Кабалевский, Дмитрий Борисович
Поделись знанием:
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
| Дмитрий Борисович Кабалевский | ||||||||||||||||||||
 | ||||||||||||||||||||
| Основная информация | ||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Профессии | ||||||||||||||||||||
| Инструменты | ||||||||||||||||||||
| Жанры |
классическая музыка, детская музыка | |||||||||||||||||||
| Награды |
| |||||||||||||||||||
| [www.kabalevsky.ru alevsky.ru] | ||||||||||||||||||||
Дми́трий Бори́сович Кабале́вский (1904—1987) — советский композитор, дирижёр, пианист, педагог, доктор искусствоведения, профессор.
Академик АПН СССР (1971)[1]. Герой Социалистического Труда (1974). Народный артист СССР (1963). Лауреат Ленинской премии (1972), трёх Сталинских премий (1946, 1949, 1951), Государственной премии СССР (1980) и Государственной премии РСФСР имени Глинки (1966) . Член ВКП(б) с 1940 года.
Автор 5 опер, 4 симфоний, 7 инструментальных концертов, многочисленных произведений камерной и вокальной музыки, а также музыки для кинофильмов и театральных постановок.
Содержание
- 1 Биография
- 2 Награды и звания
- 3 Ученики
- 4 Творчество
- 4.1 Сочинения
- 4.1.1 Оперы
- 4.1.2 Оперетты
- 4.1.3 Балеты
- 4.1.4 Для симфонического оркестра и хора
- 4.1.5 Для симфонического оркестра
- 4.1.6 Камерно-инструментальные произведения
- 4.1.7 Для фортепиано
- 4.1.8 Для голоса и фортепиано
- 4.1.9 Песни
- 4.1.10 Музыка к драматическим спектаклям
- 4.1.11 Музыка к кинофильмам
- 4.1.12 Обработки, редакции, транскрипции
- 4.2 Библиография
- 4.1 Сочинения
- 5 Увлечения
- 6 Примечания
- 7 Ссылки
Биография
Д. Б. Кабалевский родился 17 (30) декабря 1904 года в Санкт-Петербурге.
- отец — Кабалевский Борис Клавдиевич, математик в страховой компании.
- мать — Кабалевская (урожд. Новицкая) Надежда Александровна.
- дед — Кабалевский Клавдий Егорович (1844—1915), военный инженер.
До переезда в Москву учился в трёхклассном городском училище и в 1-й Петроградской классической гимназии. В Москве окончил 35 сов. школу II ступени (1922 г.).
Музыкальное образование получил в 3-й музыкальной школе и музыкальном техникуме имени А. Н. Скрябина (окончил в 1925). 1925—1930 — ученик Н. Я. Мясковского (композиция) и А. Б. Гольденвейзера (фортепиано) в МГК имени П. И. Чайковского. Преподаватель консерватории с 1932 года, профессор с 1939 года (до 1980 года).
В постановлении ЦК КПСС 1948 года «Об опере „Великая дружба“ Вано Мурадели», направленном против «композиторов-формалистов», Д. Б. Кабалевский, чьё имя первоначально должно было быть перечисленным наряду с другими «формалистами» (С. С. Прокофьев, Д. Д. Шостакович, Н. Я. Мясковский, Г. Н. Попов, А. И. Хачатурян, В. Я. Шебалин), в результате не был упомянут. На заседаниях Союза композиторов, посвящённых этому постановлению, Д. Б. Кабалевский принимал самое активное участие в «критике формалистов».
Занимая ключевые административные позиции в Союзе композиторов и Министерстве культуры СССР, а также представляя СССР в различных международных культурных организациях, Кабалевский являлся одним из наиболее официозных отечественных музыкальных деятелей советской эпохи. Депутат Совета Национальностей ВС СССР 7—11 созывов (1966—1987) от РСФСР.
Дмитрий Борисович Кабалевский умер 14 февраля 1987 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
Семья
Дмитрий Борисович Кабалевский довольно рано женился, но брак, от которого остался сын, был недолгим. На всю жизнь он соединился со второй женой, Ларисой Павловной, которая стала его другом, помощницей, матерью любимой дочери Марии[2].
Первая жена — Эдварда Иосифовна Блюман (1911—1981), дочь Р. Л. Блюман. Всю жизнь она преподавала английский язык в Министерстве внешней торговли, окончив институт иностранных языков. Кроме того, она была переводчиком художественной литературы с английского языка. Самый её известный перевод — «Вино из одуванчиков» Р. Бредбери, а всего у неё было более 30 переводов книг и рассказов.
