Кружок юных биологов зоопарка (Москва)

КЮБЗ — Кружок Юных Биологов Зоопарка (Московского) — старейший из ныне действующих юннатских кружков России. За годы работы кружка его членами были более 1700 человек, среди которых 9 академиков, 40 профессоров, около 100 докторов и более 200 кандидатов наук. Среди выпускников КЮБЗа известные деятели культуры — писатели, художники, скульпторы.

История создания

Организован в Московском зоологическом саду в 1924 году на базе КЮНа (кружка юных натуралистов), возникшего в 1923 году и руководимого заместителем директора зоосада по научной работе Петром Петровичем Смолиным и педагогом-биологом 1-й опытной школы Московского отдела народного образования (МОНО) Вадимом Григорьевичем Дормидонтовым.

Юннаты и руководители КЮНа вошли в конфликт с новым директором зоосада М. М. Завадовским (назначен приказом Наркомпроса в конце 1923 г.). М. М. Завадовский ограничивал деятельность кружка практической работой в зоосаде, в то время как КЮНовцы не считали для себя необходимым "исполнять работу, которую должны были делать рабочие зоопарка" и настаивали, что они "не часть зоопарка", а лишь находятся "при зоопарке и используют зоопарк как экспериментальную базу" для работы в природе и для получения средств на организацию экспедиций..

В результате непримиримого противостояния осенью 1924 г. основная часть кюновцев во главе со своими руководителями ушли сначала в 1-ю опытную школу МОНО, а затем на Биостанцию юных натуралистов в Сокольниках. Оставшиеся в зоосаде юннаты (около 15 % от общего состава) стали первыми кюбзовцами. Организатором и первым руководителем КЮБЗа стал Пётр Александрович Мантейфель, приглашенный М. М. Завадовским в зоопарк в начале 1924 г.

Среди воспитанников «дяди Пети», как звали его все кюбзовцы, немало известных ученых, зоологов-практиков, художников и писателей-анималистов: Николай Калабухов, Елена Ильина, Александр Кузякин, Вера Чаплина, Георгий Никольский, Борис Мантейфель, Лев Капланов, Сергей Фолитарек, братья Владимир и Юрий Гринберги, Гордей Бромлей и другие.

С самого начала организации кружка П. А. Мантейфель привлекал ребят в науку именно тем, что ничего специально детского никогда не затевал — дело было всегда настоящее, взрослое. «Мы помогали служителям убирать клетки, кормить зверей и птиц, научным сотрудникам — наблюдать животных, записывали в дневники их поведение, взвешивали звериных малышей и следили за их ростом» — вспоминала об этом в книге «Питомцы зоопарка» одна из первых кюбзовок Вера Чаплина. Её, трудного подростка с детдомовским прошлым, привел в кружок Мантейфель. Для неё, как и для десятков других ребят, КЮБЗ стал школой настоящей, большой жизни.

Юннаты чувствовали себя ответственными за все, что происходит вокруг. Живое практическое дело и теоретическая учеба шли параллельно. Занятия по разным областям биологии вели лучшие специалисты зоосада: сравнительную анатомию преподавал П. В. Терентьев, основы генетики — Н. А. Ильин, экспериментальные методы — директор зоосада профессор М. М. Завадовский.

С первых шагов КЮБЗ приобрел четко очерченную структуру, которая в общих чертах, сохранилась и поныне: был принят Устав, согласно которому жизнью кружка управляло выборное бюро, прием в члены проходил в форме строгого опроса, была хорошо налаженная отчетность членов кружка перед товарищами. Был установлен членский билет, юннаты выбрали из своего состава первых председателя и секретаря. Абсолютный авторитет дяди Пети сочетался с очень высокой степенью доверия, которым пользовались первые кюбзовцы у П. А. Мантейфеля и вообще у администрации зоопарка. Достаточно сказать, что вполне обычным делом было отправить группу (а иногда и одного) кюбзовцев для получения или отлова и последующей доставки в зоопарк ценных и порой не безопасных животных. Многие из первых юннатов, окончив обучение, приходили на работу в зоопарк, оставаясь при этом активными членами КЮБЗа.

С середины 1920-х годов Московский зоосад стал активно развиваться: строится Новая территория (после её открытия в октябре 1926 г. зоосад получает статус зоопарка), расширяется коллекция редких животных, а научная и просветительская работа становится главным делом его сотрудников. В то время еще не хватало знающих зоологию экскурсоводов, и П. А. Мантейфель предложил допустить к проведению экскурсий по зоопарку наиболее подготовленных кюбзовцев. Вот что рассказывала об этом кюбзовка первых лет профессор Елена Дмитриевна Ильина: «Чтобы получить разрешение на эту работу, надо было сдать строгий экзамен. Мы изучали всех представленных в зоопарке животных — их биологию, особенности… Нередко ведешь экскурсию и вдруг среди экскурсантов замечаешь дядю Петю, который, представляясь посторонним, начинает задавать „ехидные“ вопросы. Если экскурсовод сбивался, нервничал, дядя Петя уходил, но потом, иногда очень длительное время он беззлобно подтрунивал над неудачным выражением, допущенной ошибкой. Все это мобилизовывало, заставляло работать над собой. И не случайно кюбзовцы считались одними из лучших экскурсоводов».

