Каддафи, Муаммар

Муаммар Каддафи араб. معمر القذافي‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Каддафи в 2009 году</td></tr>
Братский вождь и руководитель революции
2 марта 1979 года — 20 октября 2011 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Председатель Совета революционного командования Ливии
8 сентября 1969 года — 2 марта 1977 года
Предшественник:	должность учреждена, Идрис I как король Ливии
Преемник:	должность упразднена
Премьер-министр Ливии
16 января 1970 года — 16 июля 1972 года
Предшественник:	Махмуд Сулейман аль-Магриби
Преемник:	Абдель Салам Джеллуд
Министр обороны Ливии
16 января 1970 года — 16 июля 1972 года
Предшественник:	Адам Саид Хавваз
Преемник:	неизвестно
Генеральный секретарь Всеобщего народного конгресса Ливии
2 марта 1977 года — 2 марта 1979 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Абдул Ати аль-Обейди
Председатель Африканского союза
2 февраля 2009 года — 31 января 2010 года
Предшественник:	Джакайя Киквете
Преемник:	Бингу ва Мутарика
Вероисповедание:	Ислам суннитского толка
Рождение:	7 июня 1942(1942-06-07) Вади-Жараф, Сирт, Мисрата, Итальянская Ливия
Смерть:	20 октября 2011(2011-10-20) (69 лет) Сирт, Ливия
Место погребения:	тайно похоронен в Ливийской пустыне
Отец:	Мухаммед Абу Меньяр
Мать:	Айша бен Ниран
Супруга:	1) Фатхиа Нури Халед 2) Сафия Фаркаш
Дети:	от 1-го брака сын: Мухаммад от 2-го брака сыновья: Саиф аль-Ислам, Саади, Мутасим Билал, Ганнибал, Сейф аль-Араб и Хамис дочь: Айша Приёмные: дочь: Ханна сын: Милад
Партия:	Свободные офицеры юнионисты-социалисты (1964—1969) Арабский социалистический союз (1972—1977)
Профессия:	Военный
Военная служба
Годы службы:	1965—2011
Принадлежность:	Королевство Ливия→ Ливийская Арабская Республика→ Великая Социалистическая Народная Ливийская Арабская Джамахирия
Звание:	полковник (1969 год)
Командовал:	Вооружённые силы Ливии
Сражения:	Египетско-ливийская война Угандийско-танзанийская война Чадско-ливийский конфликт Гражданская война в Ливии
Автограф:
Награды:

Запрос «Каддафи» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Муамма́р Мохаммед Абде́ль Саля́м Хами́д Абу Меньяр аль-Кадда́фи (audio  араб. معمر القذافي‎ [muˈʕamːar alqaðˈðaːfiː], Muʿammar al-Qaḏḏāfī, ливийск. араб. [muˈʕæmːɑrˤ əlɡædˈdæːfi]‎‎, известный как полковник Каддафи; 1940 или 7 июня/ 19 июня, либо весной или в сентябре 1942, Сирт, Мисрата, Итальянская Ливия — 20 октября 2011, Сирт, Ливия) — ливийский государственный и военный деятель, политик и публицист; де-факто глава Ливии в 1969—2011 годах, Председатель Совета революционного командования (1969—1977), премьер-министр и министр обороны Ливии (1970—1972), Генеральный секретарь Всеобщего Народного Конгресса (1977—1979); полковник (с 1969 года), верховный главнокомандующий вооружёнными силами Ливии (1969—2011). После того, как Каддафи отказался от всех постов, он стал именоваться как Братский лидер и руководитель первосентябрьской Великой революции Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии или Братский вождь и руководитель революции.

Свергнув монархию, он позднее сформулировал «Третью всемирную теорию», изложенную в его трёхтомном труде «Зелёная книга», установив в Ливии новый политический режим (или, как полагают некоторые авторы, форму правления) — «Джамахирию» (араб. جماهيرية‎). Доходы от нефтедобычи ливийское руководство направляло на социальные нужды, что позволило к середине 1970-х годов реализовать масштабные программы строительства государственного жилья, развития здравоохранения и образования. С другой стороны, Ливию в период правления Каддафи неоднократно обвиняли во вмешательстве в дела зарубежных государств. В 1977 году произошёл пограничный военный конфликт с Египтом, а в 1980-х годах страна оказалась втянута в гражданскую войну в Чаде. Являясь сторонником панарабизма, Каддафи предпринимал усилия по объединению Ливии с рядом стран, которые окончились неудачно. Он оказывал финансовую и иную поддержку многочисленным национально-освободительным, революционным и террористическим организациям во всём мире. Громкие теракты, в свя́зи с которыми обвиняли ливийское руководство, стали формальным основанием для американской бомбардировки страны в 1986 году и введения санкций в 1990-х годах.

27 июня 2011 года во время гражданской войны в Ливии Международный уголовный суд выдал санкцию на арест Муаммара Каддафи по обвинениям в убийствах, незаконных арестах и заключениях под стражу. В ходе гражданской войны оппозиционные силы при военном вмешательстве блока НАТО постепенно установили контроль над страной. Убит 20 октября 2011 года в ходе взятия Сирта силами Переходного национального совета.

Свержение Каддафи, проходившее под демократическими лозунгами, положило начало периоду нестабильности и вооружённой борьбы за власть на территории Ливии, приведя к фактическому распаду страны на ряд самостоятельных государственных образований, росту влияния исламистов и трибализма.

Биография

Ранние годы

Муаммар Каддафи родился в 1940 или 1942 году (7 июня или 19 июня, либо весной или в сентябре) в шатре в Вади-Жараф южнее города Сирт в бедуинской семье, принадлежавшей к арабизированому берберскому племени аль-каддафа. В последующем Каддафи неоднократно подчёркивал своё бедуинское происхождение: «Мы, сыны пустыни, располагали свои палатки на расстоянии не менее двадцати километров от побережья. В раннем детстве я ни разу не видел моря». Он был последним ребёнком и единственным сыном в семье. Его дед был убит в 1911 году итальянским колонистом. Вспоминая своё детство, Каддафи говорил: «Мы, бедуины, наслаждались свободой среди природы, всё было первозданно чистым… Между нами и небом не было никаких преград». В 9 лет он пошёл в начальную школу. Следуя за отцом, постоянно кочевавшим в поиске новых, более плодородных земель, Муаммар сменил три школы: в Сирте, Себхе и Мисурате. Отец позднее вспоминал: «Я не имел денег, чтобы найти сыну угол в Сирте или поручить его знакомым. Он ночевал в мечети, приходил за 30 километров по выходным дням навещать нас, проводил в пустыне, у палатки, свои каникулы». В юности Муаммар Каддафи был поклонником египетского лидера Гамаля Абделя Насера; участвовал в антиизраильских акциях протеста во время Суэцкого кризиса в 1956 году. В 1959 году в Себхе создаётся подпольная организация, одним из активистов которой становится Каддафи. 5 октября 1961 года организация провела демонстрацию протеста против выхода Сирии из состава Объединённой Арабской Республики, завершившуюся речью возле древней стены города главного организатора мероприятия — Муаммара Каддафи. Через несколько дней он был исключён из школы-интерната Себхи. В 1962 году окончил исторический факультет университета в Бенгази.

Школьником участвовал в подпольной политической организации, проводил антиколониальные демонстрации против Италии. В 1961 году Муаммар создал подпольную организацию, ставившую своей целью свержение монархии, как в соседнем Египте. В октябре того же года в городе Себха началась молодёжная демонстрация в поддержку алжирской революции. Она сразу же переросла в массовое антимонархистское выступление. Организатором и руководителем демонстрации был Каддафи. За это его арестовали, а затем выслали из города. Продолжать учёбу пришлось в Мисурате. Там он поступил в местный лицей, который успешно окончил в 1963 году.

В 1965 году Муаммар Каддафи в чине лейтенанта окончил военный колледж в Бенгази и начал службу в войсках связи в военном лагере Гар Юнес, затем в 1966 году проходил переподготовку в Великобритании и тогда же был произведён в капитаны. Во время стажировки в Великобритании лейтенанты Каддафи и Абу Бакр Юнис Джабер выделялись в группе ливийских офицеров строгим следованием исламским обычаям, отказывались от спиртного и увеселительных поездок. До свержения в Ливии монархии осенью 1969 года служил в инженерных войсках.

Революция аль-Фатех

В 1964 году под руководством Муаммара Каддафи на берегу моря близ селения Толмейта состоялся I съезд организации, получившей название «Свободные офицеры юнионисты-социалисты» (ОСОЮС), воспринявшей лозунги египетской революции 1952 года «Свобода, социализм, единство». В подполье ОСОЮС начала подготовку к перевороту. Каддафи впоследствии писал:

Наше политическое сознание, несомненно, начиналось с национального сознания, ни в коем случае не религиозного. И это определялось тем периодом, в котором началось формирование нашего политического сознания… периодом усиления национальной борьбы, когда вокруг нас всё полыхало в арабской отчизне: на западе — алжирская революция, на востоке — революция 23 июля (то есть в Египте), затем битвы 1958 года в Ливане, объединение Египта и Сирии, палестинская проблема, революция в Йемене, революция 14 июля (то есть в Ираке). При этом особое значение для начального становления нашего национального сознания имело впервые осуществлённое арабское единство, когда объединились Египет и Сирия. Вот те истоки или идейно-политические предпосылки, которые привели к тому, что наше сознание и наши революционные устремления были национальными.

Один из офицеров Рифи Али Шериф потом вспоминал о поведении молодых заговорщиков в военном колледже:

Я поддерживал контакт только лично с М. Каддафи и моим командиром взвода Баширом Хаввади. Командование следило за каждым нашим шагом. Мы должны были докладывать, куда идём, с кем встречаемся. Меня, например, об этом спрашивали сотни раз. Конечно, я не выполнял эти требования начальства, но М. Каддафи был в курсе моей деятельности и находил возможность направлять мою нелегальную работу. На виду был и сам М. Каддафи благодаря своей популярности среди курсантов. Но он умел держать себя в руках, безупречно себя вести, что восхищало нас. Начальство считало его «светлой головой», «неисправимым мечтателем» и поэтому снисходительно относилось к нему и серьёзно ни в чём не подозревало. М. Каддафи достаточно было один раз посмотреть на нового члена организации, и он почти безошибочно определял его возможности, запоминал его, хотя тот и не подозревал, что во главе движения стоит Муаммар, общительный, вдумчивый курсант. В каждом военном лагере мы имели не менее двух офицеров-информаторов. Нас интересовало вооружение подразделений, списки офицеров, их характеристики, настроение личного состава.

В общих чертах план выступления офицеров был выработан уже в январе 1969 года, но трижды назначавшиеся сроки операции «Эль-Кудс» («Иерусалим») — 12 и 24 марта, а также 13 августа — по различным причинам переносились. Ранним утром 1 сентября отряды членов ОСОЮС во главе с капитаном Каддафи одновременно начали выступления в Бенгази, Триполи и других городах страны. Они быстро установили контроль над основными государственными и военными объектами. Все подъезды к американским базам были заранее блокированы. Король Идрис I в это время находился на лечении в Турции. Каддафи вспоминал:

Возможно, я и играл доминирующую роль в нашем движении, но это было до часа «икс». После этого я, пожалуй, являлся скорее одним из рядовых участников переворота. 31-го оказался тогда в Бенгази, в казармах Гар Юнее. Начало выступления было назначено на 2 часа 30 минут утра одновременно по всей стране, за исключением самых дальних гарнизонов. Всем боевым группам была поставлена задача овладеть намеченными для них объектами не позднее 4 часов 30 минут.

Могарейф и Абдель Фаттах должны были захватить радиостанцию Бенгази и оттуда руководить операциями. Я должен был также передать в эфир наше первое коммюнике, заготовленное заранее, а также принять необходимые контрмеры на случай возможных осложнений (иностранная интервенция или попытки оказать сопротивление внутри страны).

В назначенное время, взяв с собой двух солдат, я в джипе направился к радиостанции. За мной последовала в автомашинах «группа захвата». По дороге какая-то колонна машин пересекла нам путь. Я остановился, чтобы выяснить, в чём дело. Оказалось, что Харруби, захватив казармы Бирка и взяв там командование в свои руки, решил направиться в полицейскую школу, чтобы нейтрализовать её, так как там могло быть организовано сопротивление. Мы спокойно продолжали движение. И не опоздали. Радиостанция была захвачена в 4 часа утра. С высоты «своего» объекта я посмотрел на город и увидел, как от порта в сторону Бенгази идут колонны грузовиков с солдатами. Я понял, что наш план осуществляется…

В 7:00 в эфир вышло известное «Коммюнике № 1», начинавшееся словами Каддафи:

Граждане Ливии! В ответ на сокровенные чаяния и мечты, переполнявшие ваши сердца. В ответ на ваши непрестанные требования перемен и духовного возрождения, вашу длительную борьбу во имя этих идеалов. Прислушиваясь к вашему призыву о восстании, преданные вам армейские силы взяли на себя эту задачу и свергли реакционный и коррумпированный режим, зловоние которого вызывало тошноту и шокировало нас всех.

