Казаки

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Казачество»)
Перейти к: навигация, поиск

Казаки́ (др.-русск. козáкъ[1]; укр. козáк; польск. kozak; лит. kazokų; а также черка́сы[Комм 1][2][3][4][5][Комм 2]) — представители казачества, сложной этносоциальной культуры, сформировавшейся из военно-служилого сословия[6] (приписное реестровое казачество).

Термин "казак" был принят на Руси для обозначения независимого вооруженного населения на различных т.н. окраинах. До конца XVII века в Русском царстве также существовали особые категории служилых людей — беломестные казаки и городовые казаки, а в Речи Посполитой — надворные казаки, реестровые казаки, охочекомонные казаки и грунтовые казаки.

Широко распространена точка зрения на казаков как на «особый субэтнос, впоследствии ставший этносом»[7], высказанная Л. Н. Гумилёвым[8]. Такую точку зрения поддерживает ряд российских этнологов и антропологов[9][10]. Однако, вопрос этноидентификации казаков является наиболее дискуссионным и вызывает самые противоречивые оценки историков и этнографов, которые указывают на различное этническое происхождение казаков, несмотря на распространённое мнение об их этнической общности[11][12][13].

К концу XIV века образовалось несколько крупных сообществ, проживавших в центральной Евразии, возле крупных торговых путей того времени, в частности рек — в низовьях Днепра, Дона, Волги. К ним присоединилось заметное количество переселенцев из соседних к северу Московского, Литовского и Рязанского Великих княжеств, а также из прочих северо-западных земель. В результате, к началу XVI века две группы выросли в крупные вольные войска (Запорожское и Донское).

В «Великий голод» 1601—1603 гг. многие землевладельцы, не имея возможности прокормить своих боевых холопов, прогоняли их со двора. Спасаясь от голода, холопы, которых господа отказывались кормить, массами бежали на вольные окраины. Беглые послужильцы, располагавшие оружием и боевым опытом, сбивались в ватаги, разбойничали, а также приняли значительное участие в формировании вольного казачества на Дону, Волге, Яике и других местах. Царские дипломаты многократно заявляли, что «воровские» казаки — это беглые боярские холопы, что именно они чинят разбой. Исаак Масса писал, что «в казаки шли по большей части убежавшие от своих господ слуги (Knechten)». Аналогичные сведения сообщает автор «Хронографа» начала XVII века, называвший казаков «беглыми холопами и ярыжными ворами». Особый интерес представляет «Повесть об Азовском осадном сидении» XVII в., возникшая в казачьей среде. Герои повести вспоминают о своем холопском прошлом: «Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечныя, ис холопства неволного от бояр и дворян государевых».

За всю свою историю половина казачьих воинских формирований входили в вооружённые силы: России (Советского Союза), Великого княжества Литовского, Польши, «вольного города» Гамбурга, Швеции (Мазепа и Гордиенко), Османской империи (Правобережная Гетманщина под Османским протекторатом /1669−1685/, «некрасовцы» и Задунайская Сечь), Персии (Персидская казачья дивизия), Украинской Народной Республики, Парагвая, Германии (Kosakenlager), Манчьжоу-го и Японии (Квантунская армия).

В XVII−XVIII веках Российская империя требовала от казаков преданности и службы, но это часто шло против их вольного образа жизни и привело к множеству восстаний, самые крупные из которых — Баловнева, Балаша, Болотникова, Разина, Булавина и Пугачёва. Это вызывало крупные карательные меры со стороны российских властей.

Например, после восстания Булавина (в подавлении которого участвовали Ахтырский, Сумской и Острогожский слободские казачьи полки) Донское войско было официально лишено независимости. Часть земель Донского войска в верховьях Дона, по Осколу и по Северскому Донцу была передана слободским казачьим полкам, что надолго испортило отношения между слободскими и донскими казаками. На месте городков донских казаков слободские казаки ставили свои остроги.

Возникали конфликты и между запорожскими казаками и центральным правительством, осваивающим земли Таврии. Казаки неоднократно громили колонии сербских поселенцев в Таврии из-за земельных споров[14]. Кроме того, Екатерина II, памятуя о поддержке восстания Булавина со стороны Мазепы, опасалась поддержки восстания Пугачёва со стороны запорожцев. В этих условиях Екатерина II приказала расформировать Запорожское войско и окончательно упразднить институты гетманской власти, что и было исполнено. После подавления восстания Пугачёва, в том же 1775 году, в целях полного забвения случившейся смуты Яицкое казачье войско было переименовано в Уральское и лишено остатков автономии. Волжское казачье войско, как и Запорожское войско, было расформировано.

После Отечественной войны 1812 года на территории Оренбургского казачьего войска оказалось несколько тысяч французских военнопленных[15]. Впоследствии «оренбургские французы» и их потомки были приняты в российское подданство и приписаны к Оренбургскому казачьему войску. Например, такова была судьба Дезире д’Андевиля и его сына, наказного атамана Уральского казачьего войска Виктора Дандевиля. Многие из пленных поляков, служивших в Наполеоновской армии, были зачислены в сибирские казаки. Вскоре после окончания кампаний 1812—1814 годов этим полякам было предоставлено право вернуться на родину. Но многие из них, успев уже жениться на русских, не пожелали воспользоваться этим правом и остались в сибирских казаках навсегда, получив впоследствии чины урядников и даже офицеров. Многие из них, обладая вполне европейским образованием, назначены были преподавателями во вскоре после того открывшееся войсковое казачье училище (будущий кадетский корпус). Позже потомки этих поляков совершенно слились с прочей массой населения войска, сделавшись совершенно русскими, как по внешнему виду и языку, так и по вере и культуре. Только сохранившиеся фамилии вроде: Сваровских, Яновских, Костылецких, Ядровских, Легчинских, Дабшинских, Стабровских, Лясковских, Едомских, Жагульских и многих других, показывают, что предки казаков, носящих эти фамилии, были когда-то поляками.

В начале XIX в. на Кавказской Линии поселили станицы Темижбекскую, Казанскую, Тифлисскую, Ладожскую и Воронежскую. Население этих станиц, составивших Кавказский казачий полк, набрали из бывших южнорусских однодворцев. Отчет К. Симонова о поездке в Кемерово и Чумай «Было бы преувеличением сказать, что однодворцы переселялись в предгорья Кавказских гор только по своей воле, испытывая недостаток в сельскохозяйственных угодьях. В этом переселении в XVIII веке нуждалось и правительство. Оно рассматривало однодворцев как резерв казачьих войск на Кавказе, которые служили там по три года, а потом их заменял вновь прибывший казачий полк. В случае же с однодворцами правительство сразу же убивало двух зайцев: решало проблему с нехваткой земли и размещало опытных воинов на новых землях на долговременной основе. Затем однодворцы переводились в казачье сословие, каковым они по сути и являлись с самого начала их появления. Лучшим средством замирения края являлось заселение его казачьими станицами. Понимали это и кавказские горцы. „Укрепление — это камень, —говорили они, — брошенный в поле: дождь и ветер уничтожают его; станица — это растение, которое вживается в землю корнями и понемногу застилает и охватывает поля“. Поселившихся на Кавказской линии однодворцев, переведенных в казачество стали называть линейными казаками или линейцами. Помимо освоения новых земель и ведения собственного хозяйства на них легла вся тяжесть беспокойной кордонной службы с её ночными дозорами и частыми тревогами по отражению набегов немирных горцев.» К середине XIX столетия однодворцы составили основной костяк формирующегося линейного казачества

C 1827 года атаманом всех казачьих войск должен был быть наследник царского престола[16].

К началу XIX века казаки образовали самостоятельное сословие, сторожили государственные и внутренние этнические границы (пример — Кавказская война), постоянно посылали людей во множество войн и даже служили как личный конвой царя. В ответ они имели значительную социальную автономию, широкие плодородные земли, освобождались от налогов и т. д. В результате к началу XX века казаки стали стереотипом России за границей и её власти внутри.

В ходе Гражданской войны казачьи области стали главной опорой Белого движения, а впоследствии крупной частью белой эмиграции. Многие казаки также были на стороне большевиков, но во время и после войны казачьи области подверглись крупным гонениям до середины 1930-х.

В среде русской эмиграции казачьи сообщества сформировались в ряде стран Европы, США, Канады, Австралии, Южной Америки.

В ходе Второй мировой войны казаки воевали как на стороне СССР, так и нацистской Германии. Казачество практически перестало выделяться среди остального населения СССР после хрущёвской оттепелиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3438 дней].

После распада Советского Союза началось систематическое возрождение казачества, многие казаки принимали участие в различных постсоветских конфликтах. Существуют также множество казачьих обществ на территориях современных Казахстана, России, Украины, Белоруссии, Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии и других стран.





Содержание

Проблемы идентификации, современной численности и расселение

Идентификация

Существуют разные подходы к проблеме этносоциальной идентификации казачества. Представители традиционной марксистской научной школы рассматривают казачество как историческое сословие, а ныне как специфическую социокультурную группу в составе русского/славянского народов. Сторонники новых подходов рассматривают казачество как этническое образование — субэтнос в составе русского народа или даже отдельный этнос. Вопрос остаётся дискуссионным; в том числе неочевидно, является ли этот этнос славянским[17] (см. также ниже). Корни казачества можно проследить еще в до славянскую эпоху "южно-русских" и причерноморских степях. А именно обширные тюркские империи располагавшиеся на данной территории в последствии подвергшимися ассимиляционному процессу со стороны более поздней славянской составляющей. Также ученными часто указывается родство этимологии термина "казак" с тюркским словом "Қазақ" (Kazakh, Qazaq) означающий вольного кочевника. Термин впервые встречается в труде "Кодекс Куманикус" письменном памятнике куманского (старокыпчакского) языка начала XIV века (1303 г.), единственный список которого хранится в библиотеке собора Святого Марка в Венеции.

