Кадзуя Мисима

Кадзуя Мисима
三島 一八
Кадзуя в Tekken Tag Tournament 2
Игровая серия	Tekken
Первое появление	Tekken (1994)
Идея	Сэйити Исии
Озвучивание	По-японски: Дзёдзи Наката (Tekken 1 - Tekken Tag Tournament) Кадзухиро Ямадзи (Tekken: The Motion Picture) Минами Такаяма (Tekken: The Motion Picture; в молодости) Масанори Синохара (яп.) (Tekken 4 — настоящее время) По-английски: Адам Дадли (Tekken: The Motion Picture) Джейкоб Франчек (Tekken: The Motion Picture; в молодости) Кайл Эбер (Tekken: Blood Vengeance) Джордан Бирн (Street Fighter X Tekken)
Анимация движений	Рю Нарусима Нориюки Осада (Tekken: Blood Vengeance) Масаки Ониси (Tekken: Blood Vengeance) (трюки)
Живое исполнение	Иэн Энтони Дэйл (фильм Tekken) Марк Мусаси (Street Fighter x Tekken: The Devil Within) Кефи Абрикх (короткий фильм Tekken Tag Tournament 2)
Дополнительная информация
Возраст	26 лет (Tekken) 28 лет (Tekken 2) 49 лет (Tekken 4, 5, 6) 52 года (Tekken 7)
Вид (раса)	Человек / Дьявол
Место рождения	Япония Япония
Род занятий	Глава Мисима Дзайбацу (Tekken 2) Глава Корпорации G (Tekken 6)
Стиль боя	Продвинутое Карате стиля Мисима (основано на Карате Сётокан)

Кадзуя Мисима (яп. 三島 一八) — персонаж серии файтингов от Namco Bandai — Tekken. Он впервые появляется в качестве главного героя первой игры, а позже становится одним из главных антагонистов серии Tekken начиная со второй части. Так как Кадзуя является носителем гена Дьявола, он может превращаться в свою Дьявольскую форму.

Дизайн персонажа

Кадзуя — мускулистый японец среднего возраста. У него есть шрам на его груди, полученный после падения со скалы, в которую был сброшен своим отцом Хэйхати. Он часто носит белые штаны и обувь, предназначенную для каратэ, а также красные шипованные перчатки. Начиная с Tekken 2, он также носит тёмный фиолетовый костюм с красным шарфом. Также левый глаз Кадзуи, в Tekken 4, становится красным, это показывает, что дьявольский ген сохранился в теле Кадзуи после падения в вулкан.

Появления в играх

Серия Tekken

По официальной предыстории, Кадзуя — сын Хэйхати Мисимы, внук Дзимпати Мисимы; был главой Мисима Дзайбацу. У него есть братья — Ли Чаолан и Ларс Александерссон, усыновлённый и незаконнорожденный сыновья Хэйхати Мисимы соответственно. Также Кадзуя является отцом Дзина Кадзамы. В настоящее время является негласным главой «Корпорации G».

Когда Кадзуе было пять лет, он был сброшен с обрыва его отцом, который утверждал, что его сын был слабым. Если Кадзуя хотел стать преемником своего отца, чтобы возглавить Мисима Дзайбацу, он должен был не только пережить падение, но подняться назад по скалистым утёсам. Кадзуя чуть не умер от испытания, однако выжил благодаря охватившей его злой энергии, которая называется «Дьявольский Ген»; эта энергии дала ему достаточно сил, чтобы отомстить отцу.

В годы до событий оригинального Tekken, Кадзуя принимал участие в турнирах по боевым искусствам во всем мире, став непобедимым чемпионом (только при битвах с Полом Фениксом происходила ничья). Через двадцать один год, после того как Кадзуя был брошен в пропасть, принял участие в турнире «Король Железного Кулака», воспользовавшись возможностью мести. Именно во время турнира происходит действие оригинальной игры. Он победил всех противников и в конечном итоге ему удается вступить в финальный раунд, где он сражается с Хэйхати. Равнодушие к победному призу в один миллиард долларов и ненависть к своему отцу позволили Кадзуе одержать победу и сбросить бесчувственное тело Хэйхати с той же скалы, с которой он был выброшен двадцать один год назад.