- от первого брака — сын Юрий Дмитриевич Кабалевский[3].
Вторая жена — Лариса Павловна Чегодаева.
- от второго брака — дочь Мария Дмитриевна Кабалевская, директор Музыкального культурно-образовательного центра имени Д. Б. Кабалевского[4].
Основные даты
- 1925 — начало педагогической деятельности в музыкальном техникуме имени А. Н. Скрябина.
- 1932—1980 — преподавал в МГК имени П. И. Чайковского.
- 1939 — профессор МГК имени П. И. Чайковского.
- 1940—1946 — главный редактор журнала «Советская Музыка».
- 1943—1945 — член Радиокомитета.
- 1949—1952 — заведующий сектором музыкии Института истории искусств АН СССР.
- 1950—1955 — член Всемирного совета мира.
- 1950— вице-президент Английского рабочего хорового общества.
- 1952 — секретарь правления СК СССР.
- 1953 — член Советского комитета защиты мира.
- 1956 — член Коллегии Министерства культуры СССР.
- 1959 — почётный профессор консерватории в Мехико.
- 1961 — член Совета директоров ИСМЕ (Международного общества музыкального образования при ЮНЕСКО), президент Советской секции ИСМЕ.
- 1962 — председатель комиссии по музыкально-эстетическому воспитанию детей и юношества.
- 1964 — вице-президент ИСМЕ переезд в Пермь
- 1965 — доктор искусствоведения
- 1965 — участвовал в создании Магнитогорской музыкальной школы № 65[5].
- 1969 — председатель научного совета по эстетическому воспитанию при Президиуме АПН СССР[6].
- 1970 — член-корреспондент Академии искусств в ГДР.
- 1972 — почётный президент ИСМЕ.
- 1971 — действительный член АПН СССР.
- 1973—1983 — организатор и руководитель Лаборатории музыкального образования (в НИИ школ МП РСФСР).
- 1983 — основатель и главный редактор журнала «Музыка в школе».
В разные годы был концертмейстером в Центральном детском театре, редактором в Радиокомитете, начальником Управления художественного вещания.
Награды и звания
- народный артист РСФСР (1954).
- народный артист СССР (1963).
- Герой Социалистического Труда (1974).
- Четыре ордена Ленина (1964, 1971, 1974, 1984)
- орден Трудового Красного Знамени (1966)
- орден «Знак Почёта» (1940)
- медали
- Ленинская премия (1972) — за новую редакцию оперы «Кола Брюньон» (1968)
- Сталинская премия первой степени (1946) — за 2-й квартет (1945)
- Сталинская премия второй степени (1949) — за концерт для скрипки с оркестром (1948)
- Сталинская премия второй степени (1951) — за оперу «Семья Тараса» (1950)
- Государственная премия СССР (1980) — за 4-й концерт для фортепиано с оркестром («Пражский») (1979). (За произведения литературы и искусства для детей)
- Государственная премия РСФСР имени М. И. Глинки (1966) — за «Реквием» для солистов, двух хоров и симфонического оркестра (1962)
- Премия Ленинского комсомола (1984) — за выдающиеся заслуги в воспитании детей и юношества
- ВКФ (1959, Приз за лучшую музыку, фильм «Хождение по мукам. Ф. 1-й: Сёстры»)
- ВКФ (1959, Приз за лучшую музыку, фильм «Хождение по мукам. Ф. 2-й: Восемнадцатый год»)
- ВКФ (1959, Приз за лучшую музыку, фильм «Хождение по мукам. Ф. 3-й: Хмурое утро»)[7]
Ученики
- М. П. Зив[8]
- А. И. Пирумов
- Э. Б. Абдуллин (педагог)
- Мирослав Скорик
- Г. А. Струве
- В. Ф. Щербаков, внучатый племянник Д. Б. Кабалевского
Творчество
В основе большинства произведений Кабалевского — советская тематика, связанная с академическими традициями отечественной музыки. Он внёс также вклад в область музыки для детей и юношества. Кабалевский работал во многих жанрах. Им написаны оперы «Кола Брюньон» («Мастер из Кламси»), «В огне», «Семья Тараса», «Никита Вершинин», «Сёстры»; оперетта «Весна поёт», Реквием на стихи Роберта Рождественского, 4 симфонии, 4 концерта для фортепиано с оркестром, Концерт для скрипки с оркестром, 2 концерта для виолончели с оркестром, огромное количество инструментальных, чаще всего — фортепианных пьес, в том числе инструктивных, романсов и песен для детей. Его музыка отличается хорошим вкусом, профессиональным мастерством, национальным колоритом, преимущественным обращением к традиционным для XIX века средствам выразительности. Выступал как пианист и дирижёр с исполнением своих произведений.