Численность

Количество казаков в настоящее время определить можно лишь оценочно, так как последняя перепись, в ходе которой реально выясняли принадлежность к казакам, проходила в 1926 году, но и она не показала полной численности казаков на тот момент. Это произошло по ряду причин. Прежде всего, из-за того, что к этому времени исторические казачьи регионы были искусственно разделены. Например, Область Войска Донского (Донская казачья республика) была поделена между Северо-Кавказским краем, Сталинградской губернией РСФСР, Мариупольским, Сталинским, Артёмовским и Луганским округами УССР (на современной официальной карте — это между Ростовской, Волгоградской областями и Краснодарским краем РФ и Луганской и Донецкой областями Украины). При этом, не во всех указанных регионах осуществлялся учёт казаков, так, например, если в Северо-Кавказском крае донских казаков учитывали, то в Сталинградской губернии — нет.[18]

По переписи 1897 года, в ходе которой также учитывали казаков, их общая численность составляла около 3 миллионов человек.[19]

В ходе переписи 2010 года казаки отмечали нежелание переписчиков учитывать их как казаков, а также, по мнению казаков, даже собранные в ходе переписи материалы не были объективно отражены органами статистики[20] Казакам не выдают свидетельства о браке или рождении с указанием национальности «казак»[21] — в «Общероссийском классификаторе информации о населении» не указана национальность «казаки».[22][Комм 3] 26 января 2013 года в Ростове-на-Дону и Волгограде казаками одновременно были проведены митинги по поводу признания себя народом (чтобы больше не было возможности прятать и искажать казачьи проблемы, чтобы отображать реальную численность казаков и решать реальные насущные казачьи проблемы)[23].

Реальную численность казаков на данный момент определить очень сложно. Исходя из самоопределения по наличию казачьих корней сами казаки оценивают, что донских казаков сейчас предположительно более миллиона человек. Кубанских казаков около миллиона человек. Терских казаков около 100-150 тысяч человек. Уральских (яицких) казаков - около 50 тысяч человек. Оренбургских казаков - около 150-200 тысяч человек. Всех остальных казаков (астраханских, сибирских, забайкальских, амурских и пр.) - около 150-250 тысяч человек. В итоге оценочная общая численность казаков может составлять более 2 600 000 человек.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2953 дня]

Расселение

В настоящее время казаки проживают, прежде всего, в России (основные места проживания см. на приведённых здесь картах: Места проживания казаков и Карта народов России[24]), Казахстане (всё приграничье с Россией), Украине (восточное приграничье с Россией), также есть диаспоры за рубежом (образованные ещё со времен Гражданской войны).

Немалая часть казаков частично или полностью ассимилирована, так как тысячи казаков были репрессированы и выселены из своих исторических регионов проживания, а на их место переселялось лояльное властям население из центральной России, Белоруссии и Украины, представители кавказских народов.

Происхождение казачества

Слово «казак» известно с XIII[25]−XIV вв., оно впервые упоминается в словаре куманского (старокыпчакского) языка 1303 года, «Codex Cumanicus»[25][26].

По одной из версий, слово «казак» тюркского происхождения. Как пишет В. В. Бартольд, оно происходит от слова «каз» (гусь), что в переносном смысле означает «вольный, как птица» и изначально применялось к человеку, в одиночку или с семьёй[26] отделившемуся от своего государства, рода, и вынужденного самостоятельно искать средств содержания в степи[26], «вести жизнь искателя приключений». Казаками могли называть недовольных правителем (ханом, русским царем или князем) подданных, ушедших в другое место, и самого правителя, потерпевшего поражение и оставшегося с небольшой группой сторонников. Ту же этимологию имеет и название народа казахи[27].

По другой из версий, слово «казак» в переводе с монгольского означает «ко» — «броня» и «зах» — «рубеж».[25]

Как считает Н. Н. Яковенко, слово «казак» в XIV−XVI вв. эволюционировало по сравнению со значением в «Codex Cumanicus». Сперва оно означало свободного наёмного работника, или (у татар) — воина, покинувшего свой улус, а потом стало пониматься шире, как обозначение степного разбойника, изгнанника, беспризорного, авантюриста или просто пока ещё не женатого парня[26] (который, по сути, как раз и ведёт такой неприкаянный авантюристический образ жизни).

Тем не менее, относительно происхождения казачества, как явления, существуют следующие версии:

  • Казаки — это обрусевший восточный народ (хазары, черкесы, касоги) (В. Шамбаров[28], Л. Гумилёв[7][8]).
  • Казаки — это славяне, заселившие в XV в. пустующие земли Дикого поля (В. Соловьёв)[29].
  • Казаки — это потомки автохтонного праславянского населения (в том числе, гуннов, хазар, скифов и т. п.), на протяжении тысячелетий с глубокой древности и до начала второго тысячелетия н. э. населявшего территории, протянувшиеся от северного Прикаспия до северного Причерноморья (в том числе, «Дикое поле»).

Образование казачьих войск

В XVI и XVII вв. казаки формировались из состава сторожевой и станичной служб. Казаки, проживавшие в это время на территории Царства Русского, охраняли пограничные территории от разорительных набегов крымских татар и ногаев.

В Русском Царстве центральным управлением городовых казаков был сначала Стрелецкий Приказ, а затем Разрядный Приказ и Казачий приказ. Сибирскими казаками ведал Сибирский Приказ, запорожскими и малороссийскими казаками — Малороссийский Приказ, мещерскими казаками — Мещерский Приказ, смоленскими грунтовыми казаками — Приказ Смоленского Разряда.

В Российской Империи военной службой казаков ведали — Военная коллегия (1721—1802), Военное министерство (1802—1835), Департамент военных поселений Военного министерства (1835—1857), Управление (с 1867 года — Главное управление) иррегулярных войск (1857—1879), Главное управление казачьих войск (1879—1910), Казачий отдел Главного штаба (1910—1918).

Донское войско

В 1467 году князь Иоанн предпринял поход на Казань. В составе войск был отряд казаков под начальством их атамана Ивана Руды. Подойдя к Казани, Иван Руда был избран главным воеводой. Князь в военном отношении был человек нерешительный и не решался на штурм города. Руда с казаками бросился на штурм, захватил Казань и увлёк за собой большую часть московских войск. Захвачено было много пленных и добычи, и казаки и войска благополучно возвратились.[30] Официально Донские казаки (под началом атамана Сусара Фёдорова) упоминаются в 1552 году в связи с неожиданным появлением у войска Ивана Грозного, стоявшего под стенами Казани.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4136 дней]

Донские казаки присягнули царю Алексею Михайловичу в 1671 году, а с 1721 года войско было подчинено Военной коллегии. К концу царствования Петра Великого вслед за донскими и яицкими казаками в ведомство Военной коллегии перешли и остальные казачьи общины. Внутреннее их устройство было преобразовано, была введена иерархия правительственных властей. Подчинив своей власти казаков в числе 85 тыс. человек, правительство использовало их для охраны государственных границ, преимущественно южной и восточной.

Хопёрские казаки

Хопёрские казаки («верховские», «чиги») жили в междуречье Верхнего Дона, Вороны, Хопра, Медведицы и Бузулука. Первые письменные источники о них, где фигурирует слово «казак»[Комм 4], относятся ко временам Золотой Орды, когда в актах Московского княжества упоминаются христиане Сарской и Подонской епархии в пределах Червлёного Яра живущие: «по Великую Ворону возле Хопор, до Дону по караулам» — «народ христианский воинска чина живущий, зовомии Козаци». В т. н. Комиссионном списке I Новгородской летописи (XIV век) упоминается город Урюпеск, «в верхь Дону». Имелся же в виду город Урюпинск (станица Урюпинская[Комм 5]).

Червлёный Яр тех времён был несуверенным казачьим государством (вассалом Золотой Орды), представлявшим собой объединение тюркских (берендеев), славянских (вятичей) и финно-угорских (мещерских и мордовских) общин без феодалов, с военно-демократическим общинным управлением. После Никоновской реформы церкви сюда устремились сотни старообрядцев, не признавших «исправлений» церковных книг. Их большие семьи были работящими, праздность и лень считались у них за грех. Большинство хозяйств были состоятельными, зажиточными по тем временам. Казаки-раскольники были исполнительны и дисциплинированы, смелы и отважны в бою. Они всегда с большим риском для своей жизни готовы были прийти на помощь своему собрату казаку независимо от веры.

В XVII веке в Хопёрском крае насчитывалось семь городков с населением в 2-3 тысячи человек в каждом. Городки были укреплены простыми оборонительными сооружениями: ров, вал с плетневой оградой поверх него. Органом власти у хоперцев было общественное самоуправление, избираемое всеми жителями города. Местный край был лесистым и основным занятием хоперцев были судостроение, охотничий промысел, рыболовство и бортничество. Кроме того занимались скотоводством, коневодством (лошади хопёрской породы отличались сухопарым телосложением, длинными ногами, красивой шеей, гордо поднятой головой), а также «заводили пашню», что было нехарактерно для «низовых» донцов. В Пристанском городке была устроена верфь, где в 1698-99 годах кумпанствами князя Б. А. Голицына, Ф. Ю. Ромодановского и стольника И. Большого-Дашкова были построены и спущены на воду три судна: «Безбоязнь», «Благое Начало» и «Соединение».

Хоперцы резко отличались от «низовых» донцов и характером, и говором (было распространено «аканье») и одеждой. Лапти были обычной повседневной обувью (у «низовых» была даже присказка — «Чига лыко драла, чига лапти плела»). В 1650 году хопёрские казаки пытались отделиться от Войска Донского и основали свой укрепленный городок Рагу, разрушенный потом по приговору Войска.

Передача во второй половине XVII века части исконных хопёрских земель на Левобережье Дона Калачеевской, Меловской и Толучеевской сотням вновь сформированного проправительственного Острогожского слободского казачьего полка вызвало возмущение казаков-хоперцев и привело к поддержке ими восстания Степана Разина.

Из местных казаков в 1696 году была сформирована Хопёрская команда, которая размещалась по слободам Алфёровка, Красная, Пыховка и Градская.

На момент Булавинского восстания 1708—1709 годов, в котором хоперцы приняли активное участие, по Хопру считалось 27 городков и по Бузулуку — 16. В то время Россия вела многолетнюю Северную войну со Швецией, войска Карла XII находились на Украине, поэтому Булавинское восстание было справедливо воспринято как «удар в спину» и репрессии за участие в бунте были необычайно жестокими, даже для тех времен. Подавляя восстание, Пётр I приказал выжечь казачьи городки на Хопре — в том числе Пристанский, Беляевский и Григорьевский. Как писал кубанский историк П. П. Короленко, городки были безжалостно истреблены карательными войсками князя В. Долгорукого. На Бузулуке свирепствовал воевода Апраксин, уничтоживший городки Казарин, Кардаилинский, Высоцкий, Дарьинский, Черновской и Осинов. Тысячи казаков-хоперцев были или убиты, или депортированы, или сами разбежались. Богатый Хопёрский край фактически превратился в пустыню. Разгромив повстанцев, Петр I навсегда изъял из употребления само название «Червленый яр»; практически все Червлёно-Ярские земли перешли к Москве со статусом губернских земель. Часть местных казаков потеряла статус служилых людей и обращена в однодворческое сословие. На месте Станичной слободы был основан Борисоглебск, а на месте Пристанского городка — воздвигнута крепость Новохопёрск, гарнизон которой (на положении городовых казаков) составляла восстановленная Хопёрская казачья команда из «амнистированных» хоперцев и переселившихся в эти края малороссиян. В Полном Собрании законов Российской империи статья от 2 июня 1724 года говорит: «Которые Казаки живут ныне в Новохопёрской крепости, а уроженцы из Тамбовской провинции разных городов, и служили городовую службу, и в прошлых годах до Азовских походов сошли в донские казачьи городки, и с Донскими Казаками были в походе под Азовом и в разных баталиях Шведских, и в 1717 г. с службы отпущены и ведено им жить в домах до указу, а те домы их вором Булавиным разорены и ныне они живут в оной крепости и служат конную службу».

