Кабинет доктора Калигари

Кабинет доктора Калигари
Das Cabinet des Dr. Caligari
Жанр	триллер фильм ужасов
Режиссёр	Роберт Вине
Продюсер	Рудольф Майнерт Эрих Поммер
Автор сценария	Ганс Яновиц Карл Майер
В главных ролях	Вернер Краус Конрад Фейдт Фридрих Фейер
Оператор	Вилли Хамайстер
Кинокомпания	Decla-Bioscop AG
Длительность	67 мин.
Бюджет	20 тысяч марок
Страна	Германия Германия
Год	1920
IMDb	ID 0010323
Выход фильма «Кабинет доктора Калигари» (оригинальное название — Das Cabinet des Dr. Caligari)

К:Фильмы 1920 года

«Кабине́т до́ктора Калига́ри» (нем. Das Cabinet des Dr. Caligari) — классический остросюжетный немой фильм, положивший начало немецкому киноэкспрессионизму. Первый в истории кинофильм, передающий на экране изменённые состояния человеческого сознания. Премьера фильма состоялась 26 февраля 1920 года в Берлине. Он пользовался большим успехом во всём мире и оказал существенное влияние на дальнейшее развитие мирового киноискусства.

Сюжет

В саду на лавочке сидят двое довольно унылых мужчин. Один из них, пожилой, сообщает своему более молодому собеседнику, Францу (Фридрих Фейер), что их окружают духи, которые не дают ему вернуться домой, к жене и ребёнку. На садовой дорожке появляется девушка (Лиль Даговер) в свободном белом платье, похожем на саван, и отрешённо проходит мимо. Франц рассказывает, что это была его невеста и что на их долю выпали ужасные переживания, рассказ о которых следует далее.

Всё началось в маленьком городке Хостенвилле на ежегодной ярмарке, на которой впервые появился таинственный доктор Калигари (Вернер Краус). Он пришёл в городскую управу за разрешением показать на ярмарке свою диковинку — сомнамбулу. Крикливый чиновник заставляет доктора долго ждать, а затем оказывается, что надо обращаться не к нему. Ночью происходит первое таинственное убийство — чиновника находят зарезанным в его спальне.

Молодой человек по имени Алан (Ханс Генрих фон Твардовски) соблазняется на призывы ярмарочных листовок и уговаривает своего приятеля Франца пойти с ним. На ярмарке они заходят в балаган под названием «Кабинет доктора Калигари», где доктор показывает публике сомнамбулу Чезаре (Конрад Фейдт), который спит вот уже 23 года и просыпается только по приказу Калигари. Калигари утверждает, что Чезаре ясновидящий и может предсказывать будущее, и предлагает публике задавать ему вопросы. Алан спрашивает у Чезаре, сколько ему осталось жить. Чезаре отвечает, что Алану осталось жить лишь до рассвета.

Вечером приятели возвращаются с ярмарки и встречают красавицу Джейн, в которую оба немедленно влюбляются. Они договариваются, что кого бы из них девушка ни предпочла, они останутся друзьями. Ночью неизвестный пробирается в спальню Алана и убивает его. Узнав о гибели друга, потрясённый Франц вспоминает о пророчестве Чезаре. Он сообщает полиции о своих подозрениях. Затем он идёт к Джейн и рассказывает о гибели Алана ей. Отец Джейн, доктор Олсен, обещает добиться разрешения на допрос Чезаре.

На следующую ночь на месте преступления пойман убийца, и все решают, что предыдущие преступления совершены им же. Сообщение об этом прерывает затеянное Францем и доктором Олсеном расследование, когда они уже пришли к Калигари и пытаются разбудить сомнамбулу. Оставив Калигари и Чезаре в покое, они отправляются в полицейский участок, чтобы присутствовать при дознании. Однако пойманный убийца утверждает, что он не имеет отношения к первым двум убийствам — наоборот, он рассчитывал, что его преступление также спишут на таинственного ночного убийцу.

Джейн, не дождавшись возвращения Франца и отца, сама отправляется на ярмарку. Калигари приглашает её в шатер и пугает, показывая проснувшегося Чезаре. Джейн убегает. Ночью Франц пробирается на ярмарку, заглядывает в окошко фургончика и видит Калигари, который спит, сидя рядом с неподвижно лежащим Чезаре. Франц остаётся дежурить возле фургончика.

