Каверин, Вениамин Александрович
Поделись знанием:
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
| Вениамин Каверин | |||||||||
 портрет (1982) | |||||||||
| Имя при рождении: | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Дата рождения: | |||||||||
| Место рождения: | |||||||||
| Дата смерти: | |||||||||
| Место смерти: | |||||||||
| Гражданство: | |||||||||
| Род деятельности: |
прозаик, драматург, сценарист | ||||||||
| Направление: | |||||||||
| Жанр: | |||||||||
| Язык произведений: | |||||||||
| Дебют: |
рассказ «Одиннадцатая аксиома» | ||||||||
| Премии: |
| ||||||||
| Награды: |
| ||||||||
Вениами́н Алекса́ндрович Каве́рин (настоящая фамилия — Зи́льбер; 1902—1989) — русский советский писатель, драматург и сценарист. Член литературной группы «Серапионовы братья».
Наиболее известное произведение — приключенческий роман «Два капитана». Лауреат Сталинской премии второй степени.
Содержание
Биография
Родился 6 (19) апреля 1902 года в семье капельмейстера 96-го пехотного Омского полка Абеля Абрамовича Зильбера и его жены — урождённой Ханы Гиршевны (Анны Григорьевны) Дессон, владелицы музыкальных магазинов.
Старшая сестра Каверина — Лея Абелевна Зильбер (в замужестве Елена Александровна Тынянова, 1892—1944) — вышла замуж за Ю. Н. Тынянова, одноклассником которого был старший брат Каверина Лев Зильбер, впоследствии — крупный советский вирусолог.
Кроме того, в семье росли ещё трое старших детей — Мирьям (в замужестве Мира Александровна Руммель, 1890 — после 1988, жена первого директора Народного дома им. А. С. Пушкина Исаака Михайловича Руммеля)[5][6], Давид, впоследствии военный врач, и Александр (1899—1970), композитор, взявший псевдоним Ручьёв. Также, в доме Зильберов некоторое время жил гимназический друг Вениамина Анатолий Розенблюм, будущий активный член партии левых эсеров и один из основателей советской психотехники, о котором сохранились неоднократные упоминания в мемуарах Каверина «Освещённые окна» и «Эпилог»; см., например:
Толя Р., семиклассник, ... жил у нас, потому что в городе Острове (откуда он был родом) не было мужской гимназии. Мама согласилась взять его на пансион в надежде, что он, как примерный мальчик, благотворно подействует на меня и Сашу. Примерный мальчик стал пропадать до полуночи — он участвовал в одном из подпольных кружков[7].
14 августа 1912 года, по результатам приёмных испытаний, Вениамин был зачислен в приготовительный класс Псковской губернской гимназии. В «Освещённых окнах» он писал: «Нельзя сказать, что я был ленив — учился на тройки, четвёрки. Кроме математики, мне легко давались почти все предметы». Тем не менее, по протоколу педагогического совета от 11 мая 1916 года из сорока учеников третьего «б» класса только четыре гимназиста получили награду второй степени, в том числе и Вениамин Зильбер. Учился в Псковской губернской гимназии Вениамин Зильбер 6 лет.
Затем он окончил Ленинградский институт живых восточных языков по отделению арабистики (1923) и историко-филологический факультет Ленинградского государственного университета (1924). Был близок к младоформалистам. В 1929 году защитил диссертацию «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского».
Псевдоним «Каверин» был взят им в честь гусара П. П. Каверина, приятеля молодого Пушкина, выведенного им под собственной фамилией в первой главе «Евгения Онегина»[8].
Первый рассказ Каверина — «Хроника города Лейпцига за 18… год» — был опубликован в 1922 году.
В начале 1920-х годов входил в литературную группу «Серапионовы братья». Ранние рассказы были написаны на фантастические сюжеты.
Обращение к реальной жизни отразилось в романе «Девять десятых судьбы» (1926) и др. В 1927 году принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк».
Роман «Исполнение желаний» (2 кн., 1935—1936) и роман-трилогия «Открытая книга» (1953—1956) посвящены изображению творческого труда, научным поискам советской интеллигенции.