Капитан Каддафи далее сказал: «Все, кто был свидетелем священной борьбы нашего героя Омара аль-Мухтара за Ливию, арабизм и ислам! Все, кто сражался на стороне Ахмеда аш-Шерифа во имя светлых идеалов… Все сыны пустыни и наших древних городов, наших зелёных нив и прекрасных деревень — вперёд!».

Одним из первых было сообщение о создании высшего органа государственной власти — Совета революционного командования (СРК). Монархия была свергнута. Страна получила новое название — Ливийская Арабская Республика. 8 сентября СРК принял решение о присвоении 27-летнему капитану Каддафи звания полковника и назначил его верховным главнокомандующим вооружёнными силами страны. В этом звании он остался на всю жизнь (до 1979 года являлся единственным полковником в стране).

Во главе государства

Председателем СРК стал Муаммар Каддафи. В состав СРК вошли 11 офицеров, участвовавших в перевороте: Абдель Салам Джеллуд, Абу Бакр Юнис Джабер, Аввад Хамза, Башир Хаввади, Омар Мохейши, Мустафа аль-Харруби, Мухаммед Наджм, Хувейлди аль-Хмейди, Абдель Монейм аль-Хуни, Мухаммад Могареф и Мухтар Герви. 16 октября 1969 года, Каддафи, выступая на массовом митинге, обнародовал пять принципов своей политики: 1) полная эвакуация иностранных баз с ливийской территории, 2) позитивный нейтралитет, 3) национальное единство, 4) арабское единство, 5) запрещение политических партий.

16 января 1970 года Муаммар Каддафи стал премьер-министром и министром обороны. Одним из первых мероприятий возглавляемого Каддафи нового руководства страны стала эвакуация иностранных военных баз с ливийской территории. Он тогда сказал: «Или иностранные базы исчезнут с нашей земли, и в таком случае революция будет продолжаться, или же, если базы останутся, революция погибнет». 31 марта 1970 года был завершён вывод войск с базы ВМС Англии Эль-Адем в районе Тобрука, 11 июня — с крупнейшей в регионе американской военно-воздушной базы Уилус-Филд, в предместье Триполи. База стала называться Окба Бен Нафиа по имени арабского полководца VII века, завоевавшего Ливию. 7 октября того же года из Ливии были изгнаны все 20 тыс. итальянцев. Этот день был объявлен «днём мщения». Кроме того, в качестве мести за жестокую колониальную войну, развязанную фашистской Италией в 1920-х годах, были уничтожены могилы итальянских солдат. В октябре 2004 года после встречи с премьер-министром Италии Сильвио Берлускони Каддафи пообещал сменить «день мщения» на «день дружбы», однако этого сделано не было. В 2009 году во время своего исторического визита в Италию он встретился с сотней изгнанных итальянцев. Один из изгнанников позже скажет об этой встрече: «Каддафи сказал нам, что он был вынужден нас изгнать, чтобы таким образом спасти нам жизни, потому что ливийский народ хотел убить нас. Но чтобы спасти нас, он также конфисковал всё наше имущество».

В течение 1969—1971 годов были национализированы иностранные банки, вся принадлежавшая итальянцам земельная собственность. Государство также национализировало собственность иностранных нефтяных компаний; остальные нефтяные компании были национализированы на 51 %.

Одним из первых шагов Каддафи после прихода к власти стала реформа календаря: в нём были изменены названия месяцев года, а летоисчисление стало вестись от года смерти пророка Мухаммеда. В ноябре 1971 года Совет революционного командования создал комиссию по пересмотру всего законодательства Ливии в соответствии «с основными принципами исламского шариата». В стране были запрещены алкогольные напитки и азартные игры. 15 апреля 1973 года, во время своего выступления в Зуаре, Муаммар Каддафи провозгласил культурную революцию, которая включала пять пунктов:

• аннулирование всех существующих законов, принятых предыдущим монархическим режимом и их замена законами, основанными на шариате;
• репрессии против коммунизма и консерватизма, производя чистку всех политических оппозиционеров — тех, кто выступал против или сопротивлялся революции, таких, как коммунисты, атеисты, члены Братьев-мусульман, защитники капитализма и агенты западной пропаганды;
• распределение оружия между людьми таким образом, чтобы общественное сопротивление защитило бы революцию;
• административная реформа, чтобы закончить чрезмерную бюрократизацию, превышение обязанностей и взяточничество;
• поощрение исламской мысли, отвержение любых идей, не соответствующих ей, особенно идей, импортированных из других стран и культур.

По словам Каддафи, ливийская культурная революция, в отличие от китайской культурной революции, не внедряла что-то новое, а, скорее, ознаменовала возвращение к арабскому и исламскому наследию. С 1979 года в стране введены шариатские законы.

Режим Каддафи в 1970—1990-е годы имел много общего с другими аналогичными постколониальными режимами в Африке и на Ближнем Востоке. Богатая природными ресурсами, но нищая, отсталая, трайбалистская Ливия, из которой в первые годы правления Каддафи изгонялись атрибуты западной жизни, была объявлена страной особого пути развития. Официальная идеология (см. ниже) представляла собой смесь крайнего этнического национализма, рентоориентированного планового социализма, государственного ислама и военной диктатуры «левого» толка с Каддафи во главе при декларируемой коллегиальности управления и «народовластии». Несмотря на это, а также на то, что Каддафи в разное время поддерживал различные радикальные политические течения, внутри страны его политика в эти годы была относительно умеренной. Опорой режима были армия, госаппарат и сельское население, для которого эти институты были фактически единственным механизмом социальной мобильности.

«Джамахирия» — Третья мировая теория

Придя к власти, Каддафи начал обобщать свои политические и социально-экономические взгляды в концепцию, выдвинутую в противовес двум основным мировым идеологиям — западной и социалистической. Своеобразная концепция общественного развития, выдвинутая Каддафи, изложена в его главном труде — «Зелёной книге», в которой идеи ислама сплетаются с теоретическими положениями русских анархистов Кропоткина и Бакунина. Джамахирия (официальное название государственного строя Ливии) в переводе с арабского означает «власть народных масс».

2 марта 1977 года на чрезвычайной сессии Всеобщего народного конгресса (ВНК) Ливии, проходившей в Себхе, была обнародована «Декларация Себхи», провозгласившая учреждение новой формы правления — Джамахирии (от араб. «джамахир» — массы). Ливийская Республика получила своё новое название — «Социалистическая Народная Ливийская Арабская Джамахирия» (СНЛАД).

Совет революционного командования и правительство распускались. Вместо них создавались новые институты, соответствующие «джамахирийской» системе. Всеобщий народный конгресс объявлялся высшим органом законодательной, а образованный им вместо правительства Высший народный комитет — исполнительной власти. Министерства заменялись народными секретариатами, во главе которых создавались органы коллективного руководства — бюро. Посольства Ливии в зарубежных странах также преобразовались в народные бюро. Главы государства в Ливии, в соответствии с принципом народовластия, не существовало.

В генеральный секретариат ВНК были избраны Каддафи (генеральный секретарь) и четверо его ближайших соратников — майор Абдель Салам Ахмед Джеллуд, а также генералы Абу Бакр Юнис Джабер, Мустафа аль-Харруби и Хувейлди аль-Хмейди. В октябре 1978 года Каддафи провозгласил «отделение революции от власти».

Ровно через два года пятёрка лидеров ушла в отставку с государственных постов, уступив их профессиональным управленцам. С тех пор Каддафи официально именуется Лидером ливийской революции, а вся пятёрка вождей — Революционным руководством. В политической структуре Ливии появились Революционные комитеты, призванные проводить через систему народных конгрессов политическую линию революционного руководства. Муаммар Каддафи официально являлся лишь лидером ливийской революции, хотя его реальное влияние на процесс принятия политических, экономических и военных решений на самом деле было высоко.

Муаммар Каддафи выступал за демократическое решение палестино-израильского конфликта путём создания единого арабо-еврейского государства под условным названием «Изратина».

Египетско-ливийская война

В середине 1970-х годов уже была очевидной ориентация внешней политики Ливии на СССР, в то время как Египет всё больше склонялся к сотрудничеству со странами Запада и вступил в диалог с Израилем. Политика египетского президента Садата вызвала негативную реакцию со стороны арабских стран, в том числе и Ливии.

Весной 1976 году Египет, а затем Тунис и Судан, обвинили Ливию в организации и финансировании их внутренних оппозиционных кругов. В июле того же года Египет и Судан выдвинули прямые обвинения против Ливии в поддержке неудачной попытки переворота против президента Судана Нимейри, а уже в августе началась концентрация египетских войск на ливийской границе. Напряжённость между двумя странами возросла в апреле — мае 1977 года, когда демонстранты в обеих странах захватили консульства друг друга. В июне Каддафи приказал 225 тысячам египтян, работавшим и проживавшим в Ливии, покинуть страну до 1 июля, иначе они будут арестованы. 20 июля того же года ливийская артиллерия впервые открыла огонь по египетским пограничным постам в районе ас-Саллум и Хальфайя. На следующий день египетские войска вторглись на территорию Ливии. В ходе четырёх дней боёв обе стороны использовали танки и авиацию. В результате посреднической миссии Алжира и Организации освобождения Палестины к 25 июля боевые действия прекратились.

Внешняя политика

Почти сразу после своего прихода к власти Муаммар Каддафи, движимый идеей панарабизма, взял курс на объединение Ливии с соседними арабскими странами. 27 декабря 1969 года состоялась встреча Каддафи, президента Египта Гамаля Абделя Насера и премьер-министра Судана Джафара Нимейри, по итогам которой была подписана «Триполийская хартия», содержавшая идею объединения трёх государств. 8 ноября 1970 года была принята «Каирская декларация» о создании Федерации Арабских Республик (ФАР) в составе Египта, Ливии и Судана. В том же году Каддафи предложил Тунису объединить две страны, но тогдашний президент Хабиб Бургиба отклонил это предложение.

11 июня 1972 года Каддафи призвал мусульман бороться с США и Великобританией, а также объявил о своей поддержке чёрных революционеров в США, революционеров в Ирландии и арабов, желающих присоединиться к борьбе за освобождение Палестины. 2 августа на встрече в Бенгази ливийский лидер и президент Египта Анвар Садат договорились о поэтапном объединении двух стран, которое было запланировано на 1 сентября 1973 года. Проявляя больший энтузиазм, чем египетский президент, Муаммар Каддафи в июле следующего года даже организовал 40-тысячный марш на Каир с целью оказать давление на Египет, но марш был остановлен в 200 милях от столицы Египта. Союз Ливии и Египта так и не получился. Дальнейшие события привели только к ухудшению египетско-ливийских отношений и позднее к вооружённому конфликту. При посредничестве Каддафи с 26 по 28 ноября 1972 года в Триполи состоялась встреча президентов Северного (ЙАР) и Южного Йемена (НДРЙ), которая завершилась подписанием «Полного текста Соглашения о единстве между двумя частями Йемена». Консультативный совет ЙАР на своём заседании 10 декабря «поблагодарил Каддафи за усилия, которые он предпринял в деле осуществления йеменского единства, являющегося шагом на пути к полному арабскому единству». В январе 1974 года Тунис и Ливия объявили об объединении и образовании Арабской Исламской Республики, но референдум по этому поводу так и не состоялся. Находясь в мае-июне 1978 года с визитом в Алжире, Каддафи выступил с предложением об объединении Ливии, Алжира и Туниса.

В августе 1978 года по официальному приглашению ливийского руководства в страну в сопровождении двух спутников прибыл лидер ливанских шиитов и основатель движения «Амаль» имам Муса аль-Садр, после чего они таинственно исчезли. 27 августа 2008 года Ливан обвинил Каддафи в заговоре с целью похищения и незаконного лишения свободы духовного лидера ливанских шиитов и потребовал ареста руководителя Ливии. Как отметил судебный следователь, совершая это преступление, полковник Каддафи «способствовал развязыванию гражданской войны в Ливане и вооружённому конфликту между конфессиями». Ливия всегда отрицала обвинения в причастности к исчезновению троих ливанцев и утверждает, что имам со своими спутниками выехал из Ливии в направлении Италии.

Во время Угандийско-танзанийской войны 1978—1979 годах Муаммар Каддафи отправил 2500 ливийских военнослужащих на помощь угандийскому диктатору Иди Амину. 22 декабря 1979 года США включили Ливию в список стран-спонсоров терроризма. В начале 1980-х годов США обвиняли ливийский режим во вмешательстве во внутренние дела не менее чем 45 стран.

