Кавказ (поэма)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Кавказ» — поэма на украинском языке Т. Г. Шевченко (1814—1861). Поэма была переведена на многие языки, существует по меньшей мере 74 варианта переводов[1].





История создания и общая характеристика

Датирована 18 ноября 1845 года. Написана в c. Вьюнище Переяславского уезда Полтавской губернии. Посвящена другу Шевченко, Якову де Бальмену, который погиб в Кавказской войне (1829—1864) в июле того же года. За год до смерти де Бальмен выступил художником-иллюстратором рукописного «Кобзаря»[2], а также создал рисунок "Сотое и последнее покорение Кавказа".[3]

Эпиграфом к поэме стоит цитата из пророка Иеремии (9.1): «Кто даст главе моей воду, И очесем моим источник слез, И плачуся и день и нощь, о побиенных».

Используя образ Прометея в качестве отправной точки, поэма излагает саркастичную рефлексию на тему имперской политики по отношению к народам Кавказа.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3698 дней] Шевченко выступает против циничного низведения Бога к роли стратегического покровителя деспотизма.[4]

Изучение и оценки

Украинский литературовед И. М. Дзюба (р.1931) проводит параллель между позицией Шевченко и словами, вложенными Лермонтовым (1814—1841) в уста черкеса, обращающегося к плененному русскому офицеру («Измаил-Бей», изд. 1843)[5]

За что завистливой рукой

Вы возмутили нашу долю?

За то, что бедны мы, и волю

И степь свою не отдадим

За злато роскоши нарядной;

За то, что мы боготворим,

Что презираете вы хладно!

Не бойся, говори смелей:

Зачем ты нас возненавидел,

Какою грубостью своей

Простой народ тебя обидел?

Дзюбе же принадлежит сравнение «Кавказа» с поэмой «На памятник Данте» и одой «К Италии» Джакомо Леопарди (1798—1837)[6], поэмой «Вильгельм Телль» (1804) Шиллера, а также с балладой «Разбойник» канадской поэтессы индианского происхождения Полин Джонсон (Текахионваке, 1861—1913)[7]. По утверждению учёного, «в истории мировой литературы немного найдется примеров, чтобы поэтическое произведение полтора столетия не теряло своей политической злободневности и моральной остроты, звучало так, будто рождено болью за нынешнее состояние человечества»[8].

«С немыслимой у других его современников смелостью и категоричностью отбросил Шевченко все общественно-обязательные критерии из арсенала непрошенного цивилизаторства, государственной целесообразности, патриотизма, национальной и религиозной миссии — и, введя „человеческое измерение“, оставил один критерий: человеческая свобода и человеческая жизнь» (там же,[9]).

Высокую оценку поэме дал академик К. С. Гамсахурдия (1891—1975), классик грузинской литературы[10].

Влияние

Поэма вдохновила А. Я. Сокола (1870—1939) на создание памятника «Прометей раскованный», ставшего символом города Каменское.

Переводчики

См. также

Напишите отзыв о статье "Кавказ (поэма)"

Примечания

  1. [www.shevkyivlib.org.ua/component/content/article/8-shevchenkiana-static/740-mitets-na-storinkah-zmi-2013-kavkaz-movami-narodiv-kavkazu.html «Кавказ» мовами народів Кавказу | Центральна міська бібліотека ім. Т. Г. Шевченка для дітей]
  2. Дзюба, 130 (по веб-публикации [politconcept.sfedu.ru/2012.2/06.pdf])
  3. Бальмен Я.П. Повести. – Харьков, 1983:11; Дзюба, 100.
  4. Дзюба, 141.
  5. Дзюба, 128-9.
  6. Дзюба, 133-4.
  7. Дзюба, 152-3.
  8. Дзюба, 129-30.
  9. Дзюба, 147.
  10. Дзюба, 149.

Литература

  • Дзюба, Иван Михайлович. «Нам только сакля очи колет…» [magazines.russ.ru/druzhba/1996/1/dzuba.html «Кавказ» Тараса Шевченко на фоне непреходящего прошлого] (К 150-й годовщине со дня написания поэмы: 18 ноября 1845 года) // [magazines.russ.ru/druzhba/1996/1/ «Дружба Народов» 1996, № 1]

Отрывок, характеризующий Кавказ (поэма)

Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.