Точная дата присоединения Червлёного Яра к Донскому казачьему войску неизвестна. До 80-х годов XVIII века хопёрские казаки мало подчинялись Донским войсковым властям, часто просто игнорировали их приказы. Во время атамана Иловайского донские власти установили тесный контакт с хоперцами, считали их составной частью Войска Донского и использовали как дополнительную силу, создавая из казаков-хоперцев на добровольных началах отряды (сотни и полусотни) на время тех или иных кампаний. По окончанию таких кампаний отряды распускались по домам. В 1780 году часть хопёрских земель вошла в состав Области Войска Донского как Хопёрский и Усть-Медведицкий округа.

Осенью 1772 года группа хопёрских казаков во главе с Петром Подцвировым прибыла в Петербург и подали прошение на Высочайшее имя."…чтобы из казаков Хопёрской команды, их детей и родственников зачислить на службу всех годных и вполне исправных, образовав из них 5-ти-сотенный полк, а взамен этого в подушный оклад их не класть, возвратить изстари принадлежавшия им земли и разные угодья; указать служить им только конную казацкую службу, а на караул для содержания внутри крепости пороховых и провиантских магазейнов, яко в непринадлежащую до казака, не посылать". Пожаловались казаки и на коменданта Новохопёрской крепости полковника Подлецкого, который посылал их на казенные и частные работы бесплатно, притеснял и обходился несправедливо. В 1775 году Хопёрская конная команда была развёрнута в Хопёрский полк, который 24 апреля 1777 года был включен в состав вновь учреждённого Астраханского казачьего войска. 11 апреля 1786 года Хопёрский полк был включен в число казачьих полков Кавказской линии и началось принудительное переселение хопёрцев на Кавказ. В выдержавшем в эпоху Екатерины II несколько изданий «Обозрении Российской империи» действительного тайного советника С. И. Плещеева встречается такое упоминание: «Опричь Россиян находятся в Кавказском наместничестве разных родов поселенцы, как-то Хопёрские, Волгские, Семейные, Донские, Дубовские[Комм 6] и Гребенские казаки.» «Словарь» же писателей и переводчиков Афанасия Щекатова и Льва Максимовича в 1808 году сообщал: «Хопёрские казаки, составляющие один только полк под названием Хопёрского казачьего полка, поселены издавна в Кавказской губернии, в уездном городе Ставрополе и его уезда в крепостях — Донской, которая от Черкасска, главного города донских казаков, в 300, а от реки Кубани, где стоит крепость Кавказская, в 90 верстах; также в крепостях Московской, и Александровского уезда в Северной, для содержания кордонного караула на Кавказской линии в предосторожность нечаянных набегов от живущих за оною линиею тамошних горских народов». На Кавказе к полку были приписаны 145 семейств крещённых персов и калмыков, а самый полк поселен на линии в четырёх станицах: Северная, Ставропольская, Московская и Донская.

14 февраля 1845 года Хопёрский полк был разделён на два: 1-й и 2-й Хопёрский полки Кавказского линейного казачьего войска. Эти полки образовали 5-ю (Хопёрскую) бригаду.

Хлыновские (вятские) казаки

В 1181 году новгородцы-ушкуйники основали на реке Вятке укреплённый стан, городок Хлынов (от слова хлы́н — «ушку́йник, речной разбойник»[32][уточните ссылку (уже 2948 дней)]), переименованный в конце XVIII века в Вятку и начали общежительствовать самовластно. Из Хлынова предпринимали они свои торговые путешествия и военные набеги во все стороны света. В 1361 году они проникли в столицу Золотой Орды Сарайчик и разграбили её, а в 1365 году за Уральский хребет на берега реки Обь.

Хлыновская община управлялась, как и древний Новгород, вечем, во главе которого стояли избранные народом «атаманы». Хлынов был сильнейшим городом на всём северо-востоке России; его жители выращивали хлеб, торговали с другими новгородскими и великокняжескими областями, с казанскими татарами, камскими и волжскими болгарами и пермяками, действуя где мирным путём, а где огнём и мечом. Общественное устройство Хлынова было сходно с донским казачьим. Например, духовенство Хлынова, избираемое вечем, как и донское духовенство, избираемое кругом, было совершенно независимым и от Москвы, и от Новгорода. Московский митрополит Геронтий, современник Ивана III, писал в 1471 году, что он не знает даже, кто там духовенство и где оно рукополагается. Можно говорить о существовании на вятской земле «казачьей» республики, сохранившей свою самостоятельность и после присоединения в 1478 году Новгорода к Московскому государству.

К концу XV века хлыновские казаки сделались страшными по всему Поволожью не только для татар и марийцев, но и для русских. По свержении татарского ига Иван III обратил внимание на этот беспокойный и неподвластный ему народ, и в 1489 году Вятка была взята и присоединена к Москве. Разгром Вятки сопровождался большими жестокостями — главные народные вожаки Аникиев, Лазарев и Богодайщиков были в оковах приведены в Москву и там казнены; земские люди переселены в Боровск, Алексин и Кременск, а купцы в Дмитров; остальные обращены в холопов.

Большая часть хлыновских казаков с своими женами и детьми ушла на своих судах:

  • одни на Северную Двину (по разысканиям атамана станицы Северюковской В. И. Меньшенина, хлыновские казаки поселились по реке Юг в Подосиновском районе);
  • другие вниз по Вятке и Волге, где укрылись в Жигулевских горах. Торговые караваны давали случай этой вольнице приобретать «зипуны», а пограничные городки враждебных Москве рязанцев служили местом сбыта добычи, в обмен на которую хлыновцы могли получать хлеб и порох. В первой половине XVI столетия эта вольница с Волги перешла волоком на Иловлю и Тишанку, впадающие в Дон, а потом расселилась по этой реке вплоть до Азова;
  • третьи на Верхнюю Каму и Чусовую, на территорию современного Верхнекамского района. Впоследствии в Приуралье появились огромные владения купцов Строгановых, которым царь разрешил нанимать отряды казаков из числа бывших хлыновцев для охраны их имений и завоевания пограничных сибирских земель.

Мещерские казаки

Мещеряки (мишари, мещерские татары) первоначально проживали в лесостепи и степи исторической области Мещера, находившейся в современных — юго-восточной части Московской, в Рязанской, на юге Владимирской, на севере Тамбовской, Пензенской областях и далее, до Среднего Поволжья с центром в Мещерском Городке, (впоследствии слившимся с Касимовым). До сих пор остается точно не выясненным местоположение мещёрских городов — «городка на Мокше» и Кошкова.

Мещёрские татары были известны задолго до образования Касимовского царства (ханства). Упоминаются они чаще всего под названием мещёрских казаков. Основой мещеряков были тюркизированные половцами и берендеями финно-угры. Занимались скотоводством и «казакованием», иначе говоря грабежом. Казакование служило не только значительным источником дохода мишарей, но и способствовало признанию их исключительных боевых качеств. Мещёрское княжество в 1393 году стало вассалом Московского государства. Московские князья, начиная с Василия Дмитриевича, охотно принимали мещеряков для городовой и сторожевой службы и селили их слободами в окрестностях Коломны (села Васильевское, Татарские Хутора, Мещерино, Колычево, Юсупово). Из числа мещеряков создавались отряды сопровождения дипломатических миссий в Крым, Турцию и Сибирь.

В XV веке юго-восточная Мещера вместе с Мещерским Городком отошла к вновь созданному Касимовскому Царству (ханству), просуществовавшему до конца XVII века и со временем приобрела типично татарский облик. Остальная часть Мещеры осталась в Московских владениях. После образования Касимовского царства (ханства), мещеряки (мещерские татары) локализовались в Кадомском, Темниковском, Елатомском и Шацком уездах. Они обитали также и в верховьях Дона, Цны, Суры, в бассейнах рек Мокша, Битюг и Хопёр. Мишарей не следует смешивать с касимовскими (городецкими) и темниковскими старокадомскими служилыми татарами, среди них не было князей — беков и мурз.

Как казаки (военное сословие), мещеряки впервые упоминаются в 1491 году. В 1493 году они участвуют в походе на Азов. Никоновская летопись под 1551 годом сообщает об участии полковых казаков из Мещеры в походе на Казань. «А изъ Мещеры, — говорится в ней — послал государь Полем пеших казаков на Волгу Севергу да Ёлку, а с ними 2500 казаков и велел им, пришедше на Волгу, суды поделати и поити вверх по Волге воевати казаньских мест». В самом начале Ливонской войны на театр военных действий были направлены и «конные казаки мещёрские» в приборе своего «казацкого головы» Ивана Безкудникова.

Мещёрская Украина — пограничная территория в междуречье Оки, Мокши и Цны, в XVI веке постоянно подвергалась постоянным набегам крымцев, казанцев и ногайцев. К сторожевой и станичной службе привлекались мишари, хорошо знавшие степные места и татарские повадки. В те времена служилыми татарами и казаками в Мещёрском крае распоряжался особый Мещёрский приказ в Москве. Мещёрские дети боярские служили атаманами и сотниками у казаков. Об этом сообщает Мещёрская десятня 1556 года: «Мещеряне ныне они в приказчиках у Мордвы, и у засек, и у казаков в атаманах и в сотниках у казаков. Атаманы казачьи: Здешний Игнатьев сын Жуков, Булатко Дмитриев сын Месоедов; сотцкий казачий на Шаче Гриша Морозов сын Борисов». Мещёрские сторожи и станицы были призваны предотвращать нападения ногайских орд и на новые уезды — Алатырский, Арзамасский и Курмышский. Возле Арзамаса была создана особая Казачья слобода (Выездных казаков), где было поселено 600 казаков. К 1580 году были созданы арзамасские станицы, которые в отличие от мещёрских сторож, находившихся вдали от рубежей, несли дозорную службу в мокшанско-сурском междуречье по линии «север-юг».