1 сентября 1980 года, после тайных переговоров между представителями Ливии и Сирии, полковник Каддафи предложил Дамаску объединиться, чтобы они могли более эффективно противостоять Израилю, и 10 сентября было подписано соглашение по объединению Ливии и Сирии. Ливия и Сирия были единственными арабскими странами, которые поддержали Иран в Ирано-иракской войне. Это привели к тому, что Саудовская Аравия 19 октября того же года разорвала дипломатические отношения с Ливией. После подавления в июле 1976 года попытки государственного переворота в Судане, Хартум прервал дипотношения с Ливийской Джамахирией, которую президенты Судана и Египта обвинили в организации заговора с целью свержения Нимейри. В том же месяце на конференции исламских государств в Джидде был заключён тройственный «священный союз» Египта, Саудовской Аравии и Судана против Ливии и Эфиопии. Чувствуя угрозу со стороны альянса Египта и Судана, Каддафи в августе 1981 года сформировал трёхсторонний союз Ливии с Эфиопией и Южным Йеменом, направленный на противодействие западным, в первую очередь американским, интересам в Средиземном море и Индийском океане.

В ноябре 1982 года Каддафи внёс предложение создать специальный межафриканский орган для урегулирования спорных политических проблем мирным путём, что позволило бы избежать военных конфликтов на континенте.

13 августа 1983 года в ходе своего визита в Марокко Муаммар Каддафи подписал с марокканским королём Хасаном II в городе Уджда Арабо-африканский федеративный договор, предусматривающий создание союзного государства Ливии и Марокко в качестве первого шага на пути создания Великого Арабского Магриба. 31 августа в Марокко прошёл референдум, по результатом которого договор одобрили 99,97 % проголосовавших; Всеобщий народный конгресс Ливии поддержал его единогласно. Ливия оказывала поддержку фронту Полисарио, ведущей партизанскую войну против марокканских войск, и подписание договора ознаменовало собой прекращение ливийской помощи. Союз начал разваливаться, когда Ливия в 1985 году подписала союз с Ираном, а после того как Каддафи подверг критике марокканского короля за его встречу с премьер-министром Израиля Шимоном Пересом, король Хасан II в августе 1986 года вовсе аннулировал договор. Падение в это же время в Судане режима Нимейри привело к улучшению суданско-ливийских отношений. Каддафи прекратил оказывать поддержку Народной армии освобождения Судана и приветствовал новое правительство генерала Абдель Рахмана Свара аль-Дагаба. В 1985 году Каддафи объявил о формировании «Национального (регионального) командования арабских революционных сил» с целью «совершения вооружённых переворотов в реакционных арабских странах и достижения арабского единства», а также для «уничтожения посольств, учреждений и других объектов США и Израиля в странах, проводящих антиливийскую политику и поддерживающих США». В следующем году в ходе Международного народного конгресса, проходившего в Ливии, полковник Каддафи был провозглашён командующим единой общеарабской армией и идейным руководителем всех освободительных движений мира. Муаммар Каддафи трижды посетил Советский Союз — в 1976, 1981 и 1986 годах и встречался с Л. И. Брежневым и М. С. Горбачёвым.

В 1980-х годах Каддафи организовал на территории Ливии тренировочные лагеря для повстанческих группировок со всей Западной Африки, включая туарегов. В 1981 году Сомали разорвала дипломатические отношения с Ливией, обвинив ливийского руководителя в поддержке Сомалийского демократического фронта спасения и Сомалийского национального движения. 1 сентября 1984 года Муаммар Каддафи объявил, что послал войска и оружие в Никарагуа на помощь сандинистскому правительству в борьбе с США. В марте 1986 года, когда Каддафи принимал Конгресс Мирового центра борьбы против империализма и сионизма, среди его гостей были представители Ирландской республиканской армии, баскской сепаратистской группировки ЭТА и лидер радикальной американской организации «Нация ислама» мусульманин-афроамериканец Луис Фаррахан. В 1980-е года лидер ливийской революции активно снабжал оружием ИРА, считая её деятельность частью борьбы против «британского колониализма». Ливия оказывала помощь таким национально-освободительным и националистическим движениям как палестинские организации ООП, ФАТХ, НФОП и ДФОП, Фронт освобождения Мали, Объединённый патриотические фронт Египта, Национально-освободительный фронт моро, Фронт освобождения Арабистана, Народный фронт освобождения Аравии, Африканский национальный конгресс, Народный фронт освобождения Бахрейна, СВАПО, ФРЕЛИМО, ЗАПУ-ЗАНУ. Ливию также подозревали в оказании поддержки Красной армии Японии. В эксклюзивном интервью The Washington Post, данном им в 2003 году, Каддафи пояснил:

Я поддерживал борьбу за национальное освобождение, а не террористические движения. Я поддерживал Манделу и Сэма Нуйому, который стал президентом Намибии. Я также поддерживал Организацию Освобождения Палестины. Сегодня этих людей принимают с почётом в Белом доме. А меня по-прежнему считают террористом. Я не ошибался, когда поддерживал Манделу и освободительные движения. Если в эти страны возвратится колониализм, я снова стану поддерживать движения за их освобождение.

Каддафи занял жёсткую позицию по отношению к Израилю. 2 марта 1970 года ливийский лидер обратился к 35 членам Организации африканского единства с призывом порвать отношения с Израилем. В октябре 1973 года разразилась третья арабо-израильская война. 16 октября Саудовская Аравия, Иран, ОАЭ, Кувейт и Катар в одностороннем порядке подняли отпускную цену своей нефти на 17 % — до 3,65 долл. Спустя три дня в знак протеста против поддержки Израиля в Войне Судного дня Ливия объявило эмбарго на поставку нефти в США. Саудовская Аравия и другие арабские страны последовали её примеру, положив начало нефтяному эмбарго против стран, оказавших или способствовавших оказанию поддержки Израилю. В 1984 году Каддафи объявил, что

Вооружённые силы Ливии созданы для освобождения Палестины, для уничтожения сионистского образования, а также для того, чтобы пересмотреть карту мира, созданную империалистами, и провести новые границы… Вооружённый народ овладеет всем арабским миром, он поднимется на борьбу и вылечит на своем теле сионистскую язву.

Ливию подозревали в минировании Красного моря в 1984 году, которое привело к повреждениям 18 судов. 17 апреля того же года получил широкий резонанс инцидент, когда из здания Ливийского народного бюро (посольство) в Лондоне был открыт огонь по ливийским демонстрантам, в результате чего погибла сотрудница британской полиции Ивонн Флетчер и ещё 11 человек получили ранения. После этого 22 апреля Великобритания разорвала дипломатические отношения с Ливией. В 2009 году Каддафи в интервью Sky News сказал: «Она не враг нам, и мы сожалеем, всё время, и [выражаем] наше сочувствие, потому что она была на дежурстве, она была там, чтобы защитить ливийское посольство. Но есть проблема, которая должна быть решена — кто сделал это?».

Внутренняя политика

Придя к власти, революционное правительство не только столкнулось с оппозицией новому режиму, но и с внутренними проблемами в своих рядах. 7 декабря 1969 года СРК объявил о предотвращении попытки переворота со стороны подполковников министра обороны Адама Хавваза и министра внутренних дел Мусы Ахмеда. Спустя несколько месяцев 24 июля 1970 года Каддафи объявил о раскрытии «империалистического реакционного заговора» в Феццане, в котором были замешаны советник короля Омар Шелхи, экс-премьер-министры Абдель Хамид Бакуш и Хусейн Мазик, причём, как сообщалось, следствие установило «причастность американского ЦРУ к доставке оружия для готовившегося переворота».

Политические партии и оппозиционные группы были запрещены в соответствии с законом № 71 от 1972 года. Единственной легальной политической партией в стране в 1971—1977 годах был Арабский социалистический союз. 31 мая 1972 года был опубликован закон, запрещавший рабочие и студенческие забастовки и демонстрации, а также вводивший строгий контроль над прессой. В августе 1975 года, после неудачной попытки переворота, один из ближайших соратников полковника Каддафи — министр планирования и научных исследований майор Омар Мохейши бежал в Тунис, а затем перебрался в Египет. Журнал «Jeune Afrique» писал тогда:

С изменой Омара Мохейши, М. Каддафи потерял одного из своих самых давних единомышленников. Они сидели за одной партой в школе, вместе избрали военную карьеру с твёрдым намерением превратить ливийскую армию в действенный инструмент свержения монархии. Ещё совсем недавно, в начале августа, Мохейши сопровождал главу государства в Кампалу на конференцию ОАЭ в верхах, затем принимал делегацию ливанских журналистов. Впоследствии М. Каддафи ни одним словом не обмолвился об этом. Один из ливийских министров между тем шепнул знакомому журналисту, что ливийский лидер «очень переживает предательство своего лучшего друга». <…> Единственное, что может утешить полковника — это насеровский прецедент: раиса тоже предал маршал Амер, и он должен расстаться со своим ближайшим помощником.

В ноябре 1985 года Марокко выдала Омара Мохейши ливийским властям и препроводила его в Триполи, где, по сообщениям американских журналистов со ссылкой на ЦРУ, с ним расправились «у трапа самолёта на посадочной полосе». Как отмечает в своей работе «Ливийская революция» А. З. Егорин, вслед за Мохейши с политической арены ушли Хуни, Хаввади, Герви, Наджм и Хамза. Из 12 членов СРК с Каддафи остались Джеллуд, Джабер, Харруби и Хмейди.

С 1980 года более чем 15 ливийских изгнанников-противников Каддафи были убиты в Италии, Англии, Западной Германии, Греции и США. В октябре 1981 года был образован «Фронт национального спасения Ливии» (ФНСЛ) во главе с бывшим ливийским послом в Индии Мухаммад Юсуф аль-Магариафом, который базировался в Судане до падения в 1985 году режима президента Нимейри. 17 мая 1984 года ракетами была обстреляна резиденция Каддафи Баб аль-Азизия, причём 15 из 20 нападавших были убиты в завязавшейся перестрелке. Ответственность за нападение на резиденцию ливийского лидера взял на себя Фронт национального спасения Ливии. По данным Фронта национального спасения Ливии (ФНСЛ), в период с 1969 по 1994 год погибло 343 ливийца, выступавших против режима Каддафи, из которых 312 человек погибло на территории Ливии (84 человека умерли в тюрьмах, 50 человек были публично расстреляны по приговору революционных трибуналов, 148 человек погибли в авиакатастрофах, автокатастрофах и в результате отравления, 20 человек погибли в вооружённых столкновениях со сторонниками режима, четверо было застрелены агентами служб безопасности и шесть человек погибли, поскольку им было отказано в неотложной медицинской помощи).

Порой Муаммар Каддафи проявлял огромную снисходительность к диссидентам. 3 марта 1988 года он распорядился освободить 400 политических заключённых из тюрьмы «Абу Садим». В присутствии многотысячной толпы Каддафи, управляя бульдозером, сломал дверь тюрьмы и крикнул заключённым: «Вы свободны», после чего толпа заключённых бросились в образовавшийся пролом, она скандировала: «Муаммар, родившийся в пустыне, сделал тюрьмы пустыми!» Ливийский лидер провозгласил этот день Днём победы, свободы и торжества народовластия. Спустя несколько дней он разорвал «чёрные списки» лиц, подозреваемых в диссидентской деятельности.

Армия и концепция «вооружённого народа»

К моменту революции численный состав вооружённых силы Ливии насчитывал всего 8,5 тыс. человек, но за первые шесть месяцев своего правления Муаммар Каддафи за счёт призывников и путём переподчинения нескольких сот человек из военизированных сил национальной безопасности увеличил численность ливийской армии вдвое, доведя её к концу 1970-х годов до 76 тыс. человек. В 1971 году было ликвидировано министерство обороны, функции которого были возложены на Главное военное командование. Во время своего выступления 15 апреля 1973 года в Зуваре Каддафи заявил: «В то время, когда все режимы обычно опасаются своих народов и создают армию и полицию для своей защиты, в отличие от них, я вооружу ливийские массы, которые верят в революцию аль-Фатих». Серьёзные затруднения вызвала, выдвинутая им ещё в 1979 году, программа ликвидации традиционной армии путём её замены «вооружённым народом», способным, по мнению ливийского лидера, отразить любую внешнюю агрессию. В рамках воплощения этой идеи на протяжении почти десятка лет провозглашались и принимались меры по привлечению женщин на военную службу, военизации городов и учебных заведений, а также созданию своего рода отрядов народного ополчения. В вооружённых силах были созданы ревкомы, взявшие под контроль деятельность офицеров. 31 августа 1988 года полковник Каддафи объявил о «роспуске классической армии и традиционной полиции» и образовании формирований «вооружённого народа». Развивая свою концепцию «вооружённого народа», он также объявил о роспуске аппарата службы безопасности. Сентябрьским указом 1989 года были отменены все бывшие воинские звания, а на смену Генеральному командованию Вооружённых Сил пришёл Генеральный временный комитет обороны. В июне 1990 года была сформирована добровольная Джамахирийская гвардия.

