Кавалер Глюк

«Кавалер Глюк. Воспоминание 1809 года» (Ritter Gluck. Eine Erinnerung aus dem Jahre 1809) — дебютная новелла Э. Т. А. Гофмана. Написана в Бамберге в июле-августе 1808 г. Опубликована в номере «Всеобщей музыкальной газеты» от 15 февраля 1809 г. Открывает авторский сборник «Фантазии в манере Калло» (1814).

Сюжет

Под осенними липами берлинского Тиргартена неблагозвучно пиликает оркестр. Сидя в кафе, рассказчик предаётся игре воображения, созывая к себе «дружественные тени». К его столику незаметно подсаживается неизвестный. Из разговора становится ясно, что это тонкий ценитель музыки. Он просит оркестр сыграть увертюру к «Ифигении в Авлиде» покойного композитора Глюка. При этих звуках меломан преображается: «передо мной был капельмейстер!»

Пути рассказчика и любителя музыки пересекаются ещё несколько раз, в том числе у Бранденбургских ворот. Новый знакомый сетует, что в Берлине не ценят Глюка, что однажды на представлении «Ифигении в Тавриде» он услышал увертюру из «Ифигении в Авлиде», хотя эти оперы принадлежат к разным периодам творчества композитора. Он делится сокровенными мыслями о предназначении художника:

Разве можно даже перечислить те пути, какими приходишь к сочинению музыки? Это широкая проезжая дорога, и все, кому не лень, суетятся на ней и торжествующе вопят: „Мы посвящённые!“ <…> в царство грёз проникают через врата из слоновой кости; мало кому дано узреть эти врата, ещё меньше — вступить в них! <…> Странные видения мелькают здесь и там <…>, трудно вырваться из этого царства <…> путь преграждают чудовища <…>. Но лишь немногие, пробудясь от своей грёзы, поднимаются вверх и, пройдя сквозь царство грёз, достигают истины. Это и есть вершина.

Через несколько месяцев на представлении оперы Глюка «Армида» герои вновь встречаются друг с другом. Возмущённый небрежностью постановки, загадочный меломан предлагает рассказчику послушать подлинную «Армиду» у него дома. Его жилище близ Фридрихштрассе хранит ноты всех произведений Глюка, но рассказчик замечает, что музыкальные инструменты подёрнуты пылью, а нотная бумага пуста…

Исполнение хозяином квартиры увертюры и заключительной сцены «Армиды» потрясает рассказчика своим совершенством. Он понимает, что перед ним гений и пытается выяснить его имя. Хозяин внезапно исчезает из комнаты. Наскучив ожиданием, рассказчик уже собирается покинуть пустынное жилище, когда собеседник возвращается в комнату в парадном камзоле со шпагой и торжественно провозглашает: «Я — кавалер Глюк!»

Источники вдохновения

В своём первом литературном опыте капельмейстер Гофман выразил обуревавшее его возмущение по поводу небрежного исполнения в Берлине сочинений Моцарта и Глюка, в котором он винил своего соперника Б. А. Вебера, а также разочарование отсутствием отклика берлинской публики на его собственные музыкальные сочинения.

Считается, что при разработке сюжета Гофман отталкивался от недавно опубликованной повести Дидро о племяннике композитора Рамо и от известного анекдота о том, как Моцарт посетил в 1789 г. берлинскую постановку собственной оперы, где был зашикан не признавшей его публикой.

Из письма Гофмана к издателю «Всеобщей музыкальной газеты» Рохлицу известен и другой источник сюжета — рассказ Рохлица, опубликованный этим изданием в 1804 году, о том, «как во время посещения сумасшедшего дома он услышал игру на фортепьяно душевнобольного, от которой у него пошел мороз по коже», с изложением удивительной теории музыки, которую развивал безумец.

Интерпретации

Поскольку австрийский композитор Глюк умер в 1787 году, а действие рассказа происходит осенью 1809 года (то есть через несколько месяцев после его публикации), читателю предоставляется самому решить, кем же был знакомый рассказчика — «гениально одаренным безумцем, настолько вжившимся в музыку Глюка, что в конце концов вообразил себя самим композитором» или же призраком покойного Глюка, посетившим Берлин в начале XIX века.

Гофман доводит сопереживание и внутреннее единение рассказчика (а следовательно, и читателя) с чудаком из Тиргартена до такой степени, которая исключает «клиническую дистанцию» и подводит его к фантастическому допущению о «возвращении в реальный мир давно умершего композитора».

Значение

По заключению Р. Сафрански, литературный дебют Гофмана — едва ли не самое совершенное его создание: «В этом рассказе, словно в фокусе, сконцентрированы все важнейшие мотивы и темы творчества Гофмана. Здесь уже полностью сформировались его литературный стиль и повествовательная техника».

Русский гофманист В. Ф. Одоевский под впечатлением от «Кавалера Глюка» написал повесть «Труды кавалера Джиамбаттисты Пиранези» для сборника «Русские ночи».

Отрывок, характеризующий Кавалер Глюк

– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.