Кабинет редкостей

Кабинет редкостей, или кунсткамера (англ. Cabinet of curiosities, нем. Wunderkammer, Kunstkammer) — комната для размещения и хранения тематических коллекций, состоящих из естественно-научных экспонатов или разнообразных древних, редких и курьезных вещей, как природных, так и рукотворных. Кабинеты редкостей появились в Европе в XVI веке, их расцвет пришёлся на XVII век — период барокко. Такие коллекции создавались, как правило, либо представителями высшей аристократии, либо учёными-натуралистами, врачами и аптекарями. Чрезвычайный рост коллекций привел к специализации в собирательстве, а в дальнейшем к созданию тематических музеев.

Возникновение

Все началось с коллекций состоятельных людей и создания мебели для их хранения. Мебельщики создали особый шкаф с дверцей и несколькими полками для коллекции безделушек. Шкаф получил название кабинет. Рост коллекций увеличивал количество шкафов-кабинетов, для которых отвели особую комнату. Чуть позже название шкафа стало использоваться и как название комнаты с коллекциями.

Разновидности мебельных кабинетов

Шкаф-кабинет быстро стал полем для экспериментов мебельных мастеров. Появились шкафы настольные, небольшие по размерам и крупные, на ножках-колоннах с дополнительной полочкой у пола, которую тоже стали использовать для размещения ракушек или ваз.

Настольные кабинеты имели несколько полочек, а дверцы, (первоначально без стекла), украшали маркетри (деревянной мозаикой), резьбой, металлическими накладками и т. п.. Позже появилась дверца со стеклом, что позволяло сразу видеть содержимое полок. Шкафы-кабинеты увеличивались в размерах и позаимствовали стилевые признаки своего времени — маньеризма, барокко, рококо, их орнаменты или детали архитектуры. В XX веке они сами стали предметами коллекционирования различными музеями.

Подзабытый тип мебели в конце XX века вновь появился среди изделий модных дизайнеров, хотя мог иметь другое функциональное использование (Джимми Мартин, розовый кабинет для коктейлей).

Выдающиеся собрания редкостей

Собрания высшей знати

Во второй половине XVI века коллекции редкостей стали частым увлечением высшей знати Священной Римской империи. Можно назвать собрания ландграфов Гессен-Кассельских (ок. 1577 года), герцогов Вюртембергских в Штутгарте (ок. 1600 года), курфюрстов Бранденбургских в Берлине (первый каталог — 1599 год). Немногие из этих собраний пережили Тридцатилетнюю войну. До наших дней дошла выдающаяся коллекция, основанная в 1560 году в Дрездене курфюрстом Саксонии Августом и состоявшая в основном из научно-технических экспонатов — часов, научных инструментов, автоматов, предметов охоты, медицины, печатного дела, а также из картин и редкостей.

Коллекционером редкостей был эрцгерцог Австрии Фердинанд II (1529—1595). Его собрание занимало несколько комнат, где в двадцати шкафах-кабинетах были тщательно разложены по категориям ювелирные изделия и драгоценные камни, музыкальные и научные инструменты, изделия из бронзы, дерева и фарфора, рукописи, монеты и медали, этнографические редкости. Собрание Фердинанда II было доступно для избранных посетителей. Его коллекция в замке Амбрасс сохранилась до наших дней.

В конце XVI века получил широкую известность кабинет редкостей племянника Фердинанда II — австрийского императора Рудольфа II в Праге. Император не только рассылал по всей Европе эмиссаров для поиска редких вещей, но и окружил себя мастерами, способными создавать их. Он собирал предметы природные (минералы, раковины), искусственные (оружие, монеты и медали, экзотические вещи, привезенные из Америки и Индии, вазы и тому подобные искусные изделия из различных материалов), научные (часы и астрономические инструменты), а также разнообразные древности — бюсты, скульптуры, камеи; имелись в его коллекции 800 картин и библиотека. Для сборников императора рисовал свои необычные картины-аллегории гениальный художник Арчимбольдо, а их количество и качество изумляло современников. Коллекция Рудольфа будет разграблена после смерти императора, а её предметы станут достоянием других кабинетов редкостей.

Собрания учёных и других коллекционеров

Италия

Одно из ранних и наиболее выдающихся собраний принадлежало Улиссе Альдрованди (1522—1605). Его «музей» в Болонье, открытый для учёных, имел естественно-научную направленность и представлял собой грандиозный каталог природного мира: 11 тысяч растений, животных и минералов, 7 тысяч образцов растений в гербарии, а также почти 8 тысяч тщательно выполненных рисунков, изображающих те природные редкости, которые Альдрованди не сумел раздобыть. Страсть каталогизировать и классифицировать видна во всём: в двух основных выставочных шкафах его коллекции было нескольких тысяч ящиков, причём внутри одних ящиков обнаруживались другие, поменьше; Альдрованди даже составил каталог посетителей своего музея, подразделив их по месту жительства и «согласно положению, занятиям и профессиям». Собрание Альдрованди стало основой его 13-томной энциклопедии.