Социально-экономическая политика в 1970—1980-х годах

До свержения монархии, в 1968 году 73 % населения страны было неграмотно. За первое десятилетие революционных преобразований в Ливии было открыто 220 библиотек и читален, 25 центров по распространению знаний, около 20 национальных культурных центров и 40 спортивных клубов. К 1977 году уровень грамотности вырос в общем до 51 %. С 1970 по 1980 год в стране было построено более 180 тыс. квартир, что дало возможность обеспечить современным жильём около 80 % нуждающихся, живших до этого в подвалах, хижинах или палатках. Каддафи играл важную роль в реализации грандиозного проекта Великая рукотворная река, назвав её «Восьмым чудом света». В августе 1984 года он заложил первый камень в фундамент завода по производству труб в Брега и тогда же начались работы по проекту. Эта огромная ирригационная система позволила снабжать пустынные районы и побережье страны водой из Нубийского водоносного слоя.

Сокращение потока нефтедолларов в связи с падением цен на нефть в начале 1980-х годов вызвало в Ливии некоторые экономические трудности. Выступая 1 сентября 1988 года на массовом митинге по случаю 19-й годовщины революции, Лидер революции объявил о широкомасштабной денационализации мелких и средних предприятий и даже упразднении организаций, ведающих импортом и экспортом товаров широкого потребления. Ливийский лидер заявил: «Любой группе людей даётся возможность участвовать в создании предприятий по строительству домов, дорог, их техническому обслуживанию, а также в других отраслях. Ливийцы могут создавать рестораны, кафе, организовывать места отдыха…».

Чадско-ливийский конфликт

После прихода к власти Муаммара Каддафи Ливия неоднократно заявляла территориальные претензии к соседнему Чаду на полосу Аузу, обосновывая свои требования тем, что в этой зоне проживает население, этнически близкое ливийским арабам и берберам. В то время в Чаде шла гражданская война между центральным правительством и Фронтом национального освобождения Чада (ФРОЛИНА), который вскоре распался на ряд группировок, имевших поддержку США, Франции и Ливии. В августе 1971 года президент Чада Томбалбай объявил о предотвращении попытки переворота с участием недавно освобождённых чадцев, которые предположительно получили поддержку от Муаммара Каддафи. Он разорвал отношения с Ливией и пригласил противников Каддафи создать базы на территории Чада, а ливийский лидер в ответ признал ФРОЛИНА и предложил оперативную базу в Триполи, увеличив размер поставок чадским повстанцам. В 1973 году ливийские войска не встретив сопротивления захватили участок пограничной территории Чада, а в 1975 году Ливия оккупировала и впоследствии присоединила полосу Аузу площадью 70 тыс. км².

В октябре 1980 года президент Гукуни Уэддей, ориентировавшийся на Ливию, обратился к ней за военной помощью в борьбе с поддерживаемыми Францией силами Хиссена Хабре, которые в то время также пользовались ливийской поддержкой. Начиная с этого времени Ливия приняла активное участие в вооружённом конфликте. В январе 1981 году Ливия и Чад объявили о своём намерении объединиться. Уэддей и Каддафи опубликовали совместное коммюнике, заявив, что Чад и Ливия договорились «работать для реализации полного единства между двумя странами». Однако объединение Ливии и Чада так и не состоялось. Благодаря вмешательству ОАЕ, 16 ноября того же года ливийские войска покинули Чад. По их возвращению домой Каддафи объявил, что его войска убили более чем 3000 «врагов», потеряв 300 своих; по другим оценкам ливийские потери были значительно выше.

Без ливийской поддержки силы Уэддея были не в состоянии остановить наступление войск Хабре, которые в июне 1982 года заняли Нджамену и свергли его правительство. Летом 1983 года ливийская армия вновь вмешалась в конфликт, но Уэддей на этот раз руководил повстанческой деятельностью против центрального правительства, возглавляемого Хабре. Последующее вмешательство французских и заирских войск привело фактически к разделению страны, причём под контролем проливийских сил оказалась вся территория к северу от 16-й параллели. В соответствии с соглашением о взаимном выводе из Чада, Франция вывела свои войска в ноябре 1984 года, но Ливия этого не сделала. В 1987 году чадские войска при поддержке Франции нанесли ряд поражений ливийской армии на севере Чада, в том числе в районе полосы Аузу, а также вторглись на территорию Ливии, разгромив авиабазу Маатен-Эс-Сарра. Спустя время стороны подписали соглашение о перемирии.

Вопрос о территориальной принадлежности полосы Аузу разбирался на заседании Международного суда в Гааге, который в 1994 году вынес решение в пользу Чада, вслед за чем Ливия вывела свои войска.

В сентябре 2001 года ливийский лидер Муаммар Каддафи напомнил Чаду о претензиях к Ливии в связи с «полосой Аузу».

Бомбардировка Ливии

5 апреля 1986 года на дискотеке La Belle в Западном Берлине, популярной среди американских военных, прогремел взрыв, в результате которого погибли 3 человека, включая турецкую девушку, и были ранены 200 человек. В организации теракта усмотрели ливийский след. Основанием для этого послужили перехваченные послания Каддафи, в которых ливийский лидер призывал своих сторонников в отношении американцев наносить максимальный ущерб, не обращая внимания на то, какая цель подвергается атаке — гражданская или военная, причём в одном перехваченном сообщении ливийская разведка информировала о деталях взрыва в западногерманской дискотеке. Президент США Рональд Рейган назвал Каддафи «бешеным псом Ближнего Востока», обвинив его в пособничестве международному терроризму. Президент США отдал приказ о бомбардировке городов Триполи и Бенгази. Для удара американской авиации было намечено пять целей, из которых три в районе Триполи (казармы Баб-Аль-Азизия, база подготовки боевых пловцов Сиди Билала и военный сектор аэропорта Триполи) и 2 — в районе Бенгази (казармы Аль-Джамахария-Баррас и аэродром «Бенина»). Ночью 15 апреля авиация США нанесла удары по намеченным целям. В ходе бомбардировки погибли несколько десятков человек, включая приёмную дочь Каддафи. Свидетельствуя в судебном иске 2002 года против Daily Telegraph, сын Муаммара Каддафи — Сейф аль-Ислам вспоминал:

Одним из самых страшных моментов в жизни моей семьи была бомбардировка Соединёнными Штатами городов Триполи и Бенгази в 1986 году. Мне было всего 14 лет в этот момент и моя семья были все вместе в нашем доме в Триполи. Однажды ночью, без предупреждения, бомбардировщики пришли и, в течение пяти минут, выпустили ракеты на нас. Я проснулся от громких звуков и взрывов, было страшно. По нашему дому нанесли непосредственный удар. Я знал, что мы должны были пойти в убежище, которое было построено в доме. К сожалению, некоторые из моих братьев и сестёр были слишком молоды, чтобы понимать, что делать, и они оказались в ловушке в одной части дома, когда рухнул коридор. Они застряли там до прибытия спасательной службы, и, когда мы откопали их, мы обнаружили, что моя младшая сестра Ханна умерла. Ей было всего четыре года.

После объединения Германии в 1990 году в руках западных спецслужб оказались архивы службы госбезопасности ГДР — «Штази», в которых была обнаружена расшифровка радиоперехвата переговоров Триполи с посольством Ливии в ГДР, в ходе которых был отдан приказ провести акцию «с как можно большим количеством жертв».

Когда 6 июня 2004 года президент Рональд Рейган скончался, Муаммар Каддафи заявил по этому поводу: «Я выражаю глубокое сожаление в связи с тем, что Рейган умер, так и не представ перед судом за его ужасающее преступление, совершённое им в 1986-м году против ливийских детей».

В 2001 году немецкий суд постановил, что ответственность за берлинский взрыв лежит на ливийских спецслужбах. После взятия Триполи отрядами повстанцев в 2011 году, появились сведения, что в захваченной резиденции Баб-эль-Азизия были обнаружены документы и личные фотографии, согласно которым Ханна Каддафи вовсе не погибла во время американской бомбардировки, а осталась жива и даже окончила курсы английского языка при офисе Британского совета в Триполи.

Дело Локерби и взрыв самолёта UTA. Период санкций

21 декабря 1988 года в небе над шотландским местечком Локерби был взорван пассажирский Boeing 747 американской авиакомпании Pan Am, выполнявший рейс № 103 из Лондона в Нью-Йорк, в результате чего погибли 270 человек (все пассажиры самолёта и члены экипажа, а также находившиеся в районе катастрофы люди). Сперва подозрение в организации теракта пало на террористов из Народного фронта освобождения Палестины, а также на власти Ирана, но вскоре генеральный прокурор Шотландии лорд Фрэйзер предъявил официальные обвинения в организации взрыва двум сотрудникам государственных спецслужб Ливии — Абдельбасету аль-Мохаммеду аль-Меграхи и аль-Амину Халифе Фхимаху.

19 сентября 1989 года в воздушном пространстве Нигера был взорван самолёт DC-10, выполнявший рейс UTA-772 из Браззавиля в Париж, в результате чего погибли 170 человек.Расследование выявило причастность к этому преступлению сотрудников ливийской разведки.

В 1992 году Совет Безопасности ООН ввёл против Ливии санкции. 1 декабря 1993 года были введены дополнительные санкции ООН, запрещающие продажу многих видов оборудования для транспортировки и переработки нефти, а также были заморожены ливийские авуары за границей.

В марте 1999 года французский суд заочно приговорил шестерых ливийцев, в том числе мужа сестры жены Каддафи, заместителя руководителя секретной службы Абдаллу Сенусси к пожизненному заключению за теракт в воздушном пространстве Нигера, а в августе прокурор Франции рекомендовал не обвинять Муаммара Каддафи в причастности к взрыву французского самолёта. Ливия заплатила 200 млн франков (31 млн долл.) родственникам погибших, но, как заявил Каддафи в интервью французской газете Le Figaro, это совсем не означает, что его страна причастна к взрыву. В апреле этого же года Ливия выдала двух сотрудников ливийских спецслужб, подозревавшихся в совершении теракта над Локерби. 7 мая 2002 года американская администрация включила Ливию в «ось зла».

13 августа 2003 года Ливия признала, что её официальные лица несут ответственность за взрыв самолёта в небе над Локерби. Сразу после этого встал вопрос о снятии с Ливии всех санкций и об исключении её из чёрного списка «государств—спонсоров международного терроризма». Однако Франция пригрозила использовать в СБ ООН своё право вето на резолюцию о снятии санкций, если Ливия не увеличит сумму компенсаций родственникам теракта над Нигером. 1 сентября полковник Каддафи объявил о своём решении выплатить жертвам трагедии, подчеркнув, что он не считает свою страну ответственной за теракт: «Нам важно наше достоинство. Деньги нам безразличны. Дело Локерби уже закончено, теперь закрыто и дело UTA. Мы открываем новую страницу в наших отношениях с Западом».

12 сентября Совет Безопасности ООН проголосовал за отмену санкций против Ливии.

23 февраля 2011 года бывший секретарь Главного народного комитета (министр) юстиции Ливии, Мустафа Абдель Джалиль в интервью шведскому таблоиду Expressen заявил, что у него «Есть доказательства того, что Каддафи лично отдал приказ о Локерби» («I have proof that Gadhafi gave the order about Lockerbie»).

Внутренняя и внешняя политика в период санкций

В знак протеста против соглашений в Осло между Организацией освобождения Палестины и Израилем Каддафи 1 сентября 1995 года объявил о высылке 30 тыс. палестинцев, работающих в его стране. Он также призвал арабские правительства изгнать палестинцев и отправить их обратно в сектор Газа и на Западный берег реки Иордан в качестве наказания израильских и палестинских лидеров за достигнутое соглашение. Однако уже в начале XXI века Каддафи стал выступать с идеей создания единого государства на территории Палестины в качестве решения арабо-израильского конфликта. В августе 2003 года он публиковал «Белую книгу», в которой изложил свои идеи урегулирования конфликта, в частности, создания объединённого арабо-еврейского государства «Изратина». Ключевой предпосылкой для мира он видел в возвращении палестинских беженцев, покинувших свои дома в ходе Первой арабо-израильской войны 1948—1949 гг.

