Казанский, Николай Фёдорович
| Казанский Николай Федорович | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Место службы: | |
| Сан: | |
| Духовное образование: | |
| Церковь |
Российская Православная Церковь |
Николай Фёдорович Казанский (1874, село Дмитровка, Бердянский уезд, Таврическая губерния — 20 октября 1942, Устьвымлаг) — служитель Российской Православной Церкви, новомученик. Нес служение в Симферополе, неоднократно подвергался арестам и ссылкам. Обвинялся в неповиновении советской власти и противодействию изъятий церковных ценностей. Умер в ссылке в 1942 году[1]. Канонизирован в 2000 году.
Содержание
Биография
Рождение и образование
Священномученик отец Николай родился в Таврической губернии, Бердянском уезде, в селе Дмитровка, в семье священнослужителя. Казанский Николай поступил в Таврическую Духовную семинарию, после её окончания, женился и принял священнический сан[1].
Служение
Хиротонию Казанцеву Николаю совершил архиерей Николай (Зиоров). О местах служения священника до революции неизвестно. После прихода советской власти, отец Николай служил с перерывами между арестами в Александро-Невском кафедральном соборе Симферополя. до момента его разрушения. После второго ареста служил в единственном открытом храме Симферополя — Всехсвятской церкви, однако его служение и здесь прерывалось арестами. Вернулся служить в церковь уже после третьего ареста. В 1932 году становится помощником епископа Порфирия (Гулевич). Служил во Всехсвятской Церкви до следующего ареста в 1936 году. На отца Николая доносил церковный староста церкви, сотрудник НКВД, который устроился на работу в 1933 году и следил за действиями священника. Запомнился прихожанам спокойным, добродушным и приветливым. Был глубоко верующим человеком и всячески отстаивал интересы православия[1].
Во время служения не боялся вслух озвучивать правду о гонениях на Церковь. Осуждал обновленчество. После ссылок рассказывал прихожанам о лишениях и проблемах с которыми сталкиваются служители и другие люди при советской власти.
Аресты
Первый раз отца Николая арестовали вместе с архиепископом Никодимом (Кротков). Обвинялся в «сопротивлении изъятию церковных ценностей; расхищении и сокрытии их; небрежном хранении; симуляции кражи ценностей; ведении пассивной обороны против изъятия». 1 декабря 1922 года ему вынесли приговор, согласно которому он отправился в Нижегородскую тюрьму на три года. Отбывал срок вместе с Никодимом (Коротков). Вернулся из тюрьмы в 1925 году. Несмотря на первый арест продолжал обличать советсвкую власть и обновленчество в Церкви. За что повторно, спустя два года, в 1927 году был осужден. Третий раз отца Николая арестовали в 1933 году, спустя три месяца выпустили. Продолжил проповедать и просить о молитвах за всех архиереев и служителях Церкви в тюрьмах. Староста Всехсвятской церкви неоднократно доносил на него, за что отец Николай регулярно подвергался допросам. В октябре 1936 года был арестован четвертый раз вместе с епископом Порфирием (Гулевич). Началась череда допросов и унижений. На допросах постоянно вел себя достойно, открыто заявлял о том, что не поддерживает советскую власть и признает её «антихристианской» и «безбожной». Осуждал обновленчество и поддерживал патриарха Тихона. Виновным себя не признал. 3 января 1937 года отца Николая признали виновным в организации подпольных монашеских организаций и был осужден на 5 лет ссылки. Отца Николая выслали в Красноярский край, в село Новоселово. Однако и там он продолжает стоять на твердых позициях, за что его в ноябре 1937 году снова арестовывают и осуждают на 10 лет. Здоровье священника ухудшилось и его поместили в колонию для инвалидов[1].
Смерть
Умер отец Николай, в возрасте 68 лет, 20 октября 1942 года в республике Коми, где располагался Устьвытлаг[1].
Реабилитация и канонизация
В 1989 году прокуратура Красноярского края реабилитировала протоиерея Казанцева Николая[1]. Священный синод УПЦ в 1998 году канонизировал отца Николая как местночтимого святого Крымской епархии, в которой он служил большую чась своего свободной от арестов и ссылок жизни. Спустя два года, Архиерейский Собор РПЦ в составе Собора новомучеников и исповедников Российских, канонизировал отца Николая как новомученика[2].
См. также
Напишите отзыв о статье "Казанский, Николай Фёдорович"
Примечания
Отрывок, характеризующий Казанский, Николай Фёдорович
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