Спустя два года после этого, начинается история Tekken 2. После своей победы в турнире, Кадзуя узурпировал Мисима Дзайбацу. Под его руководством компания занималась незаконной деятельностью — убийствами, вымогательством, торговлей оружием и контрабандой исчезающих видов животных. Позже Кадзуя решил объявить о начале второго турнира «Король Железного Кулака». Тем не менее он был потрясен, когда увидел Хэйхати, который пережил сражение с Кадзуей и последующее падение со скалы, в качестве одного из бойцов в турнире. На этот раз отцу удаётся вернуть Мисима Дзайбацу, победив своего сына. Впоследствии Хэйхати бросает Кадзую в извергающийся вулкан, якобы убив его.

Хоть Кадзуя и не появляется как играбельный персонаж в Tekken 3, он всё-таки несколько раз упоминается в игре. Прежде чем он был побеждён Хэйхати, Кадзуя сблизился с девушкой по имени Дзюн Кадзама, которая затем забеременела от него. Когда Кадзуя был брошен в вулкан, часть Дьявольского гена покидает его тело, и пытается вселиться в будущего ребёнка Дзюн. Хотя она победила его, он в конечном счете смог вселиться в ребёнка, пятнадцатилетнего Дзина Кадзаму, когда Дзюн пропала без вести. Кадзуя также появляется в концовке Эдди Гордо, на фотографии, и Эдди осознает, что Кадзуя стоит за убийством его отца.

Кадзуя вновь возвращается в Tekken 4 и играет важную роль в сюжете. В прологе показывает его воскрешение, и сотрудники компании G проводят на нём эксперименты, с целью изучить влияние дьявольского гена на тело. Однако опыт прекращается после нападения научно-исследовательского центра солдатами «Tekken Force» (вероятно, по приказу Хэйхати). Воскрешённый Кадзуя решает отомстить своему отцу, и принимает участие в турнире «Железный кулак». Прибыв на турнир, Кадзуя с легкостью уничтожает всех врагов. В седьмом раунде он должен был биться с Джином, но солдаты захватили Джина и чтобы его достать, Кадзуе нужно было сразиться с отцом — Хэйхати. Кадзуя побеждает. Затем Хэйхати отводит сына к месту, где закован Дзин. Над Кадзуей берёт контроль Дьявол, который пытается пробудить в Дзине Дьявольский ген. Но Кадзуя берёт Дьявола под контроль и с этого момента Кадзуя управляет дьявольским геном, а не ген Кадзуей. Кадзуя пытается разбудить Дзина, не желая зла последнему. Но Дзином овладевает Дьявол и он побеждает и Кадзую и Хэйхати.

В Tekken 5 Кадзуя и Хэйхати подвергаются атаке со стороны робота Джека-5, однако он не смог убить отца и сына. Понимая, что Джек был создан корпорацией G, оба героя собираются участвовать в турнире «Железный кулак». Кадзуя вступил в турнир с целью найти предателей с корпорации, и ему удалось воплотить замысел: предатели казнены. Кроме того, во время пятого турнира Кадзуе при помощи друга Брюса Ирвина удалось захватить власть в корпорации G и стать её негласным лидером. В следующий части Мисима Дзайбацу объявляют войну нескольким странам и начинают свою экспансию. Многие жители планеты Земля считают компанию G спасителем человечества. Хотя на самом деле война была устроена лишь с одной целью — найти живым Дзина и убить его, который хочет захватить власть над всем миром. Устроенный вновь в шестой раз турнир «Железный кулак» покажет нам битву Дзина с Кадзуей.

Игровой процесс

Кадзуя владеет вымышленным боевым стилем под названием «Продвинутое Каратэ стиля Мисима», который был создан на основе других популярных видов Карате, в частности на основе Сётокан Каратэ.

Игра за Кадзую на протяжении всей серии всегда была связана с точным исполнением приёмов и хорошим знанием игровой системы. Например, он имеет самый быстрый начальный приём джаггловского комбо в игре (Electric Wind God Fist), что позволяет ему проводить воздушное комбо со значительным уроном, однако это ограничивается трудностью выполнения приёма как можно быстрее. Подобные сценарии могут возникнуть и в других аспектах, (более сложное комбо обычно приносит больше урона, тем больше трудно-выполнимых приёмов в нём), поэтому, как правило, Кадзуей играют только игроки с высоким мастерством управления персонажем.