В 1997 году Каддафи выпустил книгу «Да здравствует государство угнетённых!», а позже — сборник рассказов-притч «Деревня, деревня, Земля, Земля и самоубийство космонавта». В 1998 году по его инициативе было создано Сообщество государств прибрежного и сахарского региона (CENSAD) с целью укрепления мира, безопасности и стабильности, а также достижению глобального экономического и социального развития в регионе. 2 марта 2001 года также по его инициативе был провозглашён Африканский союз, объединяющий 54 государства Африки. Кроме того, Каддафи стал выступать с инициативой создания Соединённых Штатов Африки. Впервые данная формулировка была упомянута в 1924 году в поэме активиста движения за права афроамериканцев Маркус Гарви «Hail, United States of Africa», позже этой идеи придерживался президент Кении Кваме Нкрума. По мнению же Каддафи: «в интересах Европы, Америки, Китая и Японии, чтобы было такое образование, как Соединённые Штаты Африки. Когда-то я боролся за национальное освобождение вместе с Анголой, Зимбабве, ЮАР, Намибией, Гвинеей-Бисау, Кабо-Верде, Алжиром, Палестиной. Теперь мы можем отбросить винтовку и работать на благо мира и прогресса. В этом моя роль».

Покушения и заговоры

За годы правления на Муаммара Каддафи было совершено не одно покушение. К наиболее известным попыткам покушения и заговорам против полковника Каддафи можно отнести:

• В июне 1975 года во время военного парада была совершена неудачная попытка обстрелять трибуну, на которой находился Муаммар Каддафи.
• В 1981 году заговорщики из состава ливийских ВВС предприняли безуспешную попытку сбить самолёт, на котором Каддафи возвращался в Триполи из СССР.
• В декабре 1981 года полковник Халифа Кадир стрелял в Муаммара Каддафи, слегка ранив его в плечо.
• В ноябре 1985 года был казнён родственник Каддафи полковник Хасан Ишкал, намеревавшийся убить ливийского лидера в Сирте.
• В 1989 году во время визита президента Сирии Хафеза Асада в Ливию на Каддафи напал фанатик, вооружённый мечом. Нападавший был застрелен охраной.
• В 1996 году во время проезда кортежа Каддафи по улице города Сирт был взорван автомобиль. Ливийский лидер не пострадал, но в результате покушения погибли шесть человек. Позднее агент британской разведывательной службы MI5 Дэвид Шейлер скажет, что за покушением стояла британская секретная служба MI6.
• В 1998 году вблизи ливийско-египетской границы неизвестные обстреляли ливийского лидера, но главный телохранитель Айша закрыла собой Муаммара Каддафи и погибла; ещё семь охранников получили ранения. Сам Каддафи был легко ранен в локоть.

После санкций

В 2000-х годах брожение в среде сформировавшейся ливийской элиты, потеря всех союзников и нежелание Каддафи идти на открытую конфронтацию с Западным миром привели к некоторой либерализации экономической, а затем и политической жизни страны. В Ливию были допущены зарубежные компании, подписаны контракты о строительстве газопровода в Италию (отношения между бывшими колонией и метрополией до этого были крайне натянутыми). В целом, Ливия, хотя и с большой задержкой, пошла по пути руководителя Египта Хосни Мубарака. Изменения экономического и политического курса, сопровождавшиеся грамотной пропагандой, позволили Каддафи остаться у власти и избежать судьбы Анвара Садата или Саддама Хусейна.

В июне 2003 года на общенародном съезде Муаммар Каддафи объявил о новом курсе страны на «народный капитализм»; в то же время было заявлено о приватизации нефтяной и смежных отраслей промышленности. 19 декабря Ливия объявила об отказе от всех видов оружия массового уничтожения.

23 апреля 2004 года США объявили о частичном снятии антиливийских экономических санкций. 14 июля того же года в Триполи Муаммар Каддафи получил звание шахматного гроссмейстера за помощь в организации 17-го шахматного чемпионата мира, впервые в истории ФИДЕ проведённого в Африке.

Ливия вошла в Книгу рекордов Гиннесса как страна с самым низким ежегодным уровнем инфляции (в 2001—2005 годах — 3,1 %). По данным ИНАПРО за 2008 год, по доле ВВП (88,86 млрд долл.) на душу населения Ливия занимает первое место среди пяти арабских стран Северной Африки — 14,4 тыс. долл.

В августе 2008 года на встрече более 200 африканских королей, султанов, эмиров, шейхов и вождей племён Муаммар Каддафи был объявлен «королём королей Африки». 2 февраля следующего года Муаммар Каддафи был избран председателем Африканского союза. По состоянию на 2009 год уровень образованности населения составлял 86,8 % (до свержения монархии, в 1968 году 73 % населения было неграмотно). В своей внешней политике ливийский лидер продолжал оставаться приверженцем панарабизма. Так, в интервью каналу Евроньюс, данном им в 2009 году, отвечая на вопрос, о чём он мечтает, Каддафи сказал:

Я на самом деле верю, что тем или иным способом будет достигнуто Арабское единство. Особенно потому, что арабский мир оказался разделённым между союзами и крупными державами. Единство сжалось до размеров листка бумаги, его несёт по ветру, как пёрышко. Но возможно, арабы уже созрели для Арабского единства. Скажу по-другому: я предвижу создание Арабо-Африканского союза.

Гражданская война

Зимой 2010—2011 годов в странах арабского мира началась волна демонстраций и протестов, вызванных разными причинами, но направленных главным образом против правящих властей. Вечером 15 февраля в Бенгази собрались родственники заключённых, убитых при невыясненных обстоятельствах в триполийской тюрьме «Абу-Слим» в 1996 году, которые потребовали освобождения адвоката и правозащитника Фетхи Тарбеля. Несмотря на освобождение Тарбеля, демонстранты вступили в противостояние с силами безопасности. В последующие дни антиправительственные выступления активно подавлялись верными ливийскому лидеру силами при поддержке иностранных наёмников. 18 февраля демонстранты взяли под свой полный контроль город Аль-Байда, причём местная полиция перешла на сторону протестующих. К 20 февраля под контроль противников ливийского руководства перешёл Бенгази, после чего беспорядки перекинулись на столицу. За несколько дней волнений восточная часть страны оказалась под контролем протестующих, в то время как в западной части Каддафи сохранял власть. Основным требованием оппозиции стала отставка полковника Каддафи. Вечером 22 февраля Муаммар Каддафи выступил по государственному телевидению, объявив:

У Муаммара Каддафи нет поста, чтобы его покинуть. Он не президент, он лидер революции, и он останется на этой земле. В Ливии нет войны. Группы молодых людей под влиянием наркотиков нападают на полицейские участки, воруют оружие. Они не уважают свою страну, копируют образ Египта и Туниса, хотят превратить Ливию в исламское государство, в новый Афганистан! Этими крысами манипулируют иностранные силы, включая «Аль-Каиду». Мы ещё не применили против них силу, но можем применить её в соответствии с ливийскими законами. Если протесты продолжатся, дом за домом будет очищен, пока протестующие не сдадутся. Кто не сложит оружие, будет казнён. С завтрашнего дня Ливия заживёт по-новому. Будут созданы муниципалитеты и общественные комитеты. Ливийцы смогут по собственному усмотрению избрать конституцию или новую законодательную систему.

26 февраля Совет безопасности ООН ввёл санкции, запрещающие поставки в Ливию оружия и любых материалов военного назначения, а также запрет на международные поездки Каддафи и замораживание его зарубежных активов. На следующий день в Бенгази на совместном экстренном совещании членов местных народных советов повстанцы сформировали Переходный национальный совет как орган власти революции, который возглавил бывший министр юстиции страны Мустафа Мухаммад Абд-аль-Джалиль. В тот же день на западе Ливии под контроль противников Каддафи перешёл важный центр нефтеперерабатывающей промышленности город Эз-Завия. Между тем на востоке Ливии вооружённые отряды повстанцев начали наступление на Триполи, захватывая ливийские города на своём пути. 2 марта под их контроль перешёл один из центров нефтяной промышленности страны Марса-Брега, а спустя два дня порт Рас-Лануф. 5 марта повстанцы вошли в Бин-Джавад — последний город на пути к Сирту, но уже на следующий день вынуждены были отступить из города. К середине марта правительственные войска перешли в наступление на позиции мятежников и в течение нескольких дней вернули под свой контроль города Рас-Лануф и Марса-эль-Брэга. 10 марта на западе Ливии правительственными войсками была отбита Эз-Завия.

Совет Безопасности ООН в ночь с 17 на 18 марта принял резолюцию 1973, предполагающую запрет на полёты ливийской авиации, а также принятие любых мер для защиты ливийского населения, за исключением проведения наземной операции. Вечером 19 марта вооружённые силы Франции и США приступили к операции «Рассвет одиссеи» по поражению военных целей в Ливии на основании резолюции Совбеза ООН «с целью защиты мирного населения». К операции присоединился ряд европейских и арабских стран. В своём выступлении к ливийскому народу Каддафи заявил в адрес стран международной коалиции: «Вы не готовы к войне, а мы готовы. Мы счастливы, что этот момент настал» и «Вы — агрессоры, вы — животные. Все тираны рано или поздно падут под давлением народа». В своём выступлении он также объявил, что их ждёт судьба Гитлера и Муссолини. В результате авианалётов коалиции и нанесения ракетно-бомбовых ударов по позициям правительственных войск сторонникам Каддафи пришлось отступить с занятых позиций. При поддержке авиации стран международной коалиции повстанцам удалось в течение нескольких дней восстановить контроль над Адждабией, Марса-эль-Брегой и Рас-Лануфом, продвинувшись в направлении Сирта. Однако правительственные войска не только остановили продвижение повстанцев близ Сирта, но и развернули массированное наступление, отбросив к 30 марта повстанцев на 160 километров к востоку страны.

30 апреля ливийский лидер выступил с телеобращением к народу, объявив, что готов заключить перемирие, призвав страны НАТО к переговорам по прекращению международной военной операции в Ливии. Он сказал: «Вы просите оставить власть того, кто отдал её ещё в 1977 году. Что же ему оставить? Свою страну? Это просто смешно. Кто имеет право требовать от человека покинуть его страну?» и добавил: «Я не собираюсь уезжать из своей страны. Никто не сможет заставить меня отказаться от защиты родного государства». В своём телеобращении Каддафи заявил также о том, что его страна находится в состоянии войны с Италией, поскольку та приняла участие в операции международной коалиции: «Войны хочет ливийский народ и я не могу препятствовать. Мы уже в состоянии войны с Италией, поскольку итальянцы убивают наших детей в 2011 году, как в 1911. Поэтому я не могу запретить ливийцам защищать их жизнь и землю и перенести военные действия на территорию противника».

24 июня организация «Международная амнистия» провела ряд расследований деятельности сторонников Муаммара Кадаффи. По их словам, они обнаружили доказательства того, что повстанцы сфальсифицировали многие данные о преступлениях сил, лояльных Каддафи. Однако 27 июня Международный уголовный суд в Гааге (МУС) выдал ордер на арест Каддафи за организацию убийств, задержаний и лишения свободы, совершённых в первые 12 дней восстания ливийцев.

После нескольких месяцев боёв, 20 августа, отряды повстанцев атаковали столицу. Ожесточённые бои между противоборствующими сторонами развернулись вокруг правительственного комплекса Баб аль-Азизия, который подвергся авиаударам НАТО. К 23 августа им удалось прорваться через ворота во внешнем периметре комплекса и установить над ним контроль, но самого Каддафи там не оказалось. Захватив его резиденцию, повстанцы обезглавили золоченую статую Каддафи и, бросив голову на землю, стали её пинать ногами. Помимо этого, они сожгли его бедуинский шатёр, в котором он принимал иностранных гостей и с которым ездил за рубеж. Спустя некоторое время Муаммар Каддафи выступил с аудиобращением к нации, назвав сдачу Баб аль-Азизии «тактическим манёвром», заявив, что «бункер фактически сравняли с землей в результате 64 авианалётов НАТО». Он также добавил: «Я немного осмотрел Триполи, оставшись незамеченным людьми. Я не почувствовал, что Триполи в опасности». Сами повстанцы объявили награду в 1,6 млн долл. тому, кто передаст Каддафи или его тело новым властям, обещая за это также амнистию. 9 сентября по настоянию прокурора Международного уголовного суда Муаммар Каддафи был объявлен Интерполом в международный розыск.