Наибольшую известность приобрел приключенческий роман «Два капитана» (2 кн., 1940—1945), в котором показаны овеянные романтикой путешествий духовные искания советской молодёжи военного поколения. Романы «Открытая книга» и «Два капитана» были неоднократно экранизированы.
В 1935—1949 годах Каверины жили в бывшем доме Придворного конюшенного ведомства (набережная канала Грибоедова, 9).
В годы Великой Отечественной войны Вениамин Каверин работал на Северном флоте. Собирая материал для второй книги «Два капитана», посещал основные соединения флота, наблюдал и изучал боевую работу личного состава. Во время посещения кораблей и частей беседовал с матросами и офицерами по вопросам советской литературы, оказывал помощь работникам военных газет. Результатом поездки стало опубликование ряда статей и очерков в местных и центральных газетах. За это Каверин был награждён в 1945 году орденом Красной звезды.
В 1956 году был членом редакции запрещённого партийными властями альманаха «Литературная Москва».
В 1958 году был едва ли не единственным в СССР крупным писателем старшего поколения, кто отказался участвовать в травле Бориса Пастернака в связи с публикацией на Западе его романа «Доктор Живаго» и присуждением ему Нобелевской премии[9].
В 1962 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга Булгакова «Жизнь господина де Мольера»[10]; в справке, сопровождающей роман, Вениамин Каверин впервые упомянул о «Мастере и Маргарите» как о произведении, в котором «невероятные события происходят в каждой главе»[11].
Подписал обращение в защиту Ю. М. Даниэля и А. Д. Синявского.
Подготовил для Четвёртого съезда СП СССР (1967) речь «Насущные вопросы литературы», которую ему запретили зачитывать.
В 1968 году он в «Открытом письме» объявил о разрыве с К. А. Фединым, когда тот не допустил до читателя «Раковый корпус» Солженицына.
Весьма лестную оценку творчества писателя дал немецкий славист В. Казак:Каверин — один из значительных русских писателей. Романы Каверина отличаются насыщенностью действия, подчас — детективной увлекательностью и искусным построением.
Умер 2 мая 1989 года. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.
Семья
- Жена — детская писательница Л. Н. Тынянова (1902—1984), младшая сестра Ю. Н. Тынянова.
- Дочь — фармаколог Наталия Вениаминовна Каверина (1924—2014), старший научный сотрудник НИИ фармакологии РАН, автор монографий «Фармакология коронарного кровообращения» (1963), «Фармакология моноаминергических процессов» (1971), «Современные аспекты фармакологии антиангинальных средств» (1980).
- Сын — Николай Вениаминович Каверин (1933—2014), доктор медицинских наук, профессор, академик РАМН, заведующий лабораторией физиологии вирусов Института вирусологии имени Д. И. Ивановского РАМН. Его жена (с 1962 года) — Наталья Николаевна Заболоцкая (род. 1937), дочь поэта Николая Заболоцкого[12].
- Брат — иммунолог Лев Александрович Зильбер.
- Племянник — Лев Львович Киселёв, учёный в области молекулярной биологии и биохимии.
Произведения
Романы, повести
- «Мастера и подмастерья», сборник (1923).
- «Девять десятых судьбы», роман (1925).
- «Конец Хазы», роман (1925).
- «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», роман (1928).
- «Художник неизвестен», роман (1931) — один из последних формальных экспериментов в ранней советской литературе.
- «Исполнение желаний», роман (книги 1—2, 1934—1936; новая редакция 1973).
- «Два капитана», роман (книги 1—2, 1938—1944).
- «Открытая книга», роман (1949—1956).
- «Неизвестный друг», повесть (1957—1959).
- «Кусок стекла», повесть (1960).
- «Семь пар нечистых», повесть (1962).
- «Косой дождь», повесть (1962).
- «Двойной портрет», роман (1963—1964) — рассказывает об уволенном с работы учёном, который по доносу попадает в лагерь.
- «О. И. Сенковский (Барон Брамбеус)» (1929; 1964 — новая редакция).
- «Перед зеркалом», роман (1972) — раскрывает судьбу одной русской художницы, особенно останавливаясь на периоде эмиграции, бережно включая в художественное повествование подлинные документы.
- «Двухчасовая прогулка», роман (1978) — о жизни советских учёных.
- «Наука расставания», роман (1983).