В начале XVII века Арзамас, Алатырь и Курмыш, так же, как Темников и Кадом называются в официальных документах мещёрскими городами (уездами). Здесь расселились мещёрские казаки, составившие значительную часть поместных войск этих уездов.

В Смутное Время мещерские казаки активно поддержали самозванцев, за что и поплатились. После Смуты отец царя Михаила Романова, патриарх Филарет распорядился выгнать мещерских казаков из Московии. Часть из них ушла в Литву, часть осела в Костромском крае среди тюрков-берендеев, где их считали за татар. Часть впоследствии была приписана к Оренбургскому и Башкирско-мещерякскому казачьим войскам.

Мещёрские казаки, как приписанные к пограничным московским городкам и служившие долгое время московским государям, в нравах и обычаях своих во многом походили на великороссов. Кроме того, из этого казачества вели своё родословие многие выдающиеся личности и знаменитые фамилии. Иловайские — один из самых известных донских казачьих дворянских родов — вели своё происхождение из Темникова, в окрестностях которого и сейчас живут татары-мишари. Родоначальником Иловайских был переселившийся в конце XVII в. из Темникова на Дон и записавшийся в Войско Донское Мокей Осипович Иловайский.

Северские казаки или севрюки

Севрюки (сиврюки, реже севруки, позже саяны) — потомки северян[33][34] (восточные славяне, входившие в Древнерусское государство), в Московском государстве с конца XVI века считались служивым сословием из Северской земли[35].

Проживали на территории современных Украины и России, в бассейнах рек Десны, Ворсклы, Сейма, Сулы, Быстрой Сосны, Оскола и Северского Донца. Упоминаются в письменных источниках с кон. XV до XVII вв.

В XIV—XV веках севрюки постоянно соприкасались с ордынскими, а потом с крымскими и ногайскими татарами; с Литвой и Московией. Живя в постоянной опасности, они были хорошими воинами. Московские и литовские князья охотно принимали севрюков на службу.

В XV веке севрюки, благодаря своей стабильной миграции, начинают активно заселять обезлюдевшие после золотоордынского разорения южные земли находившегося тогда в вассальной зависимости от Литвы Новосильского княжества.

В XV—XVII веках севрюки уже представляли собой военизированное пограничное население, охранявшее границы смежных частей Польско-Литовского и Московского государств. Судя по всему, они были во многом похожи на ранних запорожских, донских и других подобных казаков, обладали некоторой автономией и общинной военной организацией.

В XVI веке считались представителями (древне)русской народности[36].

Как представители служилого люда[35] (казаки), севрюки упоминаются ещё в начале XVII века, в эпоху Смутного времени, когда они поддержали восстание Болотникова, так, что война эта довольно часто называлась «севрюковской»[37]. Московские власти отвечали карательными операциями, вплоть до разгрома некоторых волостей[38]. После завершения смуты севрюкские города Севск, Курск, Рыльск и Путивль подверглись колонизации из Центральной России[37].

После раздела Северщины по соглашениям Деулинского перемирия (1619), между Московией и Речью Посполитой имя севрюков практически исчезает с исторической арены. Западная Северщина подвергается активной польской экспансии (холопской колонизации), северо-восточная (московская) заселяется служилыми людьми и крепостными из Великороссии. Большая часть северских казаков перешла в положение крестьянства, некоторые влились в запорожское казачество. Остальные переселились на Нижний Дон.

Волгское (Волжское) войско

Во второй половине XVI века Среднее Поволжье также было одним из центров вольного русского казачества. Через системы рек и волоков можно было попасть на соседние Дон и Яик. Проплывающие по Волге торговые караваны, а также города Казанского ханства на Волге и персидские на Каспийском море представляли собой богатую поживу. Одно из самых ранних упоминаний о казаках в этих краях датируется 1551 года, когда поступило сообщение об их нападении на караван русского посольства напротив устья Большого Иргиза. В 1560 году в летописях Российского государства впервые упоминается о «волгских воровских» казаках, вероятнее всего — потомках ушкуйников-хлыновцев. Волжские казаки были многочисленны и настолько прочно «сидели» в Жигулевских горах, что практически ни один караван не проходил мимо без выкупа или не был разграблен. Интенсивность действий казачества на Средней Волге достигла своего пика в 1570-80 годов. Попытки московских властей привлечь Волжскую вольницу к охране перевозов на Волге, к службе в качестве проводников и разведчиков и для отражения набегов кочевников на русские окраины в оплату за боевые припасы, снаряжение и продовольствие не увенчались успехом. В 1577 году часть волжских казаков под началом атаманов Нечая и Богдана Барбоши ушла к устью Яика (Урала), на северный берег Каспийского моря. В 1580 году они разгромили столицу Ногайской Орды Сарайчик и, построив выше по течению Яика укрепленный городок, основали новое Яицкое (впоследствии Уральское) казачье войско. Другая часть волжских казаков, ушедшая на Терек и на «гребни» Кавказских гор стала основой образования Терского и Гребенского казачеств. Уход части казаков не ослабил сколько-нибудь серьёзно вольное Волжское казачество, только в ставке атамана Ермака (современное село Ермаково в Жигулевских горах Самарской области) было свыше 7 000 казаков. В 1582 году волжские казаки в составе войска Ермака участвовали в покорении Сибири.

В 1586 году воеводой князем Григорием Засекиным в устье реки Самара была построена одноимённая крепость для обороны от набегов кочевников, контроля за водным путем и торговлей, а также и за волжской казачьей вольницей. Начиная с 1630 года практически все Волжское казачество включается в борьбу с прикочевавшей из глубины Азии Большой Калмыцкой Ордой. В 1639 году десятитысячное войско калмыков попыталось штурмом овладеть Самарой, но было отбито казаками и стрельцами. В 1643 и в 1644 годах казаки выходили биться с калмыками к Яицким вершинам, нанеся им ряд тяжёлых поражений. В благодарность за это 26 августа 1643 года царь Михаил Федорович пожаловал Самарским казакам набатный колокол весом 14 пудов. В 1637-43 годы, во время «Азовского сидения», волжские казаки неоднократно посылали помощь донским и запорожским. В 1650-70 годы волжские казаки неоднократно привлекались к службе на Кавказе в крепостях по Тереку и Сунже и мешали чеченцам, Кабарде, кубанским татарам, персам, черкесам и туркам совершать опустошительные набеги на русские земли. В 1695-96 годы волжские казаки участвовали в Азовских походах Петра, воевали с турками и горцами на Кавказе, в 1700-21 годах сражались со шведами в Ингрии и Карелии, в Лифляндии и на Украине, участвуя в Великой Северной войне, а в 1708 году — в обороне Терков на Кавказе от набегов чеченцев. В 1706 году близ устья реки Самары с участием казаков основан укрепленный городок Алексеевск. В 1708 году ими же на реке Сок в урочище Казачий Холм заложено укрепление Сергиевское. Во времена восстания башкир отряды казаков неоднократно направлялись для их усмирения. В 1722 году волжские казаки участвовали в Персидском походе Петра I.

Ещё при Петре I в 1708 году была проведена подушная перепись волжских казаков. А 10 марта 1732 года распоряжением правительствующего Сената было повелено волжским казакам составить одно войско и впредь именоваться Волгским, при этом им были пожалованы знамена, бунчуки и насека. 8 октября 1733 года, также распоряжением Сената, в Волгское войско было передано 1057 семей донских казаков, живших в крепостях на Уфимско-Самарской линии.

В 1734 году императрицей Анной Иоанновной был подписан Указ об учреждении Волгского казачьего войска с командами казаков дубовских, самарских, саратовских, царицынских, алексеевских, уфимских и сергиевских и становлении его на государственную службу. Центром войска было определено село Дубовка (ныне районный центр Волгоградской области), где жил атаман и помещалась войсковая канцелярия.

Во время Пугачёвского восстания часть волгских казаков примкнула к мятежникам, за что и была выслана из родных мест.

В 1835 году император Николай I издал Указ о расформировании Волгского казачьего войска и переводе его казаков в состав Оренбургского, Терского и Астраханского казачьих войск. Самарские и уфимские казаки вошли в состав Оренбургского войска, саратовские, дубовские и царицынские казаки — в состав Астраханского войска. Казаки, которые несли службу на Кавказе, вошли в состав 1-го, 2-го и 3-го Волгских полков Терского казачьего войска.

Сибирское войско

Официально войско вело и ведёт своё начало от 6 декабря 1582 года (19 декабря по новому стилю), когда, по летописному преданию, царь Иван IV Грозный в награду за взятие Сибирского ханства дал дружине Ермака наименование «Царская Служилая Рать». Такое старшинство было даровано войску Высочайшим приказом от 6 декабря 1903 года. И оно, таким образом, стало считаться третьим по старшинству казачьим войском России (после Донского и Терского).

Войско как таковое было сформировано только во 2-ой половине XVIII — 1-ой половине XIX веков целым рядом разновремённых, вызванных военной необходимостью распоряжений центральной власти. Рубежом можно считать Положение 1808 года, от которого обычно и ведут отсчёт истории собственно Сибирского линейного казачьего войска.

В 1861 году войско подверглось существенной реорганизации. К нему причислили Тобольский казачий конный полк, Тобольский казачий пеший батальон и Томский городовой казачий полк, и установили комплект войска из 12 полковых округов, выставлявших на службу сотню в Лейб-гвардии Казачий полк, 12 конных полков, три пеших полубатальона со стрелковыми полуротами, одну конно-артиллерийскую бригаду из трёх батарей (впоследствии батареи были обращены в регулярные, одна включена в состав Оренбургской артиллерийской бригады в 1865 году и две в состав 2-й Туркестанской артиллерийской бригады в 1870 году).

Яицкое войско

Ещё в конце XV века на реке Яик образовались вольные общины казаков, из которых сформировалось Яицкое казачье войско. По общепринятой традиционной версии, как и донские казаки, яицкие казаки формировались из переселенцев-беженцев из Русского царства (например, из Хлыновской земли), а также, благодаря миграции казаков с низовьев Волги и Дона. Их основными занятиями были рыболовство, добыча соли, охота. Войско управлялось кругом, который собирался в Яицком городке (на среднем течении Яика). Все казаки имели подушевое право на пользование угодьями и участие в выборах атаманов и войсковой старшины. Со второй половины XVI века русское правительство привлекало яицких казаков для охраны юго-восточных границ и военной колонизации, разрешая им вначале приём беглых. В 1718 году правительство назначило атамана Яицкого казачьего войска и его помощника; часть казаков объявлена беглыми и подлежала возврату на прежнее место жительства. В 1720 году произошли волнения яицких казаков, которые не подчинились приказу царских властей о возврате беглых и замене выборного атамана назначенным. В 1723 году волнения были подавлены, руководители казнены, выборность атаманов и старшины упразднена, после чего войско оказалось разделённым на старшинскую и войсковую стороны, в которой первые держались линии правительства, как гарантирующего их положение, вторые требовали вернуть традиционное самоуправление. В 1748 году была введена постоянная организация (штат) войска, разделённого на 7 полков; войсковой круг окончательно утратил своё значение.