После падения Триполи под контролем Каддафи остались только города Бани-Валид и Сирт, вокруг которых развернулись ожесточённые бои. Неоднократные попытки отрядов НПС овладеть Сиртом оканчивались неудачей. Как позднее рассказывал начальник службы внутренней безопасности генерал Мансур Дао, Муаммар Каддафи примерно за 12 дней до взятия Триполи покинул столицу и перебрался в Сирт: «Он был расстроен, он был зол, иногда нам казалось, он сходит с ума. Чаще всего он был просто печален и зол. Он был убеждён, что ливийский народ по-прежнему его любит, даже после того, как мы сказали ему, что столица пала». По словам Дао «Каддафи нервничал. Он не мог никуда позвонить или ещё как-то связаться с внешним миром. У нас было очень мало воды и еды. С лекарствами тоже было туго». Однако временами Каддафи выступал с аудиообращениями через канал аль-Урабия, призывая народ к сопротивлению. Говоря о жизни полковника в осаждённом Сирте экс-начальник службы внутренней безопасности отмечал, что «Каддафи проводил время за чтением, делал заметки или заваривал себе чай. Он не руководил сопротивлением, этим занимались его сыновья. Сам Каддафи ничего не планировал. Да и не было у него никаких планов». По его словам, ливийский лидер «шагал взад-вперёд по маленькой комнате, делая записи в блокноте. Мы знали, что это конец. Каддафи говорил: „Я разыскиваюсь Международным уголовным судом. Ни одна страна не примет меня. Я предпочитаю умереть от рук ливийцев“».

Гибель

Смерть — это мужчина, нападающий и никогда не переходящий к обороне, даже если он потерпел поражение. Он злобен, иногда смел, иногда труслив. Несмотря на раны, полученные в борьбе со смертью, упорный противник никогда не сдается. И в этом превосходство жизни над смертью

Из книги М. Каддафи «Деревня, деревня. Земля, земля. Самоубийство космонавта и другие рассказы»

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/watch?v=rgfjn127LUY&feature=youtu.be Взятие в плен Каддафи незадолго до его убийства (BBC)]

Утром 20 октября 2011 года отряды Национального переходного совета предприняли очередной штурм Сирта, в результате которого им удалось взять город. При попытке вырваться из осаждённого города Муаммар Каддафи был взят повстанцами в плен. НАТО опубликовало коммюнике с отчётом, согласно которому примерно в 08:30 (06:30 по Гринвичу) её авиация нанесла удары по одиннадцати военным машинам армии Каддафи, составлявшим часть большой колонны примерно из 75 машин, которая быстро двигалась по дороге в пригороде Сирта. После того, как удар с воздуха подбил одну из них, «группа из двух десятков транспортных средств режима Каддафи направилась с большой скоростью на юг, по-прежнему представляя собой серьёзную опасность. Самолёты НАТО уничтожили или повредили около десятка из них».

Повстанцы сумели захватить раненого Каддафи, после чего его тотчас окружила толпа, которая стала издеваться над ним. Люди с криками «Аллаху Акбар!» принялись стрелять в воздух и тыкать в полковника автоматами. Каддафи с залитым кровью лицом повели к автомобилю, где посадили на капот. Появившиеся позднее видеозаписи последних минут жизни Каддафи опровергли первоначальную официальную версию Национального переходного совета Ливии. Стало ясно, что он был убит в результате самосуда захватившими его в плен повстанцами.

В последние минуты жизни Муаммар Каддафи призывал повстанцев одуматься: «Харам алейкум… Харам алейкум… Позор вам! Вы не ведаете греха?!».

Помимо Каддафи, был захвачен и его сын Мутаззим, но затем, при невыясненных обстоятельствах, его убили. Также был убит один из участников переворота 1969 года и членов СРК, министр обороны и главнокомандующий вооружёнными силами, бригадный генерал Абу Бакр Юнис Джабер.

Тела Муаммара Каддафи, его сына и Абу Бакра Юниса Джабера были выставлены на всеобщее обозрение в промышленном холодильнике для овощей в торговом центре в Мисурате. На рассвете 25 октября все трое были тайно похоронены в Ливийской пустыне. На этом закончилось 42-летнее правление полковника Каддафи и революция, которую он провозгласил после свержения монархии в 1969 году.

Управление Верховного комиссара ООН по правам человека, Международная амнистия и глава российского МИД потребовали провести тщательное расследование обстоятельств смерти Каддафи.

Выступление на Генассамблее ООН

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/watch?v=2f1V2y2AQqM Речь Муаммара Каддафи на Генассамблее ООН (на русском)]

В сентябре 2009 года Муаммар Каддафи прибыл в США на 64-ю сессию Генассамблеи ООН. Вместо положенных 15 минут выступление Каддафи на трибуне Генассамблеи продолжалось полтора часа. Переводчик, выполняя свою работу на протяжении 75 минут, в один момент не выдержал и прокричал в микрофон на арабском: «Я больше не могу», после чего его заменил глава арабского представительства ООН. Выйдя на трибуну, Каддафи заявил: «Даже мой сын Обама сказал, что это — историческое заседание» В своей речи ливийский лидер подверг резкой критике Совет Безопасности ООН, назвав его «советом по терроризму». Держа в руках устав ООН, Каддафи сказал, что, согласно этому документу, военная сила применяется только по решению ООН при согласии всех стран-членов организации, уточнив, что за время существования ООН «большие страны провели 64 войны против малых» и «ООН ничего не сделала, чтобы предотвратить эти войны». Он предложил перенести штаб-квартиру ООН из Западного полушария в Восточное — «например, в Ливию». Муаммар Каддафи защитил право талибов создать Исламский эмират и затронул даже сомалийских пиратов:

Сомалийские пираты — это не пираты. Индия, Япония, Австралия, вы — пираты. Вы ведёте промысел в территориальных водах Сомали. А Сомали защищает свои запасы, еду для своих детей… Я видел этих пиратов, я разговаривал с ними.

Лидер ливийской революции объявил, что президент США Джордж Буш и премьер Великобритании Тони Блэр лично участвовали в казни президента Ирака Саддама Хусейна, потребовал расследовать убийства Джона Кеннеди и Мартина Лютера Кинга и предложил сделать Барака Обаму пожизненным президентом США. В конце выступления Каддафи заявил: «Вы уже устали. Вы все спите» и покинул трибуну со словами «Вы породили Гитлера, не мы. Вы преследовали евреев. И вы устроили холокост!».

Оценка эпохи и личности

Муаммар Каддафи — последний представитель поколения арабских националистов-революционеров, пришедших к власти в результате военных переворотов 1950—1960-х годов.

Во время волнений 2011 года в интервью «Росбалту» профессор истории международных отношений и европейской политической системы Урбинского университета имени Карла Бо (Италия) Массимильяно Крикко высказал следующую точку зрения:

…и в 1970-е, 1980-е, и даже в 1990-е гг. Каддафи сделал немало для простых ливийцев. Было время, когда бензин был бесплатным — так Каддафи распределял доходы от нефти. Он реализовал ряд больших проектов, направленных на улучшение жизни людей: например, решил проблему пресной воды. Однако, начиная с 2000 года, сконцентрировал всё внимание на международной арене, пытаясь построить отношения с крупными державами, и забыл в каком-то смысле о своём народе. <…>

Каддафи же, несмотря на то, что сам был военным и пришёл к власти благодаря армии, в какой-то момент радикально поменял устройство страны, которая превратилась в его собственность. Так, он отдалил от себя военных, потому что превратился в неоспоримого лидера, «отца страны», не желающего привязывать свою судьбу к армии или любой другой структуре. <…>

Каддафи был образцом self-made man, который пришёл к власти сам, через революцию, свергнув монархический режим, благодаря поддержке народа. И вот вдруг он начинает назначать сыновей в качестве своих преемников, а его режим начинает напоминать двор свергнутого им короля Идриса I. Из главы суверенного народа он превратился во главу клана.

Наиболее широко изложил свои взгляды на личность Каддафи президент Уганды Йовери Мусевени. Он выделил несколько больших ошибок правления Каддафи, среди которых

1) поддержка Иди Амина в войне с Танзанией, что можно «расценить как прямую агрессию против народа Уганды и Восточной Африки»;
2) стремление как можно скорее создать Соединённые Штаты Африки;
3) вмешательства во внутренние дела многих африканских стран;
4) игнорирование страданий чернокожих христиан Южного Судана;
5) поддержка ближневосточных радикалов.

При этом Мусевени высказал следующее мнение о личности полковника:

Каддафи — националист, убеждённый патриот, который никому не подчиняется. Кстати сказать, я никогда не сумею понять западных лидеров, не любящих людей, мыслящих независимо, зато обожающих политиков-кукол. Ведь кукла — это плохо для всех. После 1945 года выбраться из «третьего мира» в статус реальной державы смогли только страны, лидеры которых мыслили независимо, а не прислуживали хозяевам. Например: Южная Корея (Пак Чон Хи), Сингапур (Ли Куан Ю), Китайская Народная Республика (Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай, Дэн Сяопин, Маршал Ян Шанкунь, Ли Пэн, Цзян Цзэминь, Ху Цзиньтао), Малайзия (доктор Махатхир Мохамад), Бразилия (Луис Инасиу Лула да Силва), Иран (аятолла Хомейни и Хаменеи) и др. СССР стал сверхдержавой только благодаря очень жёсткой, но независимой политике Иосифа Сталина. То же самое имело место и в Африке: полковник Насер в Египте, мвалиму Ньерере в Танзании, Самора Машел в Мозамбике, и другие. Так мы избавились от Иди Амина. Да, собственно, только в результате усилий независимо мыслящих лидеров африканских стран был прекращён геноцид в Руанде и свергнут Мобуту Сесе Секо в Демократической Республике Конго. И Каддафи, повторяю, при всех недостатках, Каддафи был и остается националистом, в лучшем смысле слова. На мой взгляд, это куда лучше, чем покорная марионетка. Разве были когда-нибудь куклы, способные сделать что-то дельное? <…>

Каддафи умеет мыслить самостоятельно, ни на кого не оглядываясь, и это нередко приносит пользу и Ливии, и всей Африке, и всему «третьему миру». Ну вот, например, когда мы тут боролись с совершенно уголовной (это не секрет) диктатурой, у нас совсем не было оружия, а захватить его голыми руками мы не могли. Тогда Каддафи дал нам совсем немного оружия — 96 винтовок, 100 мин и ещё кое-что, чтобы мы смогли показать себя. Это было очень красиво, тем более, что он не стал просить разрешения ни у Вашингтона, ни у Москвы. Просто, без всяких условий, взял — и подарил. Кстати, не надо забывать, что он решился без разговоров и предупреждений ликвидировать все британские и американские базы в Ливии.

Кроме того, он поднял цены на нефть. Накануне его прихода к власти в 1969 баррель нефти стоил 40 американских центов. Именно он посмел впервые заявить, что не следует продавать нефть за бесценок, — и поднял цену до 20 долл. за баррель. Остальные не посмели. Цена за баррель поднялась до 40 долл. только после арабо-израильской войны 1973 года. Меня глубоко удивляет, что многие производители нефти в мире, в том числе страны Персидского залива, не ценят историческую роль, которую сыграл в этом сложном вопросе Каддафи, — притом, что именно его им следует во многом благодарить за своё нынешнее огромное богатство. И вот что хочу подчеркнуть. Начав платить за нефть более или менее справедливую цену, Запад не умер и даже не захворал. Он продолжал развиваться. А следовательно, ситуация с ценами до появления Каддафи была ничем иным, как сверх-эксплуатацией Западом нефтедобывающих стран.

Нельзя отрицать, что именно Каддафи отстроил Ливию. Я никогда не занимался проблемами социально-экономического развития Ливии, но я часто бывал там, и видел отличные дороги, — даже из иллюминатора. <…> В Ливии все дети ходят в школу. Разве такое было в прошлом, до Каддафи? <…> Каддафи является одним из немногих светских лидеров арабского мира. Он очень верующий, но враг исламского фундаментализма. Он строго следит за тем, чтобы ливийские женщины могли получать образование, при желании, служить в армии и делать карьеру. Это очень серьёзный аргумент в его пользу.

Личная жизнь

Натали Мазраани в своём исследовании «Aspects of language variation in Arabic political speech-making» отмечала, что Каддафи разговаривал на триполитанской разновидности арабского языка, в котором, однако, присутствовали некоторые бедуинские фонологические элементы.

Кроме «Зеленой книги», Муаммар Каддафи писал и рассказы: «Земля», «Деревня и самоубийство космонавта», «Бегство в ад», «Город». В США в 2002 году была напечатана книга рассказов и эссе Каддафи под названием «Бешенство муравьёв и мысли Муаммара Каддафи: диктатор о себе».

Семья

• 25 декабря 1969 года Муаммар Каддафи женился на бывшей школьной учительнице и дочери ливийского офицера Фатхиа Нури Халед. От этого брака, который закончился разводом:
  • сын Мухаммад (1970 г. р.).