Но в это же самое время Чезаре крадётся по улицам города, сливаясь с тенями. С ножом в руке он пробирается в спальню к Джейн. Однако вместо того, чтобы убить её, он, поражённый её красотой, похищает её и уносит по крышам домов. Крики Джейн будят доктора Олсена. Тот поднимает тревогу. Спасаясь от погони, обессиленный Чезаре бросает девушку и затем сам теряет сознание.

Узнав от Джейн, что на неё напал Чезаре, Франц никак не может ей поверить — ведь он всё это время следил за Калигари и Чезаре. Он убеждается, что пойманный убийца по-прежнему сидит в тюрьме, и возвращается с полицейскими на ярмарку. Они требуют, чтобы Калигари предъявил им сомнамбулу. Оказывается, что в ящике лежит не Чезаре, а изображающая его кукла. Калигари убегает и скрывается от преследующего его Франца в психиатрической лечебнице. Франц осведомляется у врачей, есть ли у них пациент по имени Калигари. Ему предлагают поговорить с директором клиники, которым оказывается сам Калигари.

Франц рассказывает врачам о том, что произошло в городе. Ночью они обыскивают кабинет директора клиники и находят старинный трактат о сомнамбулизме, где рассказана история о докторе Калигари, который в 1703 году в Северной Италии организовал серию убийств руками сомнамбулы Чезаре, а также дневник директора, где тот пишет об опытах с сомнамбулой и о том, что спящего можно заставить делать всё что угодно против его воли. Узнав тайны сомнамбулизма, мечтает в дневнике директор, он сможет стать новым Калигари.

В этот момент приходит санитар и сообщает, что сомнамбулу нашли мёртвым в лесу. Франц предъявляет Чезаре директору клиники и требует, чтобы тот признался, что Калигари — это он. Директор впадает в буйство, на него надевают смирительную рубашку. «С тех пор, — заканчивает Франц свой рассказ, — безумец так и сидит в своей клетке».

Франц и его собеседник входят в общую залу психиатрической клиники, где находятся Джейн, Чезаре и другие душевнобольные. Франц спрашивает Джейн, когда же она выйдет за него замуж, но девушка отвечает, что «королевы не должны следовать велениям своих сердец», она безумна. В залу спускается директор клиники, которого Франц обвиняет в том, что он — тот самый Калигари. На Франца надевают смирительную рубашку. Он — сумасшедший, и весь его рассказ — бредовые видения.

Директор клиники говорит, что теперь, поняв характер мании Франца, он может ему помочь. Директор надевает очки и становится похож на Калигари.

В ролях

• Фридрих Фейер — Франц
• Вернер Краус — доктор Калигари
• Конрад Фейдт — Чезаре
• Лиль Даговер — Джейн Олсен, невеста Франца
• Ханс Генрих фон Твардовски — Алан
• Рудольф Леттингер — доктор Олсен

Создание

Сценарий фильма был задуман Карлом Майером и Гансом Яновицем как метафора безумия власти, которая ввергает подчинённый ей «спящий» народ в страшные бедствия, — имелась в виду, конечно, проигранная Германией мировая война. Кроме того, на сценарий оказали влияние произведения Гофмана и Стивенсона, фильмы «Гомункулус» и «Голем», германская мифология. Имя «Калигари» было заимствовано из книги, прочитанной Майером, где упоминался офицер Калигари.

Также в основу сценария были положены личные переживания сценаристов, их жизненные события и опыт. Например, Яновиц осенним вечером 1913 года в Гамбурге случайно забрёл в плохо освещённый парк развлечений. Увидев красивую девушку, он направился за ней и пришёл в безлюдное место, девушка же исчезла в зарослях кустов. Когда он решил, что уже потерял её, из кустов быстро вышел и сразу скрылся человек в тёмной одежде. На следующий день в газетах сообщалась новость, что именно в этом месте была зверски убита молодая девушка. Некоторые элементы этой истории впоследствии были использованы в сценарии.

Карл Майер также вложил в сценарий элементы своего жизненного опыта: его психически больной отец покончил жизнь самоубийством, некоторое время Карл был бродягой, работал в театре, также ему приходилось сталкиваться с армейскими врачами-психиатрами.

Первоначально режиссёром фильма должен был стать Фриц Ланг, но он к началу съёмок оказался занят в другом проекте. Однако именно Лангу принадлежит идея «закольцевать» сюжет фильма эпизодами в сумасшедшем доме и тем самым кардинально изменить его трактовку.

