) приводом.

В игровой и сувенирной индустрии

Масштабная модель автомобиля в СССР в заводском производстве не выпускалась. Выпускалась разными мелкими мастерскими (одна из самых известных моделей — модель от мастерской «Киммерия»)

  • В 2010 году компания «DIP Models» выпустила модели автомобиля «КИМ 10-50» и «КИМ 10-51».
  • В 2010 году в рамках проекта «Наш автопром» ООО «Феран» / Hongwell Toys Ltd. выпущены модели автомобилей «КИМ 10-50» и «КИМ 10-51».
  • В 2011 году в рамках проекта «Автолегенды СССР» была выпущена модель автомобиля «КИМ-10-50» (№ 51, 18.01.2011).

См. также

Напишите отзыв о статье "КИМ-10"

Ссылки

  • Ф.Фомин [www.zr.ru/archive/zr/1939/15/malolitrazhnyi-kim-10#9 Малолитражный КИМ-10] // За рулём : журнал. — М.: Редиздат ЦС осоавиахима СССР, 1939. — № 15. — С. 9-11.

Примечания

Отрывок, характеризующий КИМ-10

Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.