Сочинения
Оперы
- Кола Брюньон, соч. 24 (Мастер из Кламси, по Р. Роллану, 1938, Ленинградский Малый оперный театр; 2-я редакция 1968, поставлена 1970, ЛМАТОБ, одновременно в театре «Эстония», Таллин),
- В огне, соч. 37 (Под Москвой, 1943, Большой театр),
- Семья Тараса, соч. 47 (по повести «Непокорённые» Б. Л. Горбатова, либретто С. А. Ценина, 1950, ЛАТОБ имени С. М. Кирова),
- Никита Вершинин, соч. 53 (по повести и пьесе «Бронепоезд 14-69» В. В. Иванова, либретто С. А. Ценина, 1955, Большой театр),
- Сёстры, соч. 83 (по повести «Встреча с чудом» И. М. Лаврова, 1969, Пермский театр оперы и балета);
Оперетты
- Весна поёт, соч. 58 (1957, МТО).
Балеты
- Золотые колосья, соч. 28 (либретто В. Помещикова и А. Ермолаева по мотивам кинофильма «Трактористы», 1939—1940). Не окончен.
Для симфонического оркестра и хора
- Поэма борьбы, соч. 12 (1931)
- Музыка к радиокомпозиции «Галицийская жакерия» для оркестра, хора и солистов, соч. 15 (1931)
- «Парад молодости». Музыкальное представление для детского хора и оркестра, соч. 31 (1941)
- Вокальные монологи для голоса с оркестром, соч. 33 (1941)
- Родина великая, соч. 35 (кантата, слова разных поэтов, 1942)
- Народные мстители, соч. 36 (сюита, 1942)
- Песня утра, весны и мира, соч. 57 (кантата, 1958)
- Ленинцы, соч. 63 (кантата, 1959)
- Реквием, соч. 72 («Посвящается тем, кто погиб в борьбе с фашизмом», слова Р. И. Рождественского, 1962)
- О родной земле, соч. 82 (кантата, 1965)
Для симфонического оркестра
- 4 симфонии (cis-moll, соч. 18 — 1932; c-moll, соч. 19 — 1934; b-moll «Реквием» для оркестра и хора, соч. 22 — 1933; c-moll, соч. 54 — 1956)
- 4 концерта для фортепиано с оркестром (соч. 9 — 1928; соч. 23 — 1935; соч. 50 — 1952; соч. 99 — 1979)
- Концерт для скрипки с оркестром, соч. 48 (1948)
- 2 концерта для виолончели с оркестром (соч. 49 — 1949; соч. 77 — 1964)
- Походный марш для духового оркестра (1932)
- Сюита из оперы «Кола Брюньон», соч. 24а (1941)
- Сюита «Комедианты», соч. 26 (на основе музыки к пьесе «Изобретатель и комедиант» М. Даниэля, 1938—1940)
- Сюита из балета «Золотые колосья», соч. 28а (1940)
- «Ромео и Джульетта». Музыкальные зарисовки к трагедии У. Шекспира для большого симфонического оркестра, соч. 56 (1956)
- «Патетическая увертюра» для большого симфонического оркестра, соч. 64 (1960)
- Симфоническая поэма «Весна», соч. 65 (1960)
- Рапсодия на тему песни «Школьные годы» для фортепиано с оркестром, соч. 75 (1963)
- «Памяти героев Горловки» — симфоническое посвящение es-moll, соч. 78 (1965)
- Симфоническая поэма «К Вечному огню в Брянске», соч. 85 (1968)
- «Героям Революции 1905 года» для духового оркестра, соч. 95 (1974)
- Фанфары ИСМЕ для симфонического оркестра, соч. 96 (1974)
Камерно-инструментальные произведения
- 2 струнных квартета (a-moll, соч. 8 — 1928; g-moll, соч. 44 — 1945)
Скрипка
- Импровизация для скрипки и фортепиано, соч. 21 (из музыки к фильму «Петербургская ночь», 1934)
- Рондо для скрипки и фортепиано, соч. 69 (для 2-го Международного конкурса им. Чайковского, 1961)
- Пьесы для скрипки и фортепиано, соч. 80 (1965)
Виолончель
- Две пьесы для виолончели и фортепиано, соч. 2 (1927)
- Мажорно-минорные этюды для виолончели соло, соч. 68 (1961)
- Соната для виолончели и фортепиано B-dur, соч. 71 (1962)