Другой кабинет, посвящённый естественной истории, создал в Неаполе натуралист и аптекарь Ферранте Императо (1550—1615): коллекцию составляли гербарий, чучела морских животных, рыб и птиц, природные минералы. Экспонаты разместили как в шкафах, так и на стенах и сводах зала. Украшением кабинета была библиотека; уважительное отношение к книгам проявлялось даже в их размещении на полках вниз страницами, чтобы защитить издания от пыли. Многотомная «Естественная история» Императо, основанная на материале его коллекции, была опубликована в 1599 году.

Среди ранних собраний редкостей в Италии — также ватиканская «Металлотека», созданная ботаником Микеле Меркати (1541—1593).

С переходом от XVI к XVII веку сугубо научно-познавательная и профессионально-практическая ориентация коллекций постепенно размывается интересом к редкому и необычному и ориентацией на любопытствующего, а не учёного. Так, собрание аптекаря Франческо Калзолари (1521—1600) в Вероне служило заодно лабораторией и местом для встреч со студентами, и в первом каталоге, опубликованном в 1584 году, коллекция представлена с точки зрения экспонатов для врачебного дела; однако во втором — посмертном — каталоге 1622 года заметно усиливается интерес к причудливому: описываются чудесные свойства некоторых растений, «жабьего камня» и рога единорога и т. п. Та же тенденция: интерес к бросающемуся в глаза, из ряда вон выходящему, к чудесам природы — налицо в новом описании коллекции Ферранте Императо, сделанном его сыном Франческо в 1628 году. Естественно-научная сторона явно отступает на второй план в коллекции Антонио Джиганти (1535—1598) в Болонье: здесь произведения искусства чередуются с природными объектами, образуя тематические группы из несходных предметов — всё это чтобы обнаружить скрытое единство творения во всех его формах.

Знаменитая в Европе коллекция миланского изобретателя и изготовителя научных инструментов Манфредо Сеттала (1600—1680) занимала четыре комнаты в семейном палаццо и включала скелеты, гербарии и минералы, картины и археологические находки, усыпальницы для мощей, оружие, часы, автоматы и многое другое. Несмотря на то, что международная известность собрания привлекала в музей Сеттала множество самых разных посетителей, сам он видел его назначение не в развлечении, но в учёных занятиях. Когда Сеттала, прозванный «миланским Архимедом», умер, за его гробом несли самые замечательные экспонаты его коллекции. Музей Сеттала был в 1751 году приобретён миланской Амброзианской библиотекой, где находится по сей день.

Коллекция Афанасия Кирхера (1602—1680), родившегося в Германии, но проведшего большую часть жизни в Риме, многом обязана тому, что он состоял в ордене иезуитов: от иезуитских миссий он получал экзотические предметы из Африки, Америки, с Дальнего Востока. Древности и естественно-научные экспонаты также были хорошо представлены в его собрании. Имелись там и изобретения, такие как вращающиеся часы «Подсолнух», реконструкция Дельфийского оракула и множество зрительных иллюзий.

Северная Европа

Ранние естественно-научные коллекции собрали: в Швейцарии — натуралист Конрад Геснер (1516—1565), в Германии — ботаник Леонарт Фукс (1501—1566) и минералог Георг Агрикола (1494—1555).

Позднее, уже в XVII веке, громкую известность приобрела копенгагенская коллекция Оле Ворма (1588—1655), посвященная естественной истории, а также этнографии и древностям — скандинавским, греческим и римским, восточным.

Особое распространение получили кабинеты редкостей в зажиточной Голландии XVII века. Широкие связи с Ост-Индской компанией и собственные колонии в Азии стали постоянным источником для пополнения кабинетов курьёзов голландских коллекционеров. Естественно-историческую и этнографическую коллекцию собрал в Энкхёйзене Бернард Палюданус (1550—1633). Известна коллекция редкостей художника Рембрандта, которую тот использовал при создании своих картин. Прославилась и коллекция редкостей врача и ученого Фредерика Рюйша (1638—1731). Акушерская практика и судмедэкспертные дела Рюйша приблизили того к анатомии и тератологии. Он начал собирать анатомическую коллекцию зародышей с аномалиями развития, усовершенствовал способы консервирования мягких веществ. Его кабинет редкостей и анатомическая коллекция были проданы в Петербург в 1717 году за заоблачную по тем временам цену в 30 000 гульденов. Остатки кабинета редкостей и коллекции Рюйша сохранились до наших дней.