Фильм снимался целиком в далёких от реальности декорациях с искажёнными пропорциями, что объясняется стремлением изобразить на экране сознание психически больного человека, неадекватно воспринимающего действительность. От актёров по тем же причинам требовали гротескно преувеличенной жестикуляции и мимики.

В США, чтобы сорвать демонстрацию фильма, конкуренты компании, которая занималась прокатом, даже организовали марши протеста ветеранов войны под лозунгом «не будем смотреть фильмы, снятые врагами Америки».

Отзывы

• Жан Эпштейн:

Весь этот фильм — декорация, не что иное, как натюрморт, в котором живые элементы уничтожены взмахом кисти.

— Жан Эпштейн

• Сергей Эйзенштейн писал, что все тенденции экспрессионизма собрались в «Докторе Калигари»:

Все эти тенденции собрались в клубок в знаменитом «Докторе Калигари» (1920), в этом варварском празднике самоуничтожения здорового человеческого начала в искусстве, в этой братской могиле здоровых кинематографических начал, в этом сочетании немой истории действия, ассортименте раскрашенных холстов, намалёванных декораций, расписанных улиц, противоестественных изломов и поступков, чудовищных химер.

— Сергей Эйзенштейн

• Кеннет МакГоуэн, американский кинокритик:

Этот фильм гораздо более захватывающий и пленяющий, чем вся наша бесчисленная кинопродукция.

• Уиллард Хантингтон Райт, американский искусствовед:

«Кабинет доктора Калигари» представляет ту неизбежную линию, по которой будет развиваться кино… Первый же американский продюсер, который поймёт это и, набравшись ума и храбрости, двинется в этом направлении… не только финансово преуспеет, но и войдёт в историю как по-настоящему значительная фигура американской кинопромышленности.

Ремейки фильма

• «Кабинет доктора Рамиреса» (The Cabinet of Dr. Ramirez, Франция, Германия, США, Великобритания, 1991 год, режиссёр Питер Селларс). Роль Сезара (Чезаре) сыграл Михаил Барышников. Персонажи фильма не произносят ни одного слова, передавая друг другу по ходу действия пророческие записки сомнамбулы, которые и выполняют роль немногочисленных титров к фильму.

Влияние

• Группа Bauhaus поместила кадр из фильма на обложку своего сингла «Bela Lugosi’s Dead», считающегося первой готик-роковой записью.
• Группа Rainbow использовала стилистику фильма в своём клипе «Can’t Let You Go».
• В одной из сцен фильма «Правила секса», когда один из главных героев Шон пришёл к музыканту-наркоману требовать свой долг в 500 долларов, позади Шона по телевизору демонстрировался данный фильм.
• В мультфильме «Смешарики. Начало» главного злодея в телешоу зовут Калигари.
• Группа Rob Zombie использовала стилистику фильма в своём клипе «Living Dead Girl».
• Группа Red Hot Chili Peppers использовала визуальную стилистику фильма в своём клипе «Otherside».
• Кадр крупным планом открывшего глаза Чезаре использован в качестве одной из фотографий преступников в картотеке Шерлока Холмса в фильме Игоря Масленникова «Шерлок Холмс и доктор Ватсон».
• Уникальное художественное оформление фильма и использованные в нём декорации создали художники-экспрессионисты из группы «Der Sturm» — Герман Варм, Вальтер Рёриг и Вальтер Райман, которые выдвинули новаторскую идею, что фильмы должны смотреться как «ожившие рисунки».
• Тим Бёртон признался, что этот фильм (наряду с «Франкенштейном» Джеймса Уэйла (1931), «Колодцем и маятником» Роджера Кормана (1961) и др.) очень повлиял на него в детстве.

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=xrg73BUxJLI The Cabinet of Dr. Caligari (1920) — Full Movie на youtube.com]
• [www.archive.org/details/DasKabinettdesDoktorCaligariTheCabinetofDrCaligari Бесплатно скачать фильм из интернет-архива]
• [www.imdb.com/title/tt0010323/ Фильм «Кабинет доктора Калигари» на сайте IMDb]
• [www.cinematheque.ru/post/140275 Рецензия Жака Лурселля на фильм «Кабинет доктора Калигари»]

Отрывок, характеризующий Кабинет доктора Калигари

– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.