Рассказы
- «Пятый странник», фантастический рассказ (октябрь-декабрь 1921)
- «Пурпурный палимпсест» (1922)
- *«Столяры» (1922)
- «Большая игра», фантастический рассказ (1923)
- «Бочка», фантастический рассказ (1923)
- «Пролог», путевые рассказы (1930):
|
|
|
|
Драматические произведения
- «Укрощение мистера Робинзона» (комедия в шести картинах, 1933)
- «Утро дней» (пьеса) (первоначальное название «Тревожная юность», 1954)
Сказки
- «Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году»:
- «Городок Немухин»,
- «Сын стекольщика»,
- «Немухинские музыканты»,
- «Лёгкие шаги» (1962)
- «Сильвант»,
- «Много хороших людей и один завистник» (1960)
- «Песочные часы» (1943)
- «Летающий мальчик»
- «Снегурочка»
- «О Мите и Маше, о Весёлом трубочисте и Мастере золотые руки»
- «Верлиока» (2 июня 1981)
Воспоминания, эссеистика
- «Здравствуй, брат. Писать очень трудно…». Портреты, письма о литературе, воспоминания (1965)
- «Собеседник». Статьи (1973)
- «Освещённые окна» (1970—1973—1975)
- «Вечерний день». Письма, воспоминания, портреты (1980)
- «Письменный стол». Воспоминания, письма, эссе (1984)
- «Эпилог» (20 июля 1979), послесловие (1981), предисловие (15.03.1988), второе послесловие, приложения (25.03.1988)
- «Счастье таланта» (1989)
Статьи
- «Александр Фадеев» (1957)
- «Заболоцкий» (1958)
- «Маяковский» (1958)
- «Аркадий Гайдар» (1962)
- «Юрий Тынянов» (1964)
- «Всеволод Иванов» (1965)
- «Булгаков» (1965)
- «Бессрочный договор» (речь на Втором всесоюзном съезде советских писателей, 1954)
- «Горький и молодые» (1954—1960)
- «Волшебная палочка» (1960)
- «Неоткрытые дороги» (1964)
- «Читая Хэмингуэя» (1964)
- «Диккенс и театр» (1963)
- «Евгению Шварцу» (1965)
Награды и премии
- орден Ленина (16.11.1984)
- орден Отечественной войны 2-й степени (11.03.1985)
- 2 ордена Трудового Красного Знамени (19.04.1962; 25.04.1972)
- орден Дружбы народов (16.04.1982)
- орден Красной Звезды (2.12.1945)
- медали
- Сталинская премия второй степени (1946) — за роман «Два капитана»
Издания
(для книг, переиздававшихся неоднократно, указаны только первые издания)
- Мастера и подмастерья. Рассказы. М.-Пб. Круг. 1923.
- Рассказы. М. Круг. 1925.
- Конец хазы. Повести. Л. Жизнь искусства. 1926.
- Девять десятых судьбы. Роман. М.-Л. Госиздат. 1926.
- Ночь на 26 октября. Рассказ. Л. Прибой. 1926. 63 с.
- Осада дворца. Повесть для юношества. М.-Л. Госиздат. 1926.
- Впереди всех. Л., 1926
- Барон Брамбеус. Л., 1929.
- Пролог. Путевые рассказы. М.-Л. 1931.
- Скандалист, или вечера на Васильевском острове. Л., Прибой, 1929 г. 298 с.
- Страус Фома. Рассказ. М.-Л., 1931
- Художник неизвестен. Л. 1931.
- Черновик человека. Рассказы. Л. 1931.
- Исполнение желаний. Роман. Л. Гослитиздат. 1936.
- Актёры. Пьеса. Л.-М., Искусство, 1938.
- Сказка о Митьке и Маше о весёлом трубочисте и мастере золотые руки. М.-Л. Детиздат. 1939.
- Два капитана. Роман. Л. Гослитиздат. 1940. — не менее 70 прижизненных изданий.
- Домик на холме. Рассказы. М.-Л. Детгиз. 1941.
- Наши защитники. Рассказы. Л.-М. Искусство. 1941. 28 с.
- Салют. М. Военмориздат. 1941. 8 с.
- Трое. Рассказ. М. Военмориздат. 1941. 8 с.
- Ленинград. Август 1941. Фронтовые рассказы. Молотов. 1942.