- Рондо для виолончели и фортепиано «Памяти Сергея Прокофьева», соч. 79 (1965)
- Два концерта для виолончели с оркестром
Для фортепиано
- 3 прелюдии, соч. 1 (1925)
- Сборник детских пьес, соч. 3 (1927—1940)
- 4 прелюдии, соч. 5 (1927—1928)
- 3 сонаты (соч. 6 — 1927; соч. 45 — 1945; соч. 46 — 1946)
- 2 сонатины (соч. 13 № 1 — 1930, соч. 13 № 2 — 1933)
- «Из пионерской жизни», пьесы для фортепиано, соч. 14 (1931)
- 4 прелюдии, соч. 20 (1934)
- 30 детских пьес, соч. 27 (1938)
- 3 пьесы, соч. 30 (1939)
- 24 прелюдии, соч. 38 (1944)
- 24 лёгкие пьесы, соч. 39 (1944)
- Лёгкие вариации, соч. 40 (1944)
- Лёгкие вариации, соч. 51 (1952)
- Рондо a-moll (для 1-го Международного конкурса им. Чайковского, 1958)
- 4 лёгких рондо, соч. 60 (1958)
- 6 прелюдий и фуг, соч. 61 (1959)
- Весенние танцы, соч. 81 (1965)
- Речитатив и рондо, соч. 84 (1967)
- «В пионерском лагере», 6 пьес для фортепиано, соч. 3/86 (1927—1968)
- Вариации на народные темы, соч. 87 (1976)
- 6 пьес, соч. 88 (1971)
- 35 лёгких пьес, соч. 89 (1974)
- Лирические напевы, соч. 93 (1971)
Для голоса и фортепиано
- 10 сонетов Шекспира, соч. 52 (1953—1955, перевод С. Я. Маршака)
- 3 восьмистишия Р. Гамзатова, соч. 74 (1963, перевод Н. Гребнева)
- 5 романсов на слова Р. Гамзатова, соч. 76 (1963—1964, перевод Н. Гребнева)
и др.
Песни
- 7 весёлых песен (слова С. Я. Маршака, 1945)
- 4 песни-шутки (слова С. Я. Маршака и С. В. Михалкова, 1945)
- Четвёрка дружная ребят (слова С. Я. Маршака)
- Наш край (То берёзка, то рябина…) (слова А. Пришельца)
- Пионерское звено (слова О. И. Высотской)
- Про вожатую (слова О. И. Высотской)
- Школьные годы (слова Е. А. Долматовского)
- Спокойной ночи, «Артек» (слова В. И. Викторова)
- Часовые стоят (слова волгоградского школьника В. Шляхова)
- Не только мальчишки (слова В. И. Викторова)
- Счастье (слова О. И. Высотской)
- Артековский вальс (слова В. И. Викторова) и др.
Музыка к драматическим спектаклям
- «Земля и небо» братьев Тур (1932, МХАТ 2-й),
- «Мстислав Удалой» И. Л. Прута (1932, ЦТКА, Москва),
- «Шутники» А. Н. Островского (1933, там же),
- «Гибель эскадры» А. Е. Корнейчука (1934, там же),
- «Дорога цветов» Катаева (1934, театр имени Е. Б. Вахтангова),
- "«Слава» В. М. Гусева (1936, ЦТКА),
- «Весёлый портняжка» (1935, ЦКТ),
- «Мера за меру» Шекспира (1938, театр имени Е. Б. Вахтангова),
- «Чёртов мост» А. Н. Толстого (1939, Московский театр Сатиры),
- «Школа злословия» Р. Шеридана (1939, МХАТ),
- «Мадам Бовари» (по Флоберу, 1939, Московский Камерный театр),
- «Севильский цирюльник» Бомарше (1940, МАДТ имени Моссовета)
- «Домби и сын» (по Диккенсу, 1949, МХАТ),
- «Ромео и Джульетта» Шекспира (1956, театр имени Е. Б. Вахтангова)
Музыка к кинофильмам
- Петербургская ночь (1933)
- Аэроград (1935)
- Зори Парижа (1936) (совместно с Н. Н. Крюковым)
- Щорс (1938)
- Антон Иванович сердится (1941)
- Первоклассница (1948) (совместно с М. П. Зивом)
- Академик Иван Павлов (1949)
- Мусоргский (1950)
- Вихри враждебные (1953)
- Вольница (1955)
- Сёстры (1957)
- Восемнадцатый год (1958)
- Хмурое утро (1959)
Обработки, редакции, транскрипции
- Бах, Иоганн Себастьян. 8 маленьких прелюдий и фуг для органа, токката и фуга до минор для органа, токката и фуга ре минор для органа, вторая органная соната. Обработка для фортепиано.