• Второй раз Каддафи женился в июле 1970 года на медсестре Сафии Фаркаш, происходившей из ливийского арабского племени аль-барааса.
  От этого брака у него родилось шесть сыновей и одна дочь:
  • Саиф аль-Ислам — самый старший от второго брака, окончил Университет аль-Фатех по специальности «архитектор и инженер», в дальнейшем обучался в международной бизнес-школе IMADEC в Вене (Австрия) и в Лондонской школе экономики. В 1997 году Сейф аль-Ислам создал Международный фонд сотрудничества в области благотворительности Каддафи, в 2000 году возглавил Международный фонд Каддафи в пользу благотворительности и развития, а в 2009 году создал Арабский альянс за демократию, развитие и права человека. Выступал участником в различных международных переговорах и посреднических миссиях.
  • Третий сын, Саади Каддафи — полковник ливийской армии, профессиональный футболист. Выступал за итальянские клубы «Перуджа» и «Удинезе».
  • Четвёртый сын, Ганнибал Муаммар Каддафи, работал в General National Maritime Transport Company — государственной ливийской компании, занимающейся экспортом нефти.
  • Пятый сын, Мутаззим Билла Каддафи — офицер ливийской армии, являлся советником по вопросам национальной безопасности Ливии. Во время гражданской войны Мутаззим осуществлял руководство военными действиями против ливийских повстанцев, в частности командовал обороной Сирта. В ходе взятия Сирта 20 октября 2011 года, он был захвачен в плен, а затем, при невыясненных обстоятельствах, убит.
  • Шестой сын, Саиф аль-Араб, проходил обучение в Техническом университете Мюнхена в Германии.
    • Он и трое внуков Каддафи — четырёхмесячная Мастура, трёхлетняя Картаго и двухлетний Саиф (сын дочери), погибли в ночь на 1 мая 2011 года в результате авиаудара ВВС НАТО по его дому в Триполи.
  • Самый младший сын, Хамис, получил военное образование в Ливии и России, возглавлял 32-ю бригаду специального назначения вооружённых сил страны. Во время Гражданской войны он командовал элитными отрядами ливийской армии. За период боевых действий четырежды сообщалось о его гибели (сперва он якобы скончался от ран в Триполи в результате тарана пилотом ливийских ВВС базы Баб-эль-Азизия; во второй раз он погиб во время налёта авиации НАТО на командный пункт города Злитан; затем его тело было обнаружено в ходе боёв за Триполи; последний раз, якобы, он погиб в боях у города Тархуна), но позже все эти сообщения опровергались. В очередной раз о его смерти было объявлено уже после окончания Гражданской войны: на этот раз Хамис Каддафи погиб 20 октября 2012 года в столкновениях между сторонниками Муаммара Каддафи и новыми ливийскими властями в Бани-Валиде.
  • Дочь Айша — генерал-лейтенант ливийской армии, входила в группу защиты свергнутого президента Ирака Саддама Хусейна. В 2004—2011 годах являлась послом доброй воли ООН; отвечала за борьбу с распространением вируса иммунодефицита человека. В арабской прессе её прозвали «Клаудия Шиффер Северной Африки».

Помимо родных детей, у Муаммара Каддафи были ещё двое приёмных: родной племянник Милад Абузтайя Каддафи, который, как считается, спас жизнь Муаммару Каддафи, когда американская авиация подвергла бомбардировке резиденцию ливийского лидера, и дочь Ханна, погибшая во время этой атаки (хотя потом появились сведения, что она осталась тогда жива).

Память

• На ливийских банкнотах номиналами 1, 20 и 50 динаров был изображён Муаммар Каддафи.
• В 1988 году была учреждена Международная премия аль-Каддафи по правам человека.
• В честь Каддафи назван предназначенный для крикета стадион в Лахоре (Пакистан) и мечеть в Кампале (Уганда).

Внешние изображения
	[lenta.ru/photo/2011/10/20/kaddafi/ Лидер на 40 лет]

Награды и звания

• Софийская медаль почёта (Народная Республика Болгария, 1978) — лишён награды в 2007 году в знак протеста против смертного приговора пяти болгарским медсёстрам, обвинённым в Ливии в заражении ВИЧ 400 местных детей
• Орден князя Ярослава Мудрого I степени (Украина, 2003) — за выдающийся личный вклад в развитие украинско-ливийских отношений
• Орден Богдана Хмельницкого I степени (Украина, 2008) — за выдающийся личный вклад в развитие украинско-ливийских отношений (при этом законом «О государственных наградах Украины» и уставом ордена предусмотрено награждение орденом Богдана Хмельницкого исключительно граждан Украины за особые заслуги в защите государственного суверенитета, территориальной целостности, укреплении обороноспособности и безопасности Украины)
• Орден Освободителя на цепи (Венесуэла, 2009)
• Муаммар Каддафи — почетный доктор БГУИР (за значительный вклад в развитие образования и науки). Через пару месяцев, без объявления, исключён.

В культуре

• В 1980-е годы образ Каддафи был использован в популярном клипе американской группы «The Bangles» — «Walk Like an Egyptian».
• В 1989 году вышла компьютерная игра Nuclear War (англ.). В игре предоставлялась возможность занять место одного из лидеров государств и постараться уничтожить противников. Лидером одного из государств являлся «Col. Khadaffy».
• Американская пивоварня «Indian Wells Brewing Company» (Inyokern, Калифорния) выпускала содовую воду с изображением Муаммара Каддафи.
• Zenga Zenga — видеоклип-ремикс, созданный по мотивам речи Каддафи, направленной против повстанцев, собравший миллионы просмотров в мире. Позднее сторонники Каддафи создали собственную версию видеоклипа.
• В честь Муаммара Каддафи взял себе псевдоним американский хип-хоп музыкант Яки Кадафи.
• В честь Каддафи названы несколько мечетей, в том числе вторая по величине мечеть в Африке, расположенная в Танзании.
• Израильская группа Infected Mushroom назвала один из своих треков Dancing With Kadafi.

Образ в кино

• Голый пистолет — в роли Каддафи — Роберт Люан.
• Диктатор (фильм) - образ Хаффаза Алладина сделан с Муаммара Кадафи и Садама ХУсейна

Дополнительная информация

• Во время августовского путча в Москве (1991) Муаммар Каддафи поддержал действия ГКЧП.
• В апреле 2001 года ливийский лидер призвал жителей Африки изгнать белых с Чёрного континента и потребовать от них компенсацию за «колонизацию и геноцид» на африканской земле.
• По рейтингу американского журнала «Parade», Муаммар Каддафи на 2003 год занимал восьмое место в десятке худших диктаторов современности.
• В интервью немецкому еженедельнику Spiegel ливийский лидер заявил о том, что очень высоко ценит канцлера Германии Ангелу Меркель, охарактеризовав её так: «Она очень сильная личность. Скорее даже мужчина, чем женщина. Хотя я лично никогда не вёл с ней переговоров». Он также назвал своим самым близким европейским другом премьер-министра Италии Сильвио Берлускони, президента Ирана Махмуда Ахмадинежада «человеком доброй воли, настоящим революционером, и нисколько не агрессивным», а Швейцарию государством, которое «стоит вне международного сообщества» и «хотела стоять выше международного права», что по его мнению «превратило Швейцарию в мафию».
• Во время своего визита в Италию в ноябре 2009 года Муаммар Каддафи созвал несколько сотен привлекательных итальянок в свою резиденцию в Риме и попытался убедить их перейти в ислам, а одним из главных доводов в пользу этого послужило его утверждение о том, что христианство основано на мошенничестве.
• Во время своего исторического визита на Апеннины Муаммар Каддафи привёз с собой 80-летнего сына национального героя ливийского народа Омара аль-Мухтара, который в 1910—1930-х годах возглавлял борьбу населения Киренаики против итальянских захватчиков. При этом в римском аэропорту Чампино Каддафи спустился с самолёта в военном мундире, на правой стороне которого красовалась фотография, запечатлевшая арест Омара аль-Мухтара итальянскими солдатами.
• В 2010 году он призвал к джихаду против Швейцарии из-за введённого в стране в 2009 году запрета на строительство минаретов, назвав Швейцарию «государством язычников и непристойности, разрушающим мечети».
• В 2010 году он предложил разделить Нигерию на два государства — христианское и исламское, чтобы предотвратить кровопролитие между двумя общинами страны, а также похвалил раздел Индии в 1947 году.
• В апреле 2011 года, во время Ливийского восстания, Каддафи написал открытое письмо Бараку Обаме, в котором обратился к президенту США словами «мой сын» и употребил полное имя президента США (Барак Хусейн Абу Обама), «подчеркивая „кровную“ связь американского лидера с мусульманским миром».

Ссылки

• [ru.rodovid.org/wk/Запись:544953 Муаммар Каддафи] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
• Каддафи, Муаммар — статья в Лентапедии. 2012 год.
• [echo.msk.ru/programs/48minut/752766-echo/ Муаммар Каддафи, лидер ливийской революции] «Эхо Москвы»
• [www.guardian.co.uk/world/gallery/2011/feb/22/muammar-gaddafi-life-in-pictures#/?picture=371950539&index=0 Муаммар Каддафи: жизнь в фотографиях]
• [www.meforum.org/878/libya-and-the-us-qadhafi-unrepentant Libya and the U.S.: Qadhafi Unrepentant:: Middle East Quarterly]
• [www.kommersant.ru/doc.aspx?fromsearch=490caee9-9062-436f-81e8-ccdc68c570d5&docsid=340055 Бесноватый полковник]
• [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/biography/Qaddafi.html Muammar Qaddafi]
• [www.politika.su/text/zelkniga.html Зелёная Книга]
• [www.nbp-info.ru/new/lib/kad_gb/ Зелёная Книга]
• Гафуров С. З. [www.gafourov.narod.ru/1qadr-ru.htm Социальная философия Муаммара Каддафи и традиция европейского анархизма]
• [www.socialism.ru/theory/permanent-revolution/about-libya-in-the-mirror-of-theory «Социалистическая» Джамахирия, или о Ливии в зеркале теории перманентной революции]
• Егорин А. З. [journal-neo.com/?q=ru/node/3136 Сенусизм и каддафизм в ливийской истории: сравнительный анализ]
• Плещунов Ф. О. [www.iimes.ru/rus/stat/2009/16-06-09c.htm Визит в Италию Муаммара Каддафи: ход, итоги и перспективы]
• Плещунов Ф. О. [www.iimes.ru/rus/stat/2010/03-03-10.htm Джихад против Швейцарии: чего добивается Муаммар Каддафи и что выберет Европа]
• [newtimes.ru/articles/detail/35067 Муаммар Каддафи: «Золотые слова». Собрание ярких высказываний ливийского диктатора]
• [www.algathafi.org/html-russian/index.htm Каддафи говорит]
• [ria.ru/photolents/20110225/338371839.html Яркие наряды Муамара Каддафи]
• [www.chayka.org/node/4111 Как я встречался с Муаммаром Каддафи] Журнал «Чайка»
• [news.rambler.ru/11649756/ Муаммар Каддафи был самым богатым человеком на Земле]

Видеоматериалы

• [www.youtube.com/watch?v=P-PPc0cvm_M Видео, посвящённое Каддафи]
• [www.youtube.com/watch?v=DQZmMpqJcVk Полковник Каддафи и полковник Гамаль Абдель Насер, 1969 год]
• [www.youtube.com/watch?v=vNYH61PEWkU Муаммар Каддафи в российской телепередаче «Формула власти» Михаила Гусмана ]
• [www.youtube.com/watch?v=J6SfEBwRegA Визит Каддафи в СССР]
• [www.youtube.com/watch?v=Kp0Iw1zuh-Q Домашнее видео Муаммара Каддафи]
• [www.runyweb.com/articles/city/ny-news/muammar-gaddafi.html Ливийский лидер Муаммар Каддафи в Нью-Йорке]