- Дом на холме. Пьеса в 4-х действиях. М.-Л. Искусство. 1942. 72 с.
- Орлиный залёт и другие рассказы. М.-Л. Детгиз. 1942. 48 с.
- Рассказы. М. Военмориздат. 1942. 48 с.
- Мы стали другими. Рассказы. М. Советский писатель. 1943.
- Школа мужества. Рассказы. Воронеж. 1950.
- Открытая книга. Роман. М. Молодая гвардия. 1953.
- Юность Тани. М., Детгиз, 1955
- Неизвестный друг. Повесть. М. Советский писатель. 1960.
- Три сказки. М. Детгиз. 1960.
- Автобиографические рассказы. М., 1961.
- Из разных книг. М. Молодая гвардия. 1961. 240 с.
- Очерк работы. М. Советская Россия. 1964.
- «Здравствуй, брат. Писать очень трудно». М., 1965
- Двойной портрет. Роман. М. Молодая гвардия. 1967. 224 с.
- Летающий мальчик. Сказка. М., 1969
- Перед зеркалом. Роман в письмах. М. Советский писатель. 1972.
- Собеседник. М., Советский писатель, 1973.
- Освещённые окна. М. Советский писатель, 1974 г. 288 с.
- Петроградский студент. Роман. М. Советский писатель. 1976.
- Вечерний день. Письма. Встречи. Портреты. М. Советский писатель. 1980. 505 с.
- Письменный стол. Воспоминания и размышления. М. Советский писатель. 272 с.
- Ночной Сторож, или Семь Занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году. Рассказы. М. Детская литература. 1982.
- Верлиока. Сказочная повесть. М. Современник. 1983. 215 с.
- Наука расставанья. М., 1985
- Летящий почерк. М. Художественная литература. 1986. 415 с.
- Сказки. М., Детская литература, 1971
- Двухчасовая прогулка. Роман и повести. М. Современник. 1989.
- Эпилог. Мемуары. М. Московский рабочий. 1989. 544 с.
- Счастье таланта. М., Современник, 1989.
- Собрание сочинений в 2-х томах. М. АСТ-Пресс. 1994. 560 с, 592 с.
- Собрание сочинений в восьми томах. М. Художественная литература. 1980—1983., — 100 000 экз.
- Собрание сочинений в шести томах. М. ГИХЛ. 1963—1966., 100 000 экз.
- Содержание:
- том 1: Рассказы и повести 1921—1927 гг.: «Пятый странник», фантастический рассказ, «Большая игра», фантастический рассказ, «Бочка», фантастический рассказ, «Конец хазы», «Девять десятых», «Друг микадо», «Голубое солнце», «Скандалист или вечера на Васильевском острове»;
- том 2: Рассказы и повести 1930—1931 гг.: «Степь», «Грязь», «Бой-Страх», «Чечевица», «Страус-Фома», «Табор», «Суховей», «Дорога», «Нигрол», «Последняя ночь», «Возвращение», «Художниу неизвестен», «Укрощение мистера Робинзона» (комедия), «Исполнение желаний» (роман);
- том 3: «Два капитана» (роман);
- том 4: «Открытая книга» (трилогия, части «Юность», «Поиски»);
- том 5: «Открытая книга» (трилогия, часть «Надежда»), «Утро дней» (пьеса), «Неизвестный друг» (повесть), Сказки: «Песочные часы», «Много хороших людей и один Завистник», «Лёгкие шаги»;
- том 6: Повести: «Кусок стекла», «Семь пар нечистых», «Косой дождь»; «Двойной портрет» (роман), «О. И. Сенковский (Барон Брамбеус). Жизнь и деятельность», Статьи о литературе и искусстве: «Александр Фадеев», «Заболоцкий», «Маяковский», «Аркадий Гайдар», «Юрий Тынянов», «Всеволод Иванов», «Булгаков», «Бессрочный договор», «Горький и молодые», «Волшебная палочка», «Неоткрытые дороги», «Читая Хэмингуэя», «Диккенс и театр», «Евгению Шварцу».
Экранизации и постановки
- 1926 — «Чёртово колесо» (по мотивам повести «Конец хазы»).
- 1955 — «Два капитана» (реж. Владимир Венгеров).
