Казанский собор (Иркутск)

Православный собор
Казанский собор Кафедральный собор во имя иконы Казанской Божией Матери в Иркутске
Казанский собор
Страна	Россия
Город	Иркутск
Конфессия	Православие
Епархия	Иркутская и Ангарская
Тип здания	Собор
Архитектурный стиль	Русско-византийский
Автор проекта	Г. В. Розен
Основатель	Е. А. Кузнецов
Дата основания	1875
Строительство	1875—1894 годы
Дата упразднения	1932
Состояние	Снесён

Каза́нский кафедра́льный собо́р — ныне утраченный православный собор в Иркутске во имя Казанской иконы Божией Матери.

Был кафедральным собором Иркутской и Ангарской епархии. Располагался на месте здания администрации Иркутской области.

История

Предыстория

К середине XIX века старый кафедральный собор, построенный ещё в 1718 году, перестал удовлетворять нужды прихожан. Иркутск к тому времени значительно вырос и требовался новый, более вместительный и более величественный собор.

Основание собора

В 1849 году иркутский миллионер-золотопромышленник Евфимий Андреевич Кузнецов сделал пожертвование в размере 250 тысяч рублей на сооружение нового кафедрального собора в городе:

Я имею на себе обет, данный Господу Богу в дни испытаний моих, когда боролся с лишениями и опасностями… Обет сей много лет носимый в душе моей… в том состоит, чтобы собственными средствами, без всякого сторонняго вспомоществования, но своеобразно с требованиями времени, воздвигнуть в Иркутске Кафедральный Собор. Преисполненный сими чувствами, обращаюся к Вашему Высокопреосвященству с покорнейшею просьбою. Примите в распоряжение своё для издержек на построение Собора представляемый при сем капитал… Всего на сумму двести пятьдесят тысяч руб. серебром". При этом он не стал ставить каких-либо условий, а лишь скромно понадеялся, что "смиренный задатель, воскрешаем в памяти служителей алтаря Господня не изсякаемою благотворительностию своею, конечно, обрящет отраду, что имя его не забудется при жертвах и молениях, возносимых к Богу.

.

Строительство

Выбор места под строительство собора длился с 1850 по 1872 год. Первоначально предполагалось снести Спасскую церковь или Богоявленский собор, но горожане отвергли этот вариант. Наконец, в 1872 году для строительства отвели таможенную площадь, которая была перед этим расчищена от всех зданий, кроме Спасской церкви. Руководил строительством специальный комитет во главе с протоиереем П. Громовым, а после его смерти — с его преемником протоиереем А. Виноградовым.

17 апреля 1875 года новый кафедральный собор был торжественно заложен архиепископом Вениамином в присутствии генерал-губернатора Восточной Сибири барона П. А. Фредерикса, чиновников и горожан.

В основу строительства был положен проект, составленный архитектором В. А. Кудельским. Сразу же между Вениамином и Кудельским возникли разногласия, приведшие к отстранению последнего от наблюдения за возведением собора. Вениамин высказал ряд замечаний по поводу неудобной планировки храма, неудачного, на его взгляд, решения фасадов и предложил изменить проект.

Наблюдать за работами по возведению собора был приглашён инженер Митрофан Нилович Огонь-Догоновский, который составил новый проект Казанского собора, по которому предлагалось соединить храм с колокольней с помощью одноэтажной галереи, а также внести существенные исправления в декоративное решение фасадов. В таком виде чертёж был отправлен в Святейший Синод, где рассмотрение его затянулось на шесть лет. Наконец, в 1882 году проект был представлен императору Александру III, который нашел его излишне скромным и пожелал для столь «монументального сооружения соблюсти более благолепия в наружнем его виде и стиле».

Между тем, несмотря на эти задержки, строительство собора уже началось. Работы велись безостановочно, за исключением зимнего периода. Летом они продолжались до 12 часов ночи. К июню 1879 года стены собора были возведены на высоту второго яруса окон. Но страшный пожар, уничтоживший половину города, приостановил строительство на шесть лет. Убыток от пожара оценивался только по собору примерно в 100 тысяч рублей.

Строительство возобновили в 1885 году. Руководить работами был приглашён барон Г. В. Розен, который представил свой проект восстановления храма и поправки в предыдущий проект согласно замечаниям императора. Проект Г. В. Розена был выдержан в русско-византийском стиле и отличался более пышным декоративным убранством. Праздничность и нарядность нового проекта больше соответствовала требованиям времени, и он был принят к строительству. Г. В. Розен руководил работами весь период возведения собора.

Новый Богородице-Казанский кафедральный собор представлял собой пятиглавый крестово-купольный храм. Центричность композиции нарушалась длинной галереей, соединяющей храм и колокольню. Иконостас главного придела был вырезан по рисункам Г. В. Розена молодым иркутским мастером Н. П. Поповым. Им же были выполнены иконостасы боковых приделов, но уже по его собственным рисункам.