В 1928-29 годах в научной жизни Московского зоопарка произошло событие мирового значения — П. А. Мантейфелю при активном участии кюбзовцев удалось раскрыть загадку размножения соболя, что дало возможность разводить этого ценнейшего пушного зверя в неволе. С тех пор эмблемой КЮБЗа становится изящный силуэт соболя.

Быстро складывались традиции кружка, и одной, может быть, самой важной из них, стала традиция преемственности поколений. Вот что писал об этом сын П. А. Мантейфеля, кюбзовец Борис Мантейфель: «Мы — старшие кюбзовцы — постоянно старались держать контакт с молодыми кюбзовцами. Эти новые поколения юных биологов приходили на смену старшим, принимали их традиции. И мы передавали им эти традиции — товарищества, крепкой взаимопомощи, дружбы, деловой критики. Все это обусловило известную преемственность в деловых контактах разных поколений».

КЮБЗ с 1930-х по настоящее время

В 1932 г. Мантейфель приглашает вернуться в Московский зоопарк Петра Петровича Смолина, который руководит КЮБЗом в 1932-34 годах. В 1934 г. в Московском зоопарке прошли аресты. Не обошли они и КЮБЗ — были репрессированы 12 кюбзовцев, составлявших ядро кружка, их обвинили в «связях с иностранными шпионами» (получали для зоопарка животных от немецкой зооторговой фирмы). В 1936 году из зоопарка был вынужден уйти П. А. Мантейфель. Но кружок сохранился, кюбзовцы первого поколения, ставшие к этому времени влиятельными сотрудниками Московского зоопарка (Н. Калабухов, С. Гуляев, В. Гринберг, В. Чаплина, Ф. Центилович) сумели обеспечить преемственность поколений КЮБЗа. В оставшиеся предвоенные годы кружок воссоздался, традиции КЮБЗа были подхвачены и развиты юннатами, пришедшими в зоопарк во второй половине 30-х годов. Последние предвоенные годы кружком руководил Константин Николаевич Благосклонов.

В 1946 г. руководителем КЮБЗа вновь становится Петр Петрович Смолин. В этот период в кружок пришли такие известные впоследствии зоологи, писатели, общественные деятели, как Игорь Акимушкин, Николай Воронцов, Алексей Яблоков, В. М. Смирин. Однако в канун 1952 года П. П. Смолин во второй раз уводит часть кюбзовцев из Московского зоопарка — организовав новый юннатский кружок при Всероссийском обществе охраны природы (ВООП). В 1955 г. в КЮБЗ на должность руководителя пришел Е. В. Евстафиев, возглавлявший кружок (с недолгим перерывом) тридцать лет. В последующие годы кружком руководили его выпускники — Н. А. Варшавская, С. В. Попов, В. Ю. Дубровский. В 1970 — 1980-е годы кружком руководили А. И. Быхов (переименовавший его в «КЮБиК»), В. В. Строков и др.

Интересные факты

• В 1983 г. Вера Чаплина посвятила КЮБЗу свою книгу «Питомцы зоопарка».

Литература

• «Московский зоологический парк: к 140-летию со дня основания. Страницы истории», издательство Эллис Лак 2000, М., 2004
• «Московский зоопарк», издательство «Московский рабочий», М., 1961
• Т. П. Евгеньева. Племя «кюбзовцев». М., 1984
• В. Чаплина. «Питомцы зоопарка», ЭКСМО, М., 2008
• А.Рогожкин. Пусть поет весничка! К 100-летию со дня рождения профессора Петра Александровна Мантейфеля (1882—1960) // Юный натуралист, № 3, 1982
• Н. И. Калабухов. Жизнь зоолога. М.,1978.
• Тавьев М. Ю. Вера Чаплина и её четвероногие друзья. — М., Издательский проект «Архив писателя», 2015. — 21-22, 24, 38, 42, 121, 123, 188 с. — ISBN 978-5-00077-287-4.

См. также

• Мантейфель, Пётр Александрович
• Смолин, Пётр Петрович (ППС).

Ссылки

• [www.moscowzoo.ru/get.asp?id=C48 Официальный сайт]
• [www.rasinicin.narod.ru/kubz.htm Воспоминания]. Проверено 27 ноября 2013.
• [www.rasinicin.narod.ru/kubz-1.htm Воспоминания Расницына С.П.]. Проверено 27 ноября 2013.

Отрывок, характеризующий Кружок юных биологов зоопарка (Москва)

Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.