Впоследствии, после подавления восстания Пугачёва, в котором яицкое казачество приняло активное участие, в 1775 году Екатерина II издала указ о том, что в целях полного предания забвению случившейся смуты Яицкое войско переименовывается в Уральское казачье войско, Яицкий городок в Уральск (был переименован и ещё целый ряд населённых пунктов), даже река Яик была названа Уралом. Уральское войско окончательно утратило остатки былой автономии.

Астраханское войско

В 1737 году указом Сената в Астрахани из калмыков образована трёхсотенная казачья команда. В 28 марта 1750 года на основе команды учрежден Астраханский казачий полк, для доукомплектования которого до положенной в полку штатной численности в 500 человек, были набраны в крепости Астрахань и крепости Красный Яр казаки из разночинцев, прежних стрелецких и городовых казачьих детей, а также донских верховых казаков и новокрещённых татар и калмыков. Астраханское казачье войско было создано в 1817 году, в состав его были включены все казаки Астраханской и Саратовской губерний.

Другие казачьи войска и полки

  • Белорусский казачий полк численностью около шести тысяч человек был сформирован по поручению царского правительства в июле — августе 1654 года могилёвским шляхтичем Константином Поклонским из белорусской шляхты, горожан и крестьян Могилёвского, Мстиславского и Чаусского уездов. Полк участвовал во взятии Могилёва (август 1654)[40]. Русское правительство передало полку во временное управление Могилёв, преобразовав Могилёвский уезд в полковую административно-территориальную единицу. Казаками было уничтожено почти всё еврейское население Могилёва[41]. Поклонский имел целью подчинить белорусское Поднепровье шляхте, что противоречило интересам местного населения и казацкой верхушки, вызвало побеги крестьян и горожан из полка. В феврале 1655 во время осады Могилёва войском Я. Радзивилла, Поклонский и часть шляхты из Белорусского полка перешли на сторону польско-литовского войска[42]. После этого полк был расформирован.
  • В 1685 году после занятия Албазинского острога войском Цинской империи, часть гарнизонных казаков (около 50 человек) с семьями были уведены в Пекин, где по указанию императора им был отведён для постоянного проживания участок земли на северо-восточной окраине Пекина, близ крепостной стены. Из албазинцев была составлена особая казачья рота «Знамени с жёлтой каймой», вошедшая в личную императорскую гвардию. В настоящее время потомки казаков-албазинцев проживают в Пекине, Тяньцзине и в провинции Хэйлунцзян, носят китайские фамилии и практически не знают русского языка, однако сохраняют православную веру.
  • Азовский казачий полк и Таганрогский казачий полк были учреждены соответственно в 1696 и 1698 годах из донских и слободских казаков для защиты от турок и татар вновь приобретенных российских земель. После неудачного Прутского похода 1711 года, крепости Азов и Таганрог были оставлены, а их гарнизоны, в том числе и казаки были выведены во внутренние области. 9 Сентября 1769 года в крепостях Азове и Таганроге были повторно учреждены из донских казаков пятисотенные Конные казачьи полки: Азовский и Таганрогский; прежний же Азовский Конный Казачий полк, по месту его расположения, наименованных Казачьим крепости Св. Димитрия или Димитриевским. 25 Июня 1775 года Азовский и Таганрогский Казачьи полки распущены[43][уточните ссылку (уже 2948 дней)].
  • В период правления Петра I, 28 февраля 1700 года, из казаков-малороссиян проживавших в Чугуевском уезде, из переселенных из Орла, Курска, Белгорода, Кром, Путивля и других городов-крепостей бывших городовых казаков, а также из принявших православие калмыков и татар было создано Чугуевское казачье войско. В начале были сформированы казачьи военные команды, которые 25 июля 1749 года были преобразованы в Чугуевский конный казачий полк. 2 сентября 1769 года из чугуевских казаков, не вступивших в конный полк, были сформированы: легкоконная команда (4 сотни) и полукоманда казаков Петербургского легиона. 16 августа 1808 года Чугуевский казачий полк был переформирован в регулярный Чугуевский 11-й уланский полк. В 1817 году последовало распоряжение о прекращении деятельности войсковой канцелярии и о переводе Чугуевского полка на положение военного поселения с упразднением казачьего звания у полковых и поселенных чинов. Чугуевские казаки были окончательно исключены из казачьего сословия и переписаны в государственные крестьяне, мещане и однодворцы[44].
  • Бахмутская казачья компанея (конный полк) была сформирована в 1701 году из бахмутских, маяцких и торских городовых казаков. На него была возложена охрана взятых в государеву казну Бахмутских соляных ключей от «беглого люда», привыкшего беспошлинно добывать здесь соль. При этом этот полк не входил в состав Войска Донского и служил непосредственно Императору. Второй важнейшей обязанностью казаков «Бахмутского полка» была добыча соли для казны. Существовала даже должность «соляного атамана», получавшего инструкции из Соляной Конторы в Москве. Указом Петра I 14 октября 1704 года крепость Бахмут была передана в подчинение полковнику Изюмского слободского казачьего полка Ф. М. Шидловскому. В 1707 году царское правительство отправило для розыска беглых на Дон кн. Ю. Долгорукого. Бахмутские казаки во главе с атаманом К. А. Булавиным разгромили отряд Долгорукого, положив тем самым начало Булавинскому восстанию 1707-08 годов. После поражения в урочище Кривая Лука, оставшиеся в живых булавинцы укрылись в Бахмутской крепости. Царю Петру через А. Д. Меньшикова Шидловский доносил, что засевшие в Бахмуте мятежники сдались и просили пощады, но «воровское местечко Багмут взято и сожжено, а жители переколоты и перебиты до смерти». В 1709 году Бахмутская крепость была восстановлена. В 1711 году, после опалы Шидловского, бахмутские казаки были переподчинены непосредственно Военной коллегии. В 1764 году Бахмутский конный казачий полк был преобразован в поселенный Луганский пикинёрный полк, а служившие в нём казаки переведены в сословие однодворцев. Преемником, в состав которого вошёл и Луганский пикинёрный полк, стал 4-й Мариупольский гусарский полк[45].
  • Терское-Кизлярское казачье войско было образовано в середине XVIII века на русско-персидской границе по реке Тереку ниже Кизляра. В 1776 году Терско-Кизлярское войско вошло в состав Астраханского казачьего войска. В середине 1830-х годов Терско-Кизлярское войско переименовано в Терский полк и вошло в Кавказское линейное войско.
  • Терское-Семейное казачье войско было образовано в середине XVIII века на русско-персидской границе по реке Тереку выше Кизляра. В 1746 году войско слилось с Гребенским, но потом снова выделилось. В 1776 году Терско-Кизлярское войско вошло в состав Астраханского казачьего войска. В 1786 году Терско-Семейное войско вышло из Астраханского войска и вошло в состав Кавказской линии.
  • Калмыцкое иррегулярное казачье войско было образовано в 1737 году из принявших православие калмыков, вышедших из Астраханской калмыцкой орды и поселившихся в российских владениях, в окрестностях крепости Ставрополь на Волге, построенной для их княгини Тайшиной. Принявшие православие калмыки служили на оренбургской линии под командой своих зайсангов (дворян). Из них и было создано особое Калмыцкое казачье войско (с 1756 года — Ставропольский калмыцкий полк), который в 1842 году был присоединен к Оренбургскому казачьему войску.
  • Тунгусский и Бурятские казачьи полки. Согласно Буринскому трактату 1727 года, охрана границы России с Империей Цин была возложена на местных инородцев — тунгусов и бурят. В 1760 году на правах казачьего был сформирован пятисотенный Тунгусский полк во главе с тунгусским князем Павлом Гантимуровым, а в 1764 году из селенгинских бурят были образованы четыре шестисотенных Бурятских полка, названных по бурятским родам, из которых они формировались — Ашебагатский, Цонгалов, Сарталов и Атаганов. Казаки-инородцы были исключены из ясака, и получали жалование по 6 рублей в год, за это были обязаны иметь своё оружие (луки, сабли, копья), лошадей и нести службу по очереди, пользуясь 3 годами льготы после 1 года службы. Одежда была национальной. В 1794 году все бурятские полки были сведены в Бурятское казачье войско, которое возглавляли выборные начальники: атаман, четыре полковых есаула, сотники, пятидесятники и десятники. Все они подчинялись пограничному начальству, но фактически главные командные должности сосредотачивались в руках бурятского нойонства. Первым атаманом войска стал зайсан ашебагатского рода Бадулаев, а после его отставки в 1802 году — его сын Гомбо Цыренов. В дальнейшем главные атаманы назначались по наследству. В 1851 году Тунгусский и Бурятские полки вошли в состав нового Забайкальского казачьего войска.
  • В 1736 году по указу императрицы Анны Иоанновны в целях укрепления пограничья с Башкирией на территории Южного Зауралья было создано Нагайбакское казачье войско, а на реке Ик заложена Нагайбакская крепость. Туда из Уфимского уезда на службу были собраны «новокрещены», переехавшие из Татарии и Башкирии с женами и детьми. После создания в 1748 году Оренбургского казачьего войска, Нагайбакское войско вошло в его состав.
  • В первой половине XVIII века были также созданы казачьи войска: Исетское, Оренбургское (1748 год),
  • Казачий полк крепости св. Димитрия Ростовского или Димитревский казачий полк был учрежден 9 сентября 1769 года. В состав полка вошли гарнизонные казаки крепости св. Димитрия Ростовского (современный город Ростов-на-Дону). Полк расформирован в 1778 году.
  • Греческое (Албанское) войско было учреждено в 1775 году из эмигрантов — греков и албанцев-христиан, служивших во время турецкой войны на российском флоте и по её окончания поселенных близ крепостей Керчь и Еникале. В состав впоследствии вошли и армянские выходцы. Последний Балаклавский греческий батальон был упразднён в 1859 году.
  • После раздела Польши и присоединения к России Белоруссии у князя Потемкина родился необыкновенный замысел — вооружить против турок евреев. Реализация этой идеи, принадлежавшей, возможно, его другу Цейтлину, началась с образования кавалерийского эскадрона, набранного из евреев города Кричев Могилёвской губернии. В декабре 1787 года светлейший князь создал еврейский казачий полк и назвал его Израилевский. Шефом нового полка стал князь Фердинанд Брауншвейгский. По мысли Потемкина, Израилевский полк должен был состоять наполовину из пехоты, наполовину из кавалерии (евреев-казаков, вооружённых пиками). В марте 1788 года уже прошли учения первых тридцати пяти бородатых еврейских казаков. Скоро набралось уже два эскадрона, однако пять месяцев спустя Потемкин приказал распустить Израилевский полк, — как шутил принц де Линь, «чтобы не ссориться с Библией».
  • Херсонский казачий полк был сформирован 14 сентября 1790 года из Херсонского и Александрийского Легко-Конных полков. Расформи рован 31 января 1792 года.
  • В 1798 году из Башкирского, Мещерякского войск и тептярских полков на правах казачьего было создано иррегулярное Башкиро-мещерякское войско. В 1865 году это войско передано было в ведение министерства внутренних дел. В 1882 году войско упразднено, a в военное время было повелено формировать Башкирскую конную милицию.
  • Во второй половине XVIII века также создаются Бугское и Черноморское казачьи войска.