Англия

В Англии начало собиранию редкостей положил Джон Традескант (1577—1638), который к концу жизни открыл свой «Ковчег» для посещений, сделав его первым в Англии публичным музеем. От его сына, также принимавшего участие в составлении коллекции, она перешла к Элиасу Эшмолу (1617—1692), который в свою очередь пополнил её и передал в дар Оксфордскому университету, где она стала основой открытого в 1683 году Музея Эшмола. В коллекции было множество собранных со всего света обоими Традескантами ботанических образцов, а также раковины, чучела птиц, изделия из слоновой кости и картины, костюмы и прочие артефакты из дальних стран.

Специализация кабинетов

Специализация коллекций в Германии нашла отражение и в названиях кабинетов.

• Naturalienkabinett — содержал коллекции естественнонаучные, посвященные ботанике, зоологии, геологии.
• Munzkabinett — содержал монеты и медали, современные и старинные.
• Shatzkammer — здесь находились изделия из драгоценных камней и металлов.
• Antiquitatekammer — здесь размещали антикварные вещи и предметы старины.
• Kunstkammer — «кабинет искусства, в который помещали необычные „творения рук человеческих“ и редкие „создания природы“».
• Wunderkammer — «кабинет редкостей природы».

Кабинеты редкостей и живопись

Если ученых могли привлекать коллекции анатомических чудовищ и аномалий, то художники предпочитали произведения искусства разных эпох и стран. Курьёзные и редкие вещи — постоянная тема натюрмортов эпохи барокко. Даже самые кабинеты редкостей становятся темами картин. Их изображали Франс Франкен Младший, Филипп де ла Гир, Ян Брейгель Старший, Иоганн Георг Хайнц, Этьен де ла Гир и другие художники.

• Francken II, Frans - An Allegory of the Liberal Arts - 17th c.jpg

  Худ. Франс Франкен Младший

• Johann Georg Hainz - Cabinet of Curiosities - WGA11425.jpg

  Худ. Иоганн Георг Хайнц

• Jan Brueghel I & Peter Paul Rubens - Sight (Museo del Prado).jpg

  Худ. Ян Брейгель Старший

Кабинеты редкостей вне ренессансной Европы

Собирание древностей и редкостей было распространено не только в ренессансной и постренессансной Европе.

Так, в античности подобным коллекционированием увлекался император Август, собиравший, как пишет Светоний, на своих виллах «древние и редкие вещи: например, на Капри — доспехи героев и огромные кости исполинских зверей и чудовищ, которые считают останками Гигантов».

Собирали всевозможные редкости и китайские императоры династии Цин. Особенное пристрастие питал к своим «кабинетам» император Цяньлун, «очень любивший на досуге разглядывать содержимое этих шкафчиков».

См. также

• Анатомический кабинет

Литература

• Станюкович Т. В. Кунсткамера Петербургской aкадемии наук. М.; Л., 1953.
• Гинсбург В. В. Анатомическая коллекция Рюйша в собраниях Петровской Кунсткамеры // Сборник Музея антропологии и этнографии. Т.XIV. М.; Л., 1953.
• Зубов В. П. К трехсотлетию Академии опытов во Флоренции (1657—1667) // Вестник мировой культуры. 1957. № 3. С. 47—53.
• Кузьмина Е. Е. Национальная культурная политика Великобритании и музей. М., 1992.
• Куклинова И. А. Кабинеты во Франции в XVI—XVII вв. // Музей в современной культуре: Сб. науч. тр. / СПб. Академия культуры. Т. 147. СПб., 1997.
• Юренева Т. Ю. [vivovoco.astronet.ru/VV/JOURNAL/VIET/CABINET.HTM Западноевропейские естественно-научные кабинеты XVI—XVII веков] // Вопросы истории естествознания и техники. 2002. № 4.
• Махо О. Г. Студиоло Франческо I Медичи — позднеренессансная трансформация идеи правителя-гуманиста // Культура Возрождения XVI в. М., 1997.
• Findlen P. Possessing Nature: Museums, Collecting, and Scientific Culture in Early Modern Italy. University of California Press, 1994. [books.google.ru/books?id=MdytpHTVf1gC]
• The origins of museums. The cabinet of curiosities in the sixteenth and seventeenth century Europe / ed. by Oliver Impey, Arthur MacGregor. Oxford, 1985.
• Mauriès P. Cabinets of Curiosities. London: Thames & Hudson, 2002.

Интернет-ресурсы

• Peter Huber. [www.kunstkammer.at Kunst- und Wunderkammern]  (нем.)
• J. Paul Getty Museum: [www.getty.edu/art/exhibitions/north_pavilion/cabinet/index.html Augsburg Cabinet: 3-D model online interactive with high-resolution photography, description of subjects depicted, and mapping of exotic materials]
• Ashmolean Museum: [www.she-philosopher.com/gallery/powhatan-map.html Powhatan’s Mantle]
• [www.gustavianum.uu.se/en/node128 The Augsburg Art Cabinet]

Отрывок, характеризующий Кабинет редкостей

– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.