Кавани, Лилиана

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лилиана Кавани
Liliana Cavani
Место рождения:

Карпи, Эмилия-Романья, Италия[1]

Профессия:

кинорежиссёр, сценарист

Карьера:

с 1961

Лилиана Кавани (итал. Liliana Cavani, род. 12 января 1933[1], Карпи, Модена, Эмилия-Романья) — итальянский кинорежиссёр и сценарист, ученица Лукино Висконти[2], творческая единомышленница и коллега по нескольким проектам Бернардо Бертолуччи[3], одна из признанных лидеров мировой кинематографии[4].

Помимо художественных и документальных фильмов осуществляет театральные постановки классических опер и выступает режиссёром их кинематографических версий[4].





Биография

Родилась 12 января 1933 года в городе Карпи (провинция Модена, Италия)[4].

Воспитанием Лилианы большей частью занималась бабушка по материнской линии. Отец — архитектор, значительное время проводил вне Италии. Мать работала, также часто уезжала[4].

Мать очень любила кино. Когда Лилиане было три года, во вторую половину дня в воскресенье всегда ходили в кинотеатр. Повзрослев, она склоняла мать к более серьёзным просмотрам (той нравились такие, «где можно поплакать»). Сама Лилиана не выделяет какой-то один фильм, который повлиял (видела их слишком много)[4].

Во время учёбы в лицее она участвовала в создании киноклуба. Благодаря ему участники сумели посмотреть, например, все фильмы Витторио де Сика, которого Лилиана считает самым лучшим режиссёром[4].

Хотела быть археологом, поэтому стала изучать латынь и греческий в Университете Болоньи, однако совершенно не знала немецкого (без него заниматься археологией практически невозможно: все крупные археологи XIX века — немцы)[2].

Учась на филологическом отделении Болонского университета[5], стала ходить в киноклуб университета, активно в нём участвовала. Буквально влюбилась в фильмы, которые там показывали[2].

Особенно была поражена режиссёром Витторио де Сика (картина «Золото Неаполя»)[2].

Неореализм в кинематографе оказался очень близок Лилиане, изменил линию её жизни[2].

Лилиана полагала, что итальянская литература XX века не выразила и не сказала ничего, что должна была сказать о жизни людей в эту эпоху. Поэтому после учёбы она решила отправиться в Рим и рассказать об этом с помощью кино[2] (прошла огромный конкурс и поступила на курс режиссуры в экспериментальную римскую киноакадемию)[5].

Во время обучения Кавани сняла два короткометражных фильма: «Il contro notturno» — о дружбе между белым и сенегальцем и «L’evento» — о группе туристов, убивших ради потехи итальянца. В 1961 году Кавани выиграла один из трёх призов, разыгрывавшихся в конкурсе итальянского телеканала RAI, в котором участвовало до 10 тысяч человек.

С 1962 по 1965 год Кавани работала на канале RAI и сняла несколько документальных фильмов. Её фильм «Philippe Petain — Processo a Vichy» получил приз за лучший телефильм на Венецианском кинофестивале 1965 года.

В 1966 году Лилиана Кавани обратилась к художественному кино и дебютировала с биографическим фильмом «Francesco d’Assisi» о Франциске Ассизском. Главную роль сыграл Лу Кастель. Её следующий биографический фильм был о Галилее.

Всемирное признание получил фильм Кавани «Ночной портье» о сексуальной связи заключённой концентрационного лагеря со своим мучителем-эсесовцем. После судебных разбирательств фильм был в конце концов признан произведением искусства и выпущен в прокат без купюр.

Лилиана не всегда берёт такие сюжеты, как в «Ночном портье». Во многом её судьба в кинематографе похожа на судьбу других режиссёров: её современника и земляка Бернардо Бертолуччи (вместе начали работать) и Марко Беллоккьо. Для них троих важно было говорить о том, о чём им хочется, и так, как нам хочется. Бертолуччи снял «Последнее танго в Париже», Лилиана — «Ночного портье» (картины сделали одновременно, они вписались в эпоху, оказались тем, что нужно было в тот момент человечеству). Для Лилиан «Ночной портье» — это своего рода эссе. Она делала его для себя и очень удивилась его успеху[2].

В своей следующей работе «По ту сторону добра и зла» (англ.) (1977) в центре внимания Кавани оказался Фридрих Ницше и его жизнь.

По роману «Шкура» в 1981 году сняла одноименный фильм[6].

Действие фильма «Берлинский роман» (1985 год) снова разворачивается на историческом фоне Третьего рейха и рассказывает о лесбийских отношениях.

В 1989 году вышел фильм «Франциск», в котором Кавани снова обратилась к событиям жизни святого.