  • Задунайское казачье войско (Задунайская Сечь) было сформировано в 1778 году турецким правительством из бежавших в Турцию запорожцев. Для поселения им было выделено село Кучурган (ныне Украина, Одесская область, Раздельнянский район) на нижнем Днестре.
  • Вскоре после начала Русско-Шведской войны 7 октября 1788 года по образцу донских казачьих полков был создан Ямской казачий полк. Основу нового сформировали ямщики, обслуживающие коммуникации Московской, Тверской, Новгородской, Псковской, Ярославской, Вологодской и Костромской губерний, офицерский состав был набран из донских казаков. После интенсивной боевой подготовки полк был направлен на границу с Финляндией, чтобы обеспечивать прикрытие Санкт-Петербурга. Исследователь С. Балмасов пишет о службе ямщиков в Ямском казачьем полку: «Каждому выплачивалось немалое ежемесячное жалование, было выдано оружие, обмундирование и провиант, но в бой ямщики шли, как и природные казаки, на своих конях. Казаки-ямщики, часто действуя вместе с донскими и оренбургскими казаками, отбили неоднократные попытки врага приблизиться по суше к Санкт-Петербургу и перешли к активным наступательным действиям. Казаки природные сначала смеялись над невесть откуда взявшимися „ямскими“, но последние не раз примерами мужества доказывали право именоваться казаками». По окончании боевых действий Императрица Екатерина II оставила полк на службе, наградив казаков-ямщиков. Они были удостоены не только боевых наград, но и получили денежные компенсации за потерянных коней, пенсии увечным воинам. После того, как 19 декабря 1797 года Павел I расформировал полк, ямщики вернулись к своему привычному занятию.
  • Польский и Литовско-Татарский Конные полки сформированы в 1797 году из поляков и литовских татар (липков), в 1807 году были переформированы в уланские.
  • Два Ногайских конных полка по пять сотен в каждом были образованы в 1802 году из обращённых в казачье состояние ногайцев, обитавших в Таврической области на Молочных водах. В 1805 году упразднены, а ногаи-казаки обращены в земледельческое сословие.
  • В марте 1807 года из крымских татар были сформированы конные полки: Симферопольский, Перекопский, Евпаторийский и Феодосийский. Военнослужащие полков были построены и одеты по казачьему образцу, но носили татарские шапки. Часть воинов была вооружена пиками, пистолетами, ружьями и саблями, а часть имела только пики, ножи и кулюки — старинное татарское оружие наподобие кирки с короткой ручкой, у которой с одной стороны закруглённая головка вроде молотка, с другой — заостренный «нос журавля». Это оружие часто бросали в противника на тонком волосяном канате. После начала боевых действий в Отечественную войну 1812 года крымско-татарские полки воевали во всех боях и сражениях в корпусе войскового атамана Платова и затем приняли участие в заграничном походе русской армии. В 1827 году крымско-татарские полки были распущены, из части проходивших в них службу татар был сформирован Лейб-гвардии Крымско-Татарский эскадрон, а в 1909 году — Крымский конный Её Императорского Величества Императрицы Александры Феодоровны полк.
  • Калмыцкие (астраханские) полки были сформированы в 1811 году из калмыков Дербентевского и Хошкутовского улусов, расформированы в 1815 году.
  • В марте 1814 года, после вступления русских войск в «вольный город» Гамбург, где они были встречены «с сердечным восхищением», в Гамбурге, совместно с другими ганзейскими городами вооружили около десяти тысяч добровольцев и разместили их в близлежащих фортификационных сооружениях и на островах, примыкающих к городу. Новое воинское соединение сначала получило название «Войско Ганзейской Лиги», но вскоре обрело новое имя — «Казаки Эльбы». Этих казаков взяло на своё содержание английское правительство. Ганзейские «казаки» совместно с русскими сражались против французских войск[46].
  • В первой половине XIX века из бывших запорожских казаков, вернувшихся из Турции, были образованы Азовское (1831 год) и Дунайское (1832 год) казачьи войска.
  • 22 июля 1822 года из городовых казачьих команд расположенных в Якутской области, которая тогда включала и Охотское побережье был сформирован Якутский конный городовой казачий полк в составе пяти сотен, с подчинением Гражданскому ведомству. 21 июля 1836 года переформирован в пеший и назван Якутский городовой казачий пеший полк. В 1843 году часть казаков поселена в новом Аянском порту. В 1850 году в связи с ликвидацией Охотского порта часть казаков, расселённых по Охотскому побережью перечислена в состав Камчатской конной городовой казачьей команды и переселена в Петропавловский порт. С введением в действие положений Свода военных постановлений 1869 года полк стал считаться армейской частью, но продолжал находиться в подчинении МВД. В 1856—1858 годах часть казаков полка была переселена в низовья Амура и зачислена в состав Уссурийского казачьего войска. В обязанностях полка было совмещение воинской (караульной) и полицейской службы — сопровождение торговых караванов, почты и чиновников в отдалённые селения, надзор на золотых приисках, конвоирование ссыльнопоселенцев и т. д. В 1914—1917 годах полк нёс службу в Якутской области и по Охотскому побережью, в боевых действиях участия не принимал. Весной 1920 года полк официально упразднён приказом по Красной Армии.
  • Забайкальский городовой казачий полк был образован 6 августа 1823 года из слияния Верхнеудинской и Нерчинской казачьих команд. Главной задачей полка были охрана государственной границы с Китаем и несение военной службы внутри страны. Казаки командировались на золотые прииски для охраны, сопровождения ссыльных, арестантов и почты. Казаки освобождались от уплаты податей. Полковой штаб находился в Верхнеудинске. Сотенные правления полка имелись в Верхнеудинске, Баргузине, Селенгинске и 19 селениях. Во главе стоял полковой атаман, 2 сотника, 3 хорунжих, 23 зауряд-хорунжих, 18 урядников-пятидесятников, 28 младших урядников. В 1851 году Забайкальский городовой казачий полк вошёл в состав новообразованного Забайкальского казачьего войска.
  • Одними из самых молодых являлись образованные во второй половине XIX века Семиреченское казачье войско, которое квартировалось на территории современного Казахстана и Уссурийское казачье войско на территории современного Приморского края.
  • Персидская Е. В. Шаха Казачья дивизия. В июле 1879 года в Персии был сформирован Персидского Е. В. Шаха казачий полк по образцу терских казачьих полков. Его формированием занималась группа русских инструкторов во главе с заведующим обучением персидской кавалерии. Офицеры полка были русские, а нижние чины из местного населения. В 1882 году полк был переформирован в бригаду. Она номинально подчинялась персидскому военному министру, непосредственное руководство осуществлял русский посланник в Тегеране на основании инструкций Военного министерства России. Начальник бригады — заведующий обучением персидской кавалерии — являлся советником шаха. Финансовые расходы по бригаде оплачивало персидское правительство. В задачи бригады входила охрана шаха и высших должностных лиц Персии, караульная служба при консульствах, дипломатических миссиях, министерствах, арсеналах, отделениях банков, подавление беспорядков в стране и взимание налогов с населения. Летом 1916 года бригада была переформирована в дивизию. Дополнительные расходы на её содержание были возложены на русское правительство, а с декабря 1917 года — и на британское правительство. Для поддержания порядка в Персии и борьбы с повстанцами с осени 1916 года были сформированы отряды, входившие в дивизию: Ардебильский, Астрабадский, Гилянский, Зенджанский, Исфаганский, Казвинский, Карманшахский, Курдистанский, Луристанский, Мазандеранский, Мешхедский, Рештский, Тавризский, Тегеранский, Урмийский, Хамаданский, Хоросанский; Арагский стрелковый батальон, Конвойный взвод, нестроевая команда Штаба дивизии. Был сформирован также Кадетский корпус Персидской Е. В. Шаха дивизии. Осенью 1920 года шах заключил с британским правительством договор о замене всех русских чинов дивизии английскими инструкторами. Персидская Е. В. Шаха дивизия была расформирована в ноябре 1920 года.
  • Закаспийская казачья бригада была сформирована в 1890 году, в 1915 году переформирована в дивизию. Входила во 2-й Туркестанский армейский корпус. В состав бригады входил состоящий из туркмен Туркменский конный дивизион (с 1911 года — Текинский конный полк), сформированный в 1892 году из учреждённой в 1885 году Туркменской конной милиции. Планировалось также создать отдельное Закаспийское казачье войско.
  • Амурско-Уссурийская казачья флотилия, входившая в состав одноимённого войска, была сформирована в 1897 году для охраны границы с Китаем по рекам Амуру с притоками, Уссури и озеру Ханка. Флотилия состояла из старого парохода «Шилка», переименованного в «Казак Уссурийский», флагманского парохода «Атаман», баржей «Булава» и «Лена» и парового катера «Дозорный». Офицеры и команды комплектовались из казаков, носили казачью и военно-морскую форму, вольнонаёмные (машинисты и пр.) из русского населения — форму торгового флота. Артиллерийского вооружения корабли флотилии не имели, команды были вооружены шашками и винтовками.
  • В 1917 году из Забайкальского казачьего войска были выделены Енисейское и Иркутское казачьи войска.
  • Алтайское казачье войско было создано в 1919 году сибирским правительством адмирала Колчака. Первым Атаманом нового войска стал капитан Сатунин, человек решительный и храбрый. Им было собрано три полка Алтайской конной дивизии, которой командовал ротмистр Склаутин, прожекторный дивизион с подрывной командой и радио-телеграфом под командой капитана Банникова, отряды партизан капитанов Проскурякова и Смолянникова, каждый по 100 человек. Войско было одето в форму сибирских казаков, отличалось только папахами с жёлтым шлыком. В 1947 году произошло восстание алтайских казаков против большевиков. Понеся большие потери, только небольшая группа в 115 человек, отбиваясь от красных, достигла Монголии. Потом казаки прошли Монголию, пустыню Гоби, Тибет и добрались в Индию. К Индийскому океану пришли только 24 человека. Стараниями Толстовского Фонда они были допущены в Америку[47].
  • Урянхайское казачье войско. Когда весной 1921 года генерал Унгерн фон Штернберг начал собирать вокруг себя все белые силы, отряд енисейских казаков есаула Казанцева вошёл в состав его Азиатской конной дивизии в качестве отдельной части. Барон привлек енисейских казаков тем, что обещал выполнить решение адмирала Колчака о передаче им под колонизацию Урянхайского края в Тыве и создания там нового, Урянхайского казачьего войска. Есаула Казанцева Унгерн прочил в войсковые атаманы будущего войска. Вместе с прибывшим отрядом унгерновцев казаки Казанцева очистили город Улясутай от «вредных элементов» — от евреев и от подозревавшихся в симпатиях к красным русских. Заподозренных в еврействе или большевизме уничтожали вместе с семьями. Согласно разработанному штабом Унгерна плану наступления на Советскую Россию (приказ № 15 от 21.05.1921 года) отряд Казанцева должен был идти в Урянхайский край, а оттуда, поднимая казаков, наступать вниз по Енисею. Однако операция не удалась, и согнанный с насиженного места в Улясутае Казанцев вынужден был искать спасения в присоединении к более крупному отряду.