Отрывок, характеризующий Каддафи, Муаммар

Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
«Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie, je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles memes a l'egard de cet individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire. Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A propos de Marieiage, savez vous que tout derienierement la tante en general Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que j'ai pu savoir sur son compte.
«Mais assez de bavardage comme cela. Je finis mon second feuillet, et maman me fait chercher pour aller diner chez les Apraksines. Lisez le livre mystique que je vous envoie et qui fait fureur chez nous. Quoiqu'il y ait des choses dans ce livre difficiles a atteindre avec la faible conception humaine, c'est un livre admirable dont la lecture calme et eleve l'ame. Adieu. Mes respects a monsieur votre pere et mes compliments a m elle Bourienne. Je vous embrasse comme je vous aime. Julie».
«P.S.Donnez moi des nouvelles de votre frere et de sa charmante petite femme».
[Вся Москва только и говорит что о войне. Один из моих двух братьев уже за границей, другой с гвардией, которая выступает в поход к границе. Наш милый государь оставляет Петербург и, как предполагают, намерен сам подвергнуть свое драгоценное существование случайностям войны. Дай Бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы, было низвергнуто ангелом, которого Всемогущий в Своей благости поставил над нами повелителем. Не говоря уже о моих братьях, эта война лишила меня одного из отношений самых близких моему сердцу. Я говорю о молодом Николае Ростове; который, при своем энтузиазме, не мог переносить бездействия и оставил университет, чтобы поступить в армию. Признаюсь вам, милая Мари, что, несмотря на его чрезвычайную молодость, отъезд его в армию был для меня большим горем. В молодом человеке, о котором я говорила вам прошлым летом, столько благородства, истинной молодости, которую встречаешь так редко в наш век между двадцатилетними стариками! У него особенно так много откровенности и сердца. Он так чист и полон поэзии, что мои отношения к нему, при всей мимолетности своей, были одною из самых сладостных отрад моего бедного сердца, которое уже так много страдало. Я вам расскажу когда нибудь наше прощанье и всё, что говорилось при прощании. Всё это еще слишком свежо… Ах! милый друг, вы счастливы, что не знаете этих жгучих наслаждений, этих жгучих горестей. Вы счастливы, потому что последние обыкновенно сильнее первых. Я очень хорошо знаю, что граф Николай слишком молод для того, чтобы сделаться для меня чем нибудь кроме как другом. Но эта сладкая дружба, эти столь поэтические и столь чистые отношения были потребностью моего сердца. Но довольно об этом.
«Главная новость, занимающая всю Москву, – смерть старого графа Безухого и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую то малость, князь Василий ничего, а Пьер – наследник всего и, сверх того, признан законным сыном и потому графом Безухим и владельцем самого огромного состояния в России. Говорят, что князь Василий играл очень гадкую роль во всей этой истории, и что он уехал в Петербург очень сконфуженный. Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безухим и владельцем одного из лучших состояний России, – я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным. Так как уже два года все забавляются тем, чтобы приискивать мне женихов, которых я большею частью не знаю, то брачная хроника Москвы делает меня графинею Безуховой. Но вы понимаете, что я нисколько этого не желаю. Кстати о браках. Знаете ли вы, что недавно всеобщая тетушка Анна Михайловна доверила мне, под величайшим секретом, замысел устроить ваше супружество. Это ни более ни менее как сын князя Василья, Анатоль, которого хотят пристроить, женив его на богатой и знатной девице, и на вас пал выбор родителей. Я не знаю, как вы посмотрите на это дело, но я сочла своим долгом предуведомить вас. Он, говорят, очень хорош и большой повеса. Вот всё, что я могла узнать о нем.
Но будет болтать. Кончаю мой второй листок, а маменька прислала за мной, чтобы ехать обедать к Апраксиным.
Прочитайте мистическую книгу, которую я вам посылаю; она имеет у нас огромный успех. Хотя в ней есть вещи, которые трудно понять слабому уму человеческому, но это превосходная книга; чтение ее успокоивает и возвышает душу. Прощайте. Мое почтение вашему батюшке и мои приветствия m lle Бурьен. Обнимаю вас от всего сердца. Юлия.
PS. Известите меня о вашем брате и о его прелестной жене.]
Княжна подумала, задумчиво улыбаясь (при чем лицо ее, освещенное ее лучистыми глазами, совершенно преобразилось), и, вдруг поднявшись, тяжело ступая, перешла к столу. Она достала бумагу, и рука ее быстро начала ходить по ней. Так писала она в ответ:
«Chere et excellente ami. Votre lettre du 13 m'a cause une grande joie. Vous m'aimez donc toujours, ma poetique Julie.
L'absence, dont vous dites tant de mal, n'a donc pas eu son influenсе habituelle sur vous. Vous vous plaignez de l'absence – que devrai je dire moi, si j'osais me plaindre, privee de tous ceux qui me sont chers? Ah l si nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste. Pourquoi me supposez vous un regard severe, quand vous me parlez de votre affection pour le jeune homme? Sous ce rapport je ne suis rigide que pour moi. Je comprends ces sentiments chez les autres et si je ne puis approuver ne les ayant jamais ressentis, je ne les condamiene pas. Me parait seulement que l'amour chretien, l'amour du prochain, l'amour pour ses ennemis est plus meritoire, plus doux et plus beau, que ne le sont les sentiments que peuvent inspire les beaux yeux d'un jeune homme a une jeune fille poetique et aimante comme vous.
«La nouvelle de la mort du comte Безухой nous est parvenue avant votre lettre, et mon pere en a ete tres affecte. Il dit que c'etait avant derienier representant du grand siecle, et qu'a present c'est son tour; mais qu'il fera son possible pour que son tour vienne le plus tard possible. Que Dieu nous garde de ce terrible malheur! Je ne puis partager votre opinion sur Pierre que j'ai connu enfant. Il me paraissait toujours avoir un coeur excellent, et c'est la qualite que j'estime le plus dans les gens. Quant a son heritage et au role qu'y a joue le prince Basile, c'est bien triste pour tous les deux. Ah! chere amie, la parole de notre divin Sauveur qu'il est plus aise a un hameau de passer par le trou d'une aiguille, qu'il ne l'est a un riche d'entrer dans le royaume de Dieu, cette parole est terriblement vraie; je plains le prince Basile et je regrette encore davantage Pierre. Si jeune et accable de cette richesse, que de tentations n'aura t il pas a subir! Si on me demandait ce que je desirerais le plus au monde, ce serait d'etre plus pauvre que le plus pauvre des mendiants. Mille graces, chere amie, pour l'ouvrage que vous m'envoyez, et qui fait si grande fureur chez vous. Cependant, puisque vous me dites qu'au milieu de plusurs bonnes choses il y en a d'autres que la faible conception humaine ne peut atteindre, il me parait assez inutile de s'occuper d'une lecture inintelligible, qui par la meme ne pourrait etre d'aucun fruit. Je n'ai jamais pu comprendre la passion qu'ont certaines personnes de s'embrouiller l'entendement, en s'attachant a des livres mystiques, qui n'elevent que des doutes dans leurs esprits, exaltant leur imagination et leur donnent un caractere d'exageration tout a fait contraire a la simplicite chretnne. Lisons les Apotres et l'Evangile. Ne cherchons pas a penetrer ce que ceux la renferment de mysterux, car, comment oserions nous, miserables pecheurs que nous sommes, pretendre a nous initier dans les secrets terribles et sacres de la Providence, tant que nous portons cette depouille charienelle, qui eleve entre nous et l'Eterienel un voile impenetrable? Borienons nous donc a etudr les principes sublimes que notre divin Sauveur nous a laisse pour notre conduite ici bas; cherchons a nous y conformer et a les suivre, persuadons nous que moins nous donnons d'essor a notre faible esprit humain et plus il est agreable a Dieu, Qui rejette toute science ne venant pas de Lui;que moins nous cherchons a approfondir ce qu'il Lui a plu de derober a notre connaissance,et plutot II nous en accordera la decouverte par Son divin esprit.
«Mon pere ne m'a pas parle du pretendant, mais il m'a dit seulement qu'il a recu une lettre et attendait une visite du prince Basile. Pour ce qui est du projet de Marieiage qui me regarde, je vous dirai, chere et excellente amie, que le Marieiage, selon moi,est une institution divine a laquelle il faut se conformer. Quelque penible que cela soit pour moi, si le Tout Puissant m'impose jamais les devoirs d'epouse et de mere, je tacherai de les remplir aussi fidelement que je le pourrai, sans m'inquieter de l'examen de mes sentiments a l'egard de celui qu'il me donnera pour epoux. J'ai recu une lettre de mon frere, qui m'annonce son arrivee a Лысые Горы avec sa femme. Ce sera une joie de courte duree, puisqu'il nous quitte pour prendre part a cette malheureuse guerre, a laquelle nous sommes entraines Dieu sait, comment et pourquoi. Non seulement chez vous au centre des affaires et du monde on ne parle que de guerre, mais ici, au milieu de ces travaux champetres et de ce calme de la nature, que les citadins se representent ordinairement a la campagne, les bruits de la guerre se font entendre et sentir peniblement. Mon pere ne parle que Marieche et contreMarieche, choses auxquelles je ne comprends rien; et avant hier en faisant ma promenade habituelle dans la rue du village, je fus temoin d'une scene dechirante… C'etait un convoi des recrues enroles chez nous et expedies pour l'armee… Il fallait voir l'etat dans lequel se trouvant les meres, les femmes, les enfants des hommes qui partaient et entendre les sanglots des uns et des autres!
On dirait que l'humanite a oublie les lois de son divin Sauveur, Qui prechait l'amour et le pardon des offenses, et qu'elle fait consister son plus grand merite dans l'art de s'entretuer.
«Adieu, chere et bonne amie, que notre divin Sauveur et Sa tres Sainte Mere vous aient en Leur sainte et puissante garde. Marieie».
[Милый и бесценный друг. Ваше письмо от 13 го доставило мне большую радость. Вы всё еще меня любите, моя поэтическая Юлия. Разлука, о которой вы говорите так много дурного, видно, не имела на вас своего обычного влияния. Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы сказать, если бы смела, – я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах, ежели бы не было у нас религии для утешения, жизнь была бы очень печальна. Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе. Я понимаю эти чувства у других, и если не могу одобрять их, никогда не испытавши, то и не осуждаю их. Мне кажется только, что христианская любовь, любовь к ближнему, любовь к врагам, достойнее, слаще и лучше, чем те чувства, которые могут внушить прекрасные глаза молодого человека молодой девушке, поэтической и любящей, как вы.
Известие о смерти графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и мой отец был очень тронут им. Он говорит, что это был предпоследний представитель великого века, и что теперь черед за ним, но что он сделает все, зависящее от него, чтобы черед этот пришел как можно позже. Избави нас Боже от этого несчастия.
Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих. Ах, милый друг, слова нашего Божественного Спасителя, что легче верблюду пройти в иглиное ухо, чем богатому войти в царствие Божие, – эти слова страшно справедливы. Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Такому молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, – через сколько искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более всего на свете, – я желаю быть беднее самого бедного из нищих. Благодарю вас тысячу раз, милый друг, за книгу, которую вы мне посылаете и которая делает столько шуму у вас. Впрочем, так как вы мне говорите, что в ней между многими хорошими вещами есть такие, которых не может постигнуть слабый ум человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое по этому самому не могло бы принести никакой пользы. Я никогда не могла понять страсть, которую имеют некоторые особы, путать себе мысли, пристращаясь к мистическим книгам, которые возбуждают только сомнения в их умах, раздражают их воображение и дают им характер преувеличения, совершенно противный простоте христианской.
Будем читать лучше Апостолов и Евангелие. Не будем пытаться проникнуть то, что в этих книгах есть таинственного, ибо как можем мы, жалкие грешники, познать страшные и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую завесу? Ограничимся лучше изучением великих правил, которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле; будем стараться следовать им и постараемся убедиться в том, что чем меньше мы будем давать разгула нашему уму, тем мы будем приятнее Богу, Который отвергает всякое знание, исходящее не от Него, и что чем меньше мы углубляемся в то, что Ему угодно было скрыть от нас, тем скорее даст Он нам это открытие Своим божественным разумом.
Отец мне ничего не говорил о женихе, но сказал только, что получил письмо и ждет посещения князя Василия; что касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по моему, есть божественное установление, которому нужно подчиняться. Как бы то ни было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно будет наложить на меня обязанности супруги и матери, я буду стараться исполнять их так верно, как могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне даст супругом.
Я получила письмо от брата, который мне объявляет о своем приезде с женой в Лысые Горы. Радость эта будет непродолжительна, так как он оставляет нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог знает как и зачем. Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют себе в деревне, отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену.
Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания тех и других. Подумаешь, что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом. Мария.]
– Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le mien. J'ai ecris а ma pauvre mere, [А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое. Я писала моей бедной матери,] – заговорила быстро приятным, сочным голоском улыбающаяся m lle Bourienne, картавя на р и внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи совсем другой, легкомысленно веселый и самодовольный мир.
– Princesse, il faut que je vous previenne, – прибавила она, понижая голос, – le prince a eu une altercation, – altercation, – сказала она, особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, – une altercation avec Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue, vous savez… [Надо предупредить вас, княжна, что князь разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый. Предупреждаю вас, знаете…]
– Ah l chere amie, – отвечала княжна Марья, – je vous ai prie de ne jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent. [Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие судили.]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.


Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене:
– Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, – сказал он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
– Mais c'est un palais, – сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. – Allons, vite, vite!… [Да это дворец! – Пойдем скорее, скорее!…] – Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.
– C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre. [Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
– Ты постарел, Тихон, – сказал он, проходя, старику, целовавшему его руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
– Ah! quel bonheur pour la princesse, – заговорила она. – Enfin! Il faut que je la previenne. [Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее предупредить.]
– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.