- Мусоргский, Модест Петрович. Интермеццо си минор для оркестра, скерцо си минор для оркестра. Переложение для фортепиано в 4 руки.
- Мясковский, Николай Яковлевич. Симфонии №№ 6 (соч. 23), 12 (соч. 35), 18 (соч. 42). Переложение для фортепиано в 4 руки.
- Прокофьев, Сергей Сергеевич. Концертино для виолончели с оркестром (соч. 132). Инструментовка (с учетом авторских указаний), редактирование фактуры сопровождения.
- Шуберт, Франц. Фантазия фа минор для фортепиано в 4 руки (D. 940). Обработка для фортепиано с оркестром.
Библиография
- Избранные статьи о музыке. М. Советский композитор 1963 г.
- Рассказы о музыке. М. Музыка 1968 г.
- Прекрасное пробуждает доброе. Статьи, доклады, выступления. М. Педагогика. 1973г
- [detbook.ru/2009/06/3194.htm Про трёх китов и про многое другое. М.: Дет. лит., 1976 г.]
- Дорогие мои друзья. М., Молодая гвардия, 1979 г.
- Педагогические размышления. М. Педагогика 1986г
- Р. В. Глезер. «Дмитрий Борисович Кабалевский». — Л.: «Советский композитор», 1969. — 39 с.
Увлечения
Помимо самого главного увлечения своей жизни — музыки — Д. Б. Кабалевский увлекался шахматами и коллекционированием почтовых марок, некоторое время он даже состоял в редколлегии журнала «Филателия СССР»[9].
Напишите отзыв о статье "Кабалевский, Дмитрий Борисович"
Примечания
- ↑ Большая Советская Энциклопедия. Гл. ред. А. М. Прохоров, 3-е изд. Т. 11. Италия — Кваркуш. 1973. 608 стр., илл.; 39 л. илл. и карт. 1 карта-вкл.
- ↑ [www.classic-music.ru/kabalevsky.html Дмитрий Борисович Кабалевский (Dmitry Kabalevsky) | Classic-music.ru]
- ↑ [www.kabalevsky.ru/udk/11.htm Сайт kabalevsky.ru]
- ↑ [www.kabalevskiy.org/ V Международный конкурс «Учитель Музыки XXI века» имени Д. Б. Кабалевского. Конкурс учителей музыки 2010]
- ↑ Дарья Жигулина. [magmetall.ru/news/15841.htm Инженеры человеческих душ], Магнитогорский металл (4 октября 2011 года). Проверено 28 декабря 2011.
- ↑ [www.musenc.ru/html/k/kabalevskiy.html КАБАЛЕВСКИЙ в энциклопедии музыки]
- ↑ [www.rudata.ru/wiki/Кабалевский%2C_Дмитрий_Борисович Кабалевский, Дмитрий Борисович — RuData.ru]
- ↑ [www.kino-teatr.ru/kino/composer/21188/bio/ Биография на сайте КИНО-ТЕАТР.Ру]
- ↑ [books.google.ru/books?id=Dd9aONENAxgC&pg=PA606&dq=%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%82%D1%8B%D0%B5+%D1%84%D0%B8%D0%BB%D0%B0%D1%82%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%82%D1%8B&hl=ru&sa=X&ei=pNu0UMKLNebE2QWoooHQBw&ved=0CDQQ6AEwAjgK#v=onepage&q=%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%82%D1%8B%D0%B5%20%D1%84%D0%B8%D0%BB%D0%B0%D1%82%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%82%D1%8B&f=false Кто есть кто в мире] / Гл. ред. Г. П. Шалаева. — М.: Филологическое общество "Слово", ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — С. 606. — 1680 с. — ISBN 5-8123-0088-7; 5-94849-441-1.