Май 1991 года — Кавани приезжает в Санкт-Петербург (частный визит), где видит, как по телевизору показывают встречу Горбачева с президентом США. Спустя два года приезжает в Москву (в кинотеатре «Октябрь» шла ретроспекция её фильмов и её позвали, чтобы она представила эти картины). Затем побывала в Сочи (выбрали президентом «Кинотавра»). Была поражена, как народ пил водку. В конце 2008 года — приезд в Санкт-Петербург (по приглашению Михайловского театра) раз поставить оперу Руджеро Леонкавалло «Паяцы» (ставила в 1998-м на фестивале в Ровенне)[4]

Увлечения: любит море, на Капри имеет маленький домик, в 2008 году году провела там месяц (рассматривает это как подарок судьбы), любит плавать, кататься на лодочке[4].

Оперы

Ставит с людьми, с которыми неразлучна уже десять лет[2].

Работая над новыми оперными спектаклями, Лилиана пользуется фотографиями (фотография, кинематограф — её мир, а к живописи она равнодушна)[2].

Кавани полагает, что опера и кинематограф — два совершенно разных мира, что в опере человек зависит от музыки и что оперный режиссёр (фактически обслуживающий персонал и служит клавиру) не должен забывать, что за него уже все придумал композитор[2].

Когда Кавани нужно было придумать оформление сцены к опере «Ифигения в Авлиде» Глюка, но ничего не придумывалось, она решила зайти в Пантеон в Риме, где увидела красивейший купол. Купив на входе открытку, она отнесла её сценографу и сказала, чтобы сцена была с таким же куполом. Позднее тот же купол, только перевёрнутый, появился в картине «Берлинский роман»[2].

Любимый композитор Кавани — Верди (они родом из одного региона, Эмилия-Романья, на севере Италии). Она находит его величайшим музыкальным рассказчиком XIX века, у которого «каждая нота поважнее слова будет»[2].

В театральных постановках совершенно нет темы войны, которая часто присутствует в её картинах[2].

Кавани полагает:
Войну на сцене поставить практически невозможно, всё не то получается. Да и потом, устала я от войны. Я больше люблю личные истории
.

Постановки «Сельская честь» Масканьи и «Паяцы» Леонкавалло были созданы в эпоху популярности веризма (реалистическое течение в искусстве, очень близкие к кинорассказу) — простые декорации, простые сюжеты, всегда актуальные (например, убийство на почве ревности по-прежнему часто случается и в Италии, и по всему миру). Декорации также незамысловатые: акведук (характерный атрибут Рима), мотороллер с кузовом (в Италии эта конструкция называется «пчелка»), на заднем плане — обычные спальные районы, которые имеются в каждом городе[2].

Современные постановки, где «новаторские» режиссёрские решения идут вразрез с музыкой, Кавани не любит.

Фильмография

  • 1961 — Ночное совещание / Incontro di notte
  • 1962 — L’evento
  • 1963 — Storia del Terzo Reich
  • 1963 — Женщина в сопротивлении / La donna nella resistenza
  • 1964 — Эпоха Сталина / Età di Stalin
  • 1965 — Филипп Петэн: Процесс в Виши / Philippe Pètain. Processo a Vichy
  • 1965 — Дом в Италии / La casa in Italia
  • 1966 — Франциск Ассизский / Francesco d’Assisi
  • 1969 — Галилей / Galileo (совместно с болгарскими кинематографистами)
  • 1970 — Каннибалы /I cannibali[7]
  • 1972 — Гость / L’ospite
  • 1974 — Миларепа / Milarepa

Награды

  • Венеция-1965 (номинация) Лев Сан-Марко за лучший документальный фильм для телевидения («Процесс в Виши»)[1]

Напишите отзыв о статье "Кавани, Лилиана"

Примечания

  1. 1 2 3 [www.dnevkino.ru/allnames/names_lcavani.html Дневник кино]
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Бархатов В. [www.sobaka.ru/index.php?path=magazine/article/more/1685 Беседа с Лилианой Кавани]. «Собака.RU» №96. sobaka.ru (9 января 2009). Проверено 2 августа 2013. [www.webcitation.org/6IzodtFBV Архивировано из первоисточника 19 августа 2013].
  3. Ростовская А. [www.vppress.ru/tops/2798 Интервью с Лилианой Кавани: Думаю, что будущее — за женщиной!]. vppress.ru (26 ноября 2008). Проверено 3 августа 2013. [www.webcitation.org/65urrLf1t Архивировано из первоисточника 4 марта 2012].
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 Ливси Е., Карасёв И. [spb.kp.ru/print/24209.4/412693/ Режиссёру «Ночного портье» Лилиане Кавани на «Кинотавре» с утра предлагали водку]. /spb.kp.ru (4 декабря 2008). Проверено 2 августа 2013.
  5. 1 2 [www.inoekino.ru/author.php?id=750 Режиссёр Лилиана Кавани (Liliana Cavani)]
  6. [www.dramaturgo.ru/r1.html Курцио Малапарте]. Итальянские драматурги. dramaturgo.ru. Проверено 2 августа 2013. [www.webcitation.org/6IzofRf5h Архивировано из первоисточника 19 августа 2013].
  7. [www.inoekino.ru/prod.php?id=1942 Фильм «Каннибалы»]

См. также

Ссылки

Отрывок, характеризующий Кавани, Лилиана

– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.