Кабила, Лоран-Дезире

Лоран-Дезире Кабила фр. Laurent-Désiré Kabila<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Демократической Республики Конго
17 мая 1997 года — 16 января 2001 года
Предшественник:	Мобуту Сесе Секо
Преемник:	Жозеф Кабила
Вероисповедание:	англиканство
Рождение:	27 ноября 1939(1939-11-27) Ликаси, провинция Катанга, Бельгийское Конго
Смерть:	16 января 2001(2001-01-16) (61 год) Киншаса, Демократическая Республика Конго
Место погребения:	Дворец нации, Киншаса
Дети:	сын: Жозеф
Партия:	Альянс демократических сил за освобождение Конго
Образование:	1) Парижский университет 2) Университет Дар-эс-Салама
Награды:

Лора́н-Дезире́ Кабила́ (фр. Laurent-Désiré Kabila, 27 ноября 1939 — 16 января 2001) — президент Демократической Республики Конго, предводитель восстания, положившего конец диктатуре Мобуту. Получил образование во Франции. Являлся сподвижником Патриса Лумумбы и был лично знаком с Че Геварой (который с рядом своих латиноамериканских сподвижников одно время руководил конголезским движением на месте). В 1967 году основал Народную революционную партию и поднял восстание в провинции Южное Киву, где образовалось самопровозглашённое государство, просуществовавшее до 1988. В 1996 году с помощью руандийских тутси поднял восстание против Мобуту.

Биография

Лоран-Дезире Кабила родился в Джадотвилле (ныне Ликаси), провинции Катанга. Этнический банту. Принадлежит к народности луба как и его отец, в то время как мать — представительница народности лунда. Получил образование во Франции, где изучал политическую философию, и в Университете Дар-эс-Салама. Во врёмя учёбы во Франции Кабила увлёкся марксистскими идеями. После Парижа он изучал марксистско-ленинское учение в Нанкине (Китай) и в Албании.

После получения Конго независимости в 1960 году, Кабила стал «заместителем командующего» молодёжным крылом организации Балукат (ассоциация племени балуба в Катанге), активно воевавшим против войск Моиза Чомбе, провозгласившего независимость Катанги от Конго. Тогда Кабила поддерживал лумумбистов, провозгласивших в Стэнливиле Народную республику Конго, воевавшую против президента Конго Жозефа Касавубу.

Сотрудничество с Че Геварой

В 1965 году Че Гевара, приехавший в Конго с примерно сотней своих бойцов, намеревался устроить там революцию по кубинскому образцу. Короткое время Че Гевара сотрудничал с Кабилой, рассчитывая, что тот поможет в снабжении кубинского отряда. Однако Кабила не оправдал надежд. Че Гевара охарактеризовал Кабилу как «ненадёжного человека», интересующегося в основном выпивкой и женщинами. Неудачное сотрудничество Че Гевары с Кабилой привело к разгрому в том же году отряда партизан-кубинцев. Тем не менее Че Гевара говорил, что из всех встреченных им в Конго людей, Кабила был единственным, кто обладал качествами вождя масс, но ругал его за отсутствие «революционной серьёзности».

Правитель «народно-революционного» Киву

В 1967 Кабила со своими бойцами стал базироваться в горном районе провинции Южная Киву, западнее озера Танганьика. Там Кабила основал свою Народно-революционную партию, а затем, при поддержке Китая, создал в Южной Киву сепаратное марксистское государство. Кабила провёл там коллективизацию сельского хозяйства, организовал добычу и контрабанду полезных ископаемых, а также обложил данью прилегающие районы. Командиры правительственных войск в тех районах боялись бойцов Кабилы и поэтому поставляли ему вооружения и припасы в обмен на ограничение рейдов-грабежей. К концу 1970-х годов Кабила существенно разбогател, он обзавёлся собственными особняками в столице Танзании Дар-эс-Саламе и в столице Уганды Кампале.

В 1988 году «народно-революционное государство» в Южной Киву прекратило существование, а Кабила исчез и распространились слухи о его смерти.

Президент ДР Конго

Кабила вновь объявился в стране в октябре 1996, во главе племени тутси в провинции Южная Киву, и начал войну против племени хуту, положив начало Первой конголезской войне. При поддержке от Бурунди, Уганды и Руанды, Кабила повёл своих бойцов в крупномасштабное наступление против войск Мобуту. В мае 1997 Мобуту бежал из страны, а Кабила 17 мая провозгласил свою победу.

Вступив в Киншасу 20 мая 1997 года, Кабила провозгласил себя президентом республики, которую вновь переименовал из Заира в ДРК и вернул отменённые Мобуту государственные символы. Кабила исповедовал марксизм, однако на практике его политический курс был смесью капитализма с коллективизмом. Критики утверждали, что по степени авторитаризма его правление мало отличается от режима свергнутого диктатора. Министр информации Заира, ранее отвечавший за культ личности Мобуту, остался на своём посту и организовал возвеличивание уже нового президента. Каких-либо выборов не проводилось. Кабила, ранее близкий к коммунистам, придя к власти, смог установить приемлемые отношения с США и их союзниками.

Во время его правления продолжалась огромная по масштабу Вторая конголезская война. В 1998 году прежние союзники Кабилы — Уганда и Руанда — выступили против него и поддержали новое восстание. Кабила нашёл новых союзников в лице Зимбабве, Намибии и Анголы, и с помощью их войск удержал за собой южную и западную части страны.

16 января 2001 года Кабила получил огнестрельные ранения при не вполне ясных обстоятельствах (по официальной версии — во время попытки государственного переворота) и был доставлен на самолёте в Зимбабве, где два дня спустя было объявлено о его смерти. Следующим президентом стал его 29-летний сын Жозеф Кабила, при котором политическая ситуация в стране несколько стабилизировалась.

Ссылки

• [www.itogi.ru/paper2000.nsf/Article/Itogi_2000_08_25_224104.html Президент из племени Луба] // Итоги

Отрывок, характеризующий Кабила, Лоран-Дезире

«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.