Ссылки
[www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11251 Кабалевский, Дмитрий Борисович]. Сайт «Герои Страны».
- [www.classicalconnect.com/#/browse/composer/Dmitri_Kabalevsky/play Произведения Кабалевского на сайте Classical Connect]
- [www.kabalevsky.ru Официальный сайт, посвящённый Кабалевскому]
- [100oper.nm.ru/129.html Краткие содержания (синопсисы) опер Кабалевского на сайте «100 опер»]
- В. А. Разумный [razumny.ru/kabalevsky.htm Воспоминания современника о Д. Б. Кабалевском]
- [novodevichye.com/kabalevsky/ Могила Д. Б. Кабалевского]
- [www.dmitrykabalevsky.ru/ Международный конкурс им. Д. Б. Кабалевского]
- [www.dmitrykabalevsky.ru/ Набор открыток Международного конкурса имени Д. Б. Кабалевского]
- [www.co1601.ru Школа имени Д. Б. Кабалевского (Центр образования № 1601)]
- [co1601.ru/museum_kabal.html Музей Д. Б. Кабалевского в Центре образования № 1601]
- Кабалевский Д. Б. — [www.classon.ru/product_info.php?products_id=223 Ноты произведений] в нотной библиотеке проекта [www.classon.ru/ «Детское образование в сфере искусства России»]
- [www.kabalevsky.ru/materials/members/kratkij-ocherk.pdf Краткий очерк жизни и творчества Д.Б. Кабалевского / Сост. М.Д. Кабалевская. М.: МГПУ, 2008.]
- [www.art-education.ru/sites/default/files/u40/muzykalnoe_obrazovanie_v_sovremennom_kulturnom_prostranstve-sbornik_nauchnyh_trudov-2015.pdf Музыкальное образование в современном культурном пространстве: Сборник научных трудов по материалам Международной научно-практической конференции «Д.Б. Кабалевский – композитор, учёный, педагог» (5-6 декабря – г.Пермь, 11-12 декабря 2014 года – г.Москва). М., 2015.]
Отрывок, характеризующий Кабалевский, Дмитрий Борисович
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Музыканты по алфавиту
- Композиторы по алфавиту
- Композиторы оперетт
- Композиторы СССР
- Композиторы России
- Композиторы XX века
- Кинокомпозиторы СССР
- Кинокомпозиторы России
- Педагоги по алфавиту
- Музыкальные педагоги СССР
- Музыкальные педагоги России
- Музыкальные педагоги XX века
- Дирижёры по алфавиту
- Дирижёры СССР
- Дирижёры России
- Дирижёры XX века
- Пианисты по алфавиту
- Пианисты СССР
- Пианисты России
- Пианисты XX века
- Герои Социалистического Труда
- Кавалеры ордена Ленина
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Награждённые медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Народные артисты СССР
- Народные артисты РСФСР
- Заслуженные артисты РСФСР
- Лауреаты Ленинской премии
- Лауреаты Государственной премии СССР
- Лауреаты Сталинской премии
- Лауреаты Государственной премии РСФСР имени М. И. Глинки
- Лауреаты премии Ленинского комсомола
- Похороненные на Новодевичьем кладбище
- Члены КПСС
- Доктора искусствоведения
- Выпускники Академического музыкального колледжа при Московской консерватории
- Выпускники Московской консерватории
- Преподаватели Московской консерватории
- Оперные композиторы России
- Балетные композиторы
- Академические музыканты России
- Академические музыканты СССР
- Персоналии:РАМТ
- Члены Союза композиторов СССР
- Депутаты Совета Национальностей Верховного Совета СССР от РСФСР
- Депутаты Совета Национальностей Верховного Совета СССР 11 созыва
- Депутаты Верховного Совета СССР 10 созыва
- Депутаты Верховного Совета СССР 9 созыва
- Депутаты Верховного Совета СССР 8 созыва
- Депутаты Верховного Совета СССР 7 созыва
- Филателисты СССР
- Сотрудники Государственного института искусствознания
- Авторы Реквиемов