Запорожские казаки

Полковому устройству Украины положило начало заключение Куруковского соглашения которое было заключено 27 октября 1625 года между коронным гетманом С. Конецпольским и козацкой делегацией во главе с кошевым атаманом Запорожской Сечи Михайлом Дорошенко во время восстания Марка Жмайло. По этому соглашению все казачье реестровое войско было разделено на 6 полков: Белоцерковский, Каневский, Киевский, Корсунский, Переяславский и Черкасский полки.

После Зборовского мирного договора 16 октября 1649 года на Украине существовало 23 казачьих полка — Белоцерковский, Борзянский, Брацлавский, Гадячский, Ирклеевский, Ичнянский, Кальницкий, Каневский, Киевский, Корсунский, Лубенский, Миргородский, Могилёвский, Нежинский, Паволочский, Переяславский, Полтавский, Прилукский, Сосницкий, Уманский, Черкасский, Черниговский и Чигиринский.

В 1650-х годах их число было сокращено. К тому времени существовали следующие полки: Белоцерковский, Брацлавский, Кальницкий (после 1653 года — Винницкий, в 1660-х годах объединен с Брацлавским), Каневский, Киевский, Корсунский, Кропивненский (в 1658 году вошёл в состав Лубенского и Переяславского полков), Миргородский, Нежинский, Паволочский, Переяславский, Полтавский, Прилукский, Уманский, Черкасский, Черниговский и Чигиринский полки. Короткое время существовали также Могилёвский, Турово-Пинский и Белорусский полки.

Казаки на картинах С. И. Васильковского:

Запорожская Сечь

Первая Запорожская Сечь была основана (ок. 1553 или 1556 года[48], волынским князем Дмитрием Байдой (Вишневецким) на собственные средства на небольшом днепровском острове Малая Хортица и просуществовала до 1557 года.

Основанное на территории нынешней Украины, не входившей тогда официально в состав польского государства, несмотря на первоначальную независимость, Запорожское войско с 1572 года (когда 2-го июня король Сигизмунд II Август подписал соответствующий универсал, в соответствии с которым коронный гетман Ю. Язловецкий нанял для службы первых 300 казаков) стало всё больше и больше попадать в определённую вассальную зависимость от Речи Посполитой (см. Реестровое казачество). В XVI веке, при короле Стефане Батории, казаки были образованы в полки Речи Посполитой для несения службы по охране границы и как вспомогательное войско в войнах с Турцией и Швецией. Эти казачьи отряды получили название реестровых казаков. В качестве лёгкой кавалерии они широко использовались в войнах, которые вела Речь Посполитая. Среди реестровых казаков выделяются также панцирные казаки, занимавшие нишу средней кавалерии — легче крылатых гусар, но тяжелее обычных реестровых казачьих войск.

В дальнейшем политическое и религиозное давление со стороны Польши привело к параллельному существованию реестрового казачества, официально состоявшего на службе у польского короля, и нереестрового, которое королевская власть постоянно старалась безуспешно ликвидировать, но, фактически, не могла никак контролировать. Такое противодействие нереестрового казачества и официальной королевской власти на фоне общего притеснения как неказацкого крестьянского населения Украины, так и реестрового казачества, привело в итоге к возникновению национально-освободительной войны против польского господства, и к образованию независимого государства на территории, практически, всей современной Украины (Гетманщина), что в корне изменило геополитический баланс Восточной Европы. Однако, вскоре после завоевания независимости, казаки повернулись к России и решили просить её принять Запорожское казачество в свой состав. Осенью 1653 года Земский собор, проходивший в Москве, принял решение[49]: «гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское з городами и з землями принять», что и закрепила 8 января 1654 года Переяславская рада. После длительного периода номинальной зависимости от Речи Посполитой, Запорожское войско (вместе со значительной частью Украины) официально приняло протекторат Русского царства на правах широкой автономии, сохраняя собственную администрацию, армию, местное самоуправление и возможность проводить собственную внешнюю политику.

Однако, казацкая старшина часто враждовала между собой в борьбе за ту или иную власть, должности, используя для этого взаимные обвинения и прибегая к репрессивному аппарату государства. Нередки были и реальные злоупотребления своими полномочиями. В 1696 году, киевский воевода князь Барятинский получил от стародубского жителя Суслова письмо, в котором тот пишет: «Начальные люди теперь в войске малороссийском все поляки. При Обидовском, племяннике Мазепы, нет ни одного слуги казака. У казаков жалоба великая на гетманов, полковников и сотников, что для искоренения старых казаков, прежние вольности их все отняли, обратили их себе в подданство, земли все по себе разобрали. Из которого села прежде на службу выходило казаков по полтораста, теперь выходит только человек по пяти или по шести. Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейские и сердюцкие, надеясь на их верность и в этих полках нет ни одного человека природного казака, все поляки…»

В итоге Запорожская Сечь была разрушена, а Войско Запорожское расформировано Екатериной II в 1775 году. Часть запорожцев ушла за Дунай, на территорию, принадлежащую тогда Турции, и основала Задунайскую Сечь, часть сохранила казачий статус, но была переселена впоследствии на Кубань, в результате чего возникло Кубанское казачье войско.

Казачьи полки Правобережной Украины

После Андрусовского перемирия 1667 года и разделения украинских земель между Россией и Речью Посполитой, казацкие полки на Правобережной Украине, которая отошла в состав Польши, в 1670−1680-х годах были постепенно ликвидированы. Однако, в 1684—1685 годах в Правобережье были восстановлены Фастовский и Богуславский полки, а впоследствии Корсунский и Брацлавский полки. В 1704 году были воссозданы Чигиринский, Уманский и Могилёвский полки. Центром правобережного казачества стал город Белая Церковь. В 1712—1714 годах, вследствие соглашения между Россией и Речью Посполитой, часть малороссийских казаков была переселена на территорию Левобережной Украины, а все правобережные казачьи полки окончательно ликвидированы.

Казачьи полки Левобережной Украины

После вхождения Левобережной Украины («Гетманщины») в состав России на её территории в XVII—XVIII веках кроме Запорожской Сечи существовало 10 казачьих полков, бывших ещё и административно-территориальными единицами - Гадячский, Киевский, Лубенский, Миргородский, Нежинский, Переяславский, Полтавский, Прилукский, Стародубский и Черниговский полки.

В 1764 году звание гетмана Войска Запорожского было упразднено (последний гетман Войска Запорожского — граф Кирилл Разумовский, был пожалован высшим воинским чином генерал-фельдмаршала). Однако былое административно-территориальное деление Гетманщины сохранялось в России вплоть до 1782 года. В 1782 году в ходе административной реформы вступило в силу общее положение о губерниях Российской империи, вследствие чего сотенно-полковое административное устройство было упразднено. Все малороссийские казачьи полки Гетманщины были распущены, а их территории были переданы под управление гражданской администрации.

В следующем, 1783 году, из бывших казаков Киевского полка был сформирован Киевский легко-конный полк, а в 1784 году из казаков Стародубского — Стародубовский конный полк.

18 октября 1790 года Полтавский конно-егерский полк вновь назван Полтавским казачьим полком. Шефом полка стал князь Г. А. Потемкин-Таврический, командиром — Н. Н. Раевский. 31 января 1792 года — полк переименован в Полтавский легко-конный.

Компанейские (охочекомонные) и сердюцкие (охочепехотные) казачьи полки

«Охотницкие» (компанейские и сердюцкие) казачьи полки существовали в Малороссии в XVII—XVIII веках. Появление их приурочивается к разному времени: по Костомарову, Бодянскому и Максимовичу — к временам Богдана Хмельницкого, по Маркевичу, Кулишу и Соловьеву — к 1669 году, по Чарповскому — ко времени гетмана Демьяна Многогрешного, который имел компанейский полк в 1000 человек. Официальной датой образования компанейских полков считается 30 августа 1668 года.

«Охотницкие» казачьи полки никаким образом нельзя смешивать с казачьими полками, сформированными по «территориальному» принципу. Первые набирались самим гетманом из «охочих людей», не имели определенной территории, назывались по фамилиям полковников и содержались за счет сначала общевойсковой, а затем — государственной казны, вторые же были прикреплены к какой-либо местности, получали от неё своё название, комплектовались из местного населения и содержались за его счет.

Компанейские полки делились на сотни, а сотни на курени. Во главе полка стоял полковник; полковую «старшину» составляли, кроме полковника — обозный, есаул, писарь, хорунжий, подъесаул, а сотенную «старшину» — сотник, писарь, хорунжий и есаул. Рядовые казаки делились на «подвойные», то есть служившие с «молодиком», и «поединковые». «Старшина» казаков-компанейцев считалась по рангу ниже «старшины» реестровых казаков. Выходивший в отставку компанеец должен был приписаться к какому-нибудь сословию жителей: если приобретал землю в повете — то к казакам, а если оставался в городе — то к мещанам.