- 1973 — «Открытая книга» (реж. Владимир Фетин).
- 1973 — «Немухинские музыканты» (реж. Вадим Курчевский).
- 1974 — «Исполнение желаний» (реж. Светлана Дружинина).
- 1976 — «Два капитана» (реж. Евгений Карелов).
- 1977—1979 — «Открытая книга» (реж. Виктор Титов).
- 1978 — «Поворот» (реж. Вадим Абдрашитов)
- 1981 — «Немухинские музыканты» (реж. Мария Муат).
- 1989 — «Лёгкие шаги» (реж. Елена Машкара)
- 2001 — мюзикл «Норд-Ост» (по роману «Два капитана», авторы Алексей Иващенко и Георгий Васильев)
Память
- В честь В. А. Каверина назван астероид Вениакаверин (2458 Veniakaverin).
- Памятник литературным героям романа «Два Капитана» — Татаринову и Григорьеву расположен в городе Пскове в сквере перед [www.kaverin.ru/ Псковской областной детской библиотекой имени В. А. Каверина].
- Площадь «Двух капитанов» (г. Полярный Мурманской области) названа в честь одноименного романа В. А. Каверина. В 1943—1944 гг на Северном флоте, в Полярном В. А. Каверин служил, будучи военкором «Известий». Здесь же была написана вторая часть романа. Действие другого романа В. А. Каверина, «Наука расставания» (1983), происходит во фронтовом Полярном, его главный герой — военкор Незлобин.
Напишите отзыв о статье "Каверин, Вениамин Александрович"
Примечания
- ↑ [www.sem40.ru/famous2/e1040.shtml Знай наших — известные евреи — Центральный Еврейский Ресурс. Сайт русскоязычных евреев всего мира. Еврейские новости. Еврейские фамилии]
- ↑ [www.peoples.ru/art/literature/story/kaverin/ Вениамин Александрович Каверин (Зильбер) / Veniamin Kaverin]
- ↑ [bvi.rusf.ru/fanta/esf_l/authors/k/kaverin.htm Kaverin V]
- ↑ [www.hrono.ru/biograf/bio_k/kaverin_va.php Каверин Вениамин Александрович]
- ↑ [derjava.pskov.ru/cat/cattema/catcattemadiver/959/ Левин Н. Ф. «Евреи в губернском Пскове»]
- ↑ [theater.pskov.org/about/books/book2/art54 Воспоминания И. И. Руммеля]
- ↑ Каверин. "[xwap.me/books/20787/Osveshchennyye-okna.html?p=41 Освещенные окна]"
- ↑ [www.mosedu.ru/хронограф/1648 mosedu.ru Вениамин Александрович Каверин. Биография]
- ↑ [thelib.ru/books/veniamin_aleksandrovich_kaverin/epilog-read.html Вениамин Каверин. Эпилог]
- ↑ Лесскис, 1999, с. 224.
- ↑ Лесскис, 1999, с. 225.
- ↑ [www.chukfamily.ru/Humanitaria/Frida/udina.htm PRO DOMO SUA. К. И. Чуковский и М. В. Юдина]
Ссылки
- [www.vestnik.com/issues/2002/0328/koi/kaverin.htm Николай Каверин. Истории из жизни Вениамина Каверина]
- [veniamin-kaverin.ru Сайт о Вениамине Каверине]
| ||||||
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Лесскис, 1999 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Каверин, Вениамин Александрович
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
Категории:
- Родившиеся 19 апреля
- Родившиеся в 1902 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Пскове
- Умершие 2 мая
- Умершие в 1989 году
- Умершие в Москве
- Писатели по алфавиту
- Писатели СССР
- Писатели России XX века
- Лауреаты Сталинской премии
- Кавалеры ордена Ленина
- Кавалеры ордена Отечественной войны II степени
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена Дружбы народов
- Кавалеры ордена Красной Звезды
- Награждённые медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Награждённые медалью «За оборону Советского Заполярья»
- Серапионовы братья
- Вениамин Каверин
- Персоналии:Переделкино
- Русские писатели XX века
- Мемуаристы России
- Литераторы, известные под псевдонимами
- Сказочники
- Члены Союза писателей СССР
- Похороненные на Ваганьковском кладбище