В восточной части подвального этажа была устроена усыпальница с приделом во имя Второго Страшного Пришествия Христова. В 1892 году в усыпальнице с правой стороны был погребён архиепископ Вениамин. Летописи отмечают, что он практически ежедневно бывал на строительной площадке и всячески способствовал быстрейшему разрешению проблем, возникающих при возведении храма. В этой же усыпальнице в 1900 году был похоронен протоиерей нового кафедрального собора Афанасий Виноградов, которым была составлена подробная летопись строительства Казанского собора.

В 1892 году основные работы по храму были завершены, и строители приступили к установке иконостасов, внутренней отделке и возведению ограды. Вокруг собора был посажен сад из ели, пихты и сосны.

Возведение кафедрального Богородице-Казанского собора и его внутреннее устройство было окончено к началу 1894 года. Всего на строительство и заведение церковной утвари было израсходовано 904 025 рублей и 42,5 копейки.

25 января 1894 года состоялось освящение главного придела во имя иконы Казанской Божией Матери. Интересно, что накануне, 23 января, проводилась репетиция, на которую публика приглашалась по билетам. В день освящения из городских церквей проводились крестные ходы. По дороге к собору были выстроены войска, музыка играла «Коль славен». Освящение храма совершали два архиепископа в сослужении двух архимандритов, семнадцати священников и трёх протодиаконов.

Кафедральный собор

В период с конца января до конца августа 1894 года архиепископом Тихоном последовательно были освящены престолы нового кафедрального собора. Всего в храме было шесть престолов: во имя иконы Казанской Божией Матери, св. Николая, свв. Евфимия и Евфимии, свв. Тихона и Митрофана, св. Иннокентия, преподобного Вениамина и Страшного Суда.

Иркутский кафедральный собор входил в число крупнейших культовых сооружений России. Он вмещал 5 тысяч прихожан, его высота достигала 60 метров.

После Октябрьской революции 1917 года жизнь кафедрального собора начала замирать. В 1919 году было разрушено паровое отопление, и богослужения стали совершаться только в тёплое время года. В 1920-е годы в ограде собора устроили спортивную площадку, молодёжь здесь играла в футбол. При этом была выбита значительная часть стёкол, особенно пострадала усыпальница. В местных органах печати велась активная кампания за ликвидацию собора.

В этот период кафедральный Казанский собор содержала немногочисленная община верующих, которая на свои скудные средства пыталась как-то исправить наносимый храму ущерб. В 1930 году, несмотря на ходатайствования Епархиального церковного управления, собор был закрыт.

Снос собора

В январе 1932 года Отдел охраны памятников подписал собору приговор, отказавшись от предложения приспособить его под музей и согласовав его снос, как здания, не представляющего исторической и художественной ценности.

Попытка разобрать собор на строительный материал не увенчалась успехом, и его было решено взорвать. Первый взрыв собора был произведен в августе 1932 года. Потребовалось несколько взрывов, чтобы окончательно его обрушить. Бригады рабочих вручную разбирали обломки здания, сгружая их на вагонетки, которые увозили мусор по временным рельсам, устроенным на площади. После выравнивания остатков собора на Тихвинской площади уровень её поднялся почти на метр. От богатейшего внутреннего убранства сохранилось всего несколько икон.

В 1938 году на месте бывшего Казанского собора началось строительство Дома Советов, который ныне является зданием администрации Иркутской области.

Восстановление собора

В 2009 году мэр Иркутска Виктор Кондрашов предложил восстановить собор на прежнем месте. При этом администрация Иркутской области должна переехать на место бывшей чаеразвесочной фабрики.

Описание

Структура Казанского собора была строго симметричена. Четыре малые главы, в виде беседок венчающие приделы, располагались по диагоналям планировочного креста. Главный купол в форме полусферы стоял на двенадцатигранном световом барабане.

Интересно, что вся верхняя часть собора, была выстроена в простых пропроциональных отношениях, свойственных принятым образцовым русско-византийским проектам. Преобладали соотношения объемов 1:1, 1:2 и 1:4: высота всего храма была равна высоте главного купола с барабаном и венчанием, высота малых куполов с барабанами была равна удвоенной высоте центрального купола, радиус полусферы купола четырежды укладывался в высоте купола с барабаном, ширина храма равна его высоте без венчания и т. п.

Казанский собор был красиво оформлен, его стены украшали полуколонны, филёнки, пояски, кокошники, сухарики, бегунки, кронштейны. Отдельно от храма стояла колокольня, соединённая с главным объёмом низкой длинной галереей.

См. также

• Казанская церковь (Иркутск)

Литература

• И.В. Калинина, С.И. Медведев, И.Ю. Бержинский и В.П. Пономарев. Кафедральный казанский собор. — Центр сохранения историко-культурного наследия Комитета по культуре Иркутской области. Всероссийское общество охраны памятников и культуры Иркутское областное отделение.. — 48 с. — (Храмы Иркутска). — 3000 экз.
• Калинина И. В. Православные храмы Иркутской епархии XVII — начало XX века: Научно-справочное издание. — М.: Галарт, 2000. — 496 с. — Тираж 5 000 экз. — ISBN 5-269-00993-3 (ошибоч.). — С. 122—125.

Отрывок, характеризующий Казанский собор (Иркутск)

– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.