В компанейские полки в основном шли служить выходцы с Северщины («севрюки»), ляхи, молдаване и сербы. Первоначальное назначение компанейцев заключалось только в несении полицейских обязанностей. Однако их стали использовать и при подавлении народных волнений. Компанейцы могли выступить и против «реестровых» казаков, если те проявляли «шаткость». При этом компанейцы нередко превышали свою власть, производя буйства и даже убийства. При избрании гетьмана Ивана Самойловича войсковая «старшина» подала в 1672 году челобитную московскому царю о том, чтобы «компанеи более не быть», так как «от таких компаней малороссийских городов и местечек и сел жителям всякое чинится раззорение и обиды». Однако, компанейские полки уничтожены не были. Кроме компанейских полков появляются и пешие «охочепехотные» или т. н. «сердюцкие» полки.

Гетманство Ивана Мазепы считается временем расцвета «охотницких» полков. К 1709 году число «охотницких» казачьих полков возросло до 5 компанейских и 5 сердюцких, а для личной охраны гетмана была образована своего рода гетманская гвардия — «компания надворной хорогви». При Мазепе же компанейские и сердюцкие полки начинают впервые употребляться с чисто военными целями. Однако вместе с Мазепою России изменила и большая часть «охотницких» казачьих полков. Верными Петру I остались лишь компанеи Чюгина, Колбасина, Хведькова и сердюки Бурляева. С тех пор отношение Петра к компанейским полкам изменилось в плохую сторону. Число конных компанейских полков было сокращено до трёх. В 1726 году последний сердюцкий полк был упразднён.

Продолжая называться по фамилиям своих полковников, компанейские полки в 1746 году получили ещё и номера с 1-го по 3-й. В 1771 году компанейцы участвовали в штурме крепостей Арабат, Керчь и Еникале.

Боеготовность и вооружение компанейских казаков, как вояк-профессионалов, были намного лучше чем у «территориальных» казаков Гетьманщины и Слобожанщины. «Охотницкие» казачьи полки могли бы быть полезны в военном отношении, особенно в малой войне. Однако в 1775 году, после упразднения малороссийского гетманства, все компанейские полки были преобразованы в регулярные, и в 1779 году названы Киевским (впоследствии — 9-й Киевский гусарский полк), Северским (2-й Лейб-драгунский полк) и Черниговским (17-й Черниговский гусарский и 6-й Глуховский драгунский полки)[50].

Посполитые казаки

Посполитыми казаками назывались лично свободные люди — мещане и посполитые крестьяне, призывавшиеся в «земские хоругви» (местную самооборону) во время проведения всеобщей мобилизации — посполитого рушения.

Гайдамаки

Гайдамаки — участники повстанческих вооружённых отрядов (иногда разбойничьих) на принадлежавшей Речи Посполитой Правобережной Украине в XVIII веке. Гайдамаками называли также участников гайдамацких восстаний 1734, 1754, 1750 и 1768 годов, в ходе которых повстанцы захватывали замки, города и целые регионы. В остальное время гайдамаки совершали отдельные нападения на польских помещиков, коллаборационистов, местечки, турецких чиновников, бессарабских бояр, участвовали в походах и набегах запорожцев. Вначале они базировались за Днестром. Сами себя они называли «вольными казаками».

После 1768 года гайдамачество ослабело: отчасти устранялись поводы к нему, именно религиозные, при усилившемся влиянии России на дела Речи Посполитой, отчасти мешала ему проявляться охрана польских владений русскими войсками. С присоединением правобережной Украины к России гайдамачество в прежнем виде совершенно исчезло.

В 1917—1920 годах «гайдамаками» называли себя военнослужащие Украинской Народной Республики.

Надворные казаки

В 1699 году польским сеймом казацкий уклад на Правобережье Украины был упразднён. Казаки были объявлены вне закона, за исключением тех, что нанимались на службу к польским магнатам в надворные казаки.

Сотни и даже полки надворных казаков существовали на Украине в XVI—XVIII веках. Представляли они собой частную варту (охрану) магнатов, полностью содержавшуюся за их кошт (счет). Магнаты использовали надворных казаков для своей личной охраны, для охраны своих имений, для сбора податей и налогов, для проведения экзекуций, а также в междоусобных конфликтах. Набирались надворные казаки в основном из крепостных и посполитых крестьян и по своему социальному статусу занимали промежуточное положение между крестьянством и шляхтой. В отличие от жившей в замках и поместьях магнатов «загоновой шляхты», надворные казаки были лично несвободными вооружёнными слугами. Их можно рассматривать как аналог существовавших в Московском Царстве в XIV—XVII веках боевых холопов. При народных волнениях нередко переходили на сторону восставшего селянства. Во время Северной войны надворные казаки магнатов из «саксонской» партии (сторонников саксонского курфюрста и польского короля Августа II Сильного) были включены в состав находившихся в Польше российских войск.

Надворными казаками были:

  • Северин Наливайко, сотник надворных казаков князей Острожских;
  • Верлан или Верлян — сотник Шаргородской сотни, надворных казаков князей Любомирских, впоследствии казачий полковник. Один из руководителей гайдамацкого движения и инициатор присоединения Брацлавщины к России.
  • Иван Гонта, уманский сотник, впоследствии полковник надворных казаков графов Потоцких. Был участником движения гайдамаков, и одним из руководителей восстания «Колиивщина» (1768). Выдан полякам и приговорен ими к мучительной казни[51];
  • Савва Чалый, сотник, впоследствии полковник составленного из раскаявшихся гайдамаков Немировского полка надворных казаков графов Потоцких. Он не только воевал против бывших соратников-гайдамаков, но и громил «паланки» запорожских казаков. В 1741 году был пойман гайдамаками, приведен на Сечь и казнен «по козацкому обычаю» — прикован цепью к пушке и забит палками (по другой версии — был поднят на пики). Имя Чалого стало синонимом предателя украинского народа.

«Неформальные» подразделения «надворных казаков» продолжали существовать в богатых поместьях Украины и в XIX веке. «Богатые помещики в Польской Украине дворовых людей своих одевают по-казацки и держат для рассылок, розысков, экзекуций и т. п. В надворные казаки выбирают обыкновенно самых расторопных и красивых людей. Невзирая на запрещение, иногда вооружают их пиками, саблями, пистолетами, а всегда нагайками. В поместьях моей барыни крестьяне часто противились самовластному управлению арендаторов и их приказчиков, и казакам всегда была работа и пожива при усмирении непокорных и при экзекуциях, то есть в буйных постоях, в наказание за ослушание. Казаки должны были также взыскивать недоимки с жидов.»[52].

Слободские казачьи полки

Сумской, Змиевский, Ахтырский, Балаклейский, Харьковский и Рыбанский (Острогожский) слободские казачьи полки были сформированы в 1651 году из малороссийских козаков («черкас»), бежавших от польских притеснений и поселившихся в Слободско-Украинской области («Слобожанщине»). В 1685 году из состава Харьковского выделился Изюмский слободской казачий полк. Слободские казачьи полки также были и административно-территориальными единицами Слобожанщины (аналогично территориальным полкам Гетьманщины), однако подчинялись не украинскому гетману, а сначала воеводе Белгородского разряда, затем — Военному министерству Российской империи.

Слободские казаки делились на участвующих в сражениях строевых «военнослужилых»; и нестроевых «подпомощников» (возчиков, кузнецов, чеботарей, портных, кашеваров, квартирьеров, фуражиров, санитаров, конюхов, оружейников и проч.) в задачу которых входило обеспечение в походе «во всех надобностях» «военнослужилых казаков». В случае ранения, гибели, пленения или дезертирства в походе «военнослужилого» казака его замещал «подпомощник». Были ещё «неопределённые на службу» посполитые крестьяне, которые в походах не участвовали, а вместо этого платили подати в полковую казну. Причём переход из «казаков» в «посполитые» и наоборот не составлял труда. В XVIII веке появились ещё одна категория казаков — «подсоседки». Это были безземельные казаки, фактически батраки, продававшие свой труд землевладельцу, выборному казаку или купцу. Став подсоседком, казак не терял своего казацкого статуса. Он мог в любое время оставить свою работу и искать лучших условий. Подсоседок мог, накопив денег, купить землю, стать подпомощником и даже выборным казаком.

Возглавлял полк полковник, избираемый всеми занимающими руководящие должности казаками и имевший власть в пределах территории полка почти неограниченную. Кроме полковника в «старшину» входили — полковые обозный, судья, асаул (есаул), хорунжий и писарь. Полковник и его канцелярия ведали всеми военными, административно-хозяйственными, судебными и гражданскими делами, кроме церковных. Сотники, каждый в своей сотне, исполняли важные дела по воле полковника, менее важные дела решались ими самостоятельно. В сотнях также имелись сотенные атаманы, асаулы, хорунжие и писари, которые выбирались из рядовых казаков. Атаманы, писари и судьи были гражданской «старшиной», полковники, сотники, асаулы, обозные и хорунжие — военной.

1668 год стал серьёзным испытанием для слободского казачества. Часть украинской шляхты, поддерживаемая Речью Посполитой и Оттоманской Империей, подняла мятеж под предводительством гетмана Ивана Брюховецкого, целью которого был разрыв союза с Россией. Однако у слобожан эти идеи не встретили поддержки, и в сражении под Змиевым объединённые слободские полки нанесли поражение войску Брюховецкого.

В отличие от живших рядом донских казаков, слободские обычно занимали проправительственную позицию, что нередко приводило к столкновениям между донцами и слобожанами. Ахтырский, Сумской и Острогожский слободские казачьи полки принимали участие в подавлении восстания под предводительством Кондратия Булавина в 1707-09 годах.

Измена гетмана Мазепы также не повлияла на верность слободских казаков Российскому государству. Универсалы гетмана не находили поддержки у слобожан, а казаки-мазепинцы убивались ими наравне со шведами.

В 1707 году полковник Изюмского слободского полка Ф. М. Шидловский был произведен в бригадиры и назначен командующим всеми слободскими полками. 18 декабря 1708 года Петр I учредил Азовскую губернию, включил в неё все слободские полки и подчинил их командиру Украинской дивизии П. М. Апраксину. 29 мая 1719 года слободские казачьи полки передали в Белгородскую провинцию.

Уже в 1733-37 годах российским правительством был проведен ряд реформ, имевших целью уравнение службы слободских казаков с регулярной военной, к введению общероссийских законов и к обращению казаков-подпомощников в государственных крестьян. Однако эти реформы