Дьявол Кадзуя

Появляется во второй части tekken

В других медиа

В полнометражном аниме Tekken: The Motion Picture, который создан по мотивам первых двух игр в серии, Кадзуя является главным героем. Как и в истории игры, в молодости он был сброшен Хэйхати с обрыва и выжил благодаря сделке с дьяволом. После этого он становится одержим местью Хэйхати и принимает участие в турнире «Короля Железного Кулака», чтобы противостоять отцу. Отличием сюжета аниме от игры является то, что Кадзуя несколько раз встречается с Дзюн Кадзамой, которая неоднократно пыталась умолять его не убивать его отца, однако после поражения Хэйхати от рук Кадзуи и эмоционального разговора с девушкой, влияние дьявола пропадает, и герой возвращается обратно к своей доброй натуре. Таким образом, он щадит жизнь Хэйхати и становится отцом Дзина, однако пропал после завершения турнира.

В фильме Tekken, Кадзуя является основным антагонистом. Его роль исполнил американский актёр Иэн Энтони Дэйл. В этой версии он носит усы и у него совершенно другая причёска. В фильме Кадзуя является правой рукой Хэйхати в Корпорации Tekken, и желает стать главой компании своего отца. Кроме того, в фильме Кадзуя полагается на оружие ближнего боя, такие как топоры и палки Эскрима. Кроме того, Дзин и Кадзуя не имеют гена Дьявола, так как он не используется в фильме. В середине фильма у него растет нетерпение в связи с состраданием Хэхати к Дзину и в конце концов Кадзуя свергает его и даёт распоряжение его казнить (хотя Хэйхати подстрекает солдата спасти его) После того, как Дзин выиграет турнир, Кадзуя вызывает его на бой один на один. Хотя сначала Кадзуя избивает его, Дзин берёт верх и критически ранит своего отца, но отказывается убить его ради из-за их кровного родства, давая ему жить в вечном позоре. Кадзуя появляется в анимационном фильме Tekken: Blood Vengeance, представляющем альтернативную сюжетную линию между Tekken 5 и Tekken 6. Также Кадзуя появляется в короткометражном фильме Tekken Tag Tournament 2 где его роль играл Кефи Абрикх.

Отзывы и мнения

Gaming Target причислил Кадзую в тройку самых лучших персонажей Tekken, сославшись на его историю и роль в развитии серии, где он постоянно выживает в ситуациях, когда близок к смерти. Вместе с отцом Хэйхати, персонаж был назван журналом GameAxis Unwired как один из самых влиятельных персонажей франшизы. Они оба также были указаны Kotaku в качестве одних из худших родителей в играх, приведя в пример отношения между Кадзуей и Дзином, и Хэйхати с Кадзуей. Критик из IGN назвал Кадзую человеком, который больше всего похож на протагониста, приводя в пример его злые черты и намерения принимать участие в турнирах. Рецензент Мигель Консепсьон заявил, что его история с Хэйхати в серии, были причиной не писать сюжетные линии в файтингах из-за того, что это смешно. Приём «Lightning Screw Uppercut» был упомянут GamesRadar как самый приятный апперкот в истории видеоигр.

UGO.com добавили Дьявола Кадзую на 15-ое место «Классных скрытых персонажей», ссылаясь на трудность требований, необходимых, чтобы разблокировать его в первой игре серии. С другой стороны, Дьявол Кадзуя был отмечен, как стереотип протагонистов игровых персонажей, которые имеют злое альтер-эго, которое разрушает привлекательные черты персонажа. Согласно GamesRadar, сражение между Дьяволом Кадзуей и Акумой является одним из тех, которые игроки хотят видеть в Street Fighter X Tekken из-за сходства между двумя злодеями, а также сходство в разработке их дизайна. Complex причислил Дьявола Кадзую из Tekken 2 на девятое место в списке «Крутейщих битв с боссами в видеоиграх», и они также причислили Кадзую на шестое место в списке «Самых доминантных персонажей в файтингах», комментируя «Эта измученная душа стала более воинственной за прошедшее время». FHM причислил бой между Кадзуей и Рю как один из «10 Классных боёв в Street Fighter X Tekken», добавив: «Они самые узнаваемые (и самые популярные) лица своих франшиз, так что это, несомненно, будет величественная битва» I’m A Gamer Too причислили Кадзую на седьмое место в списке «Топ 10 персонажей файтингов всех времен».

Ссылки

• [www.ign.com/characters/kazuya-mishima Кадзуя] (англ.) на сайте IGN
• Кадзуя Мисима (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Кадзуя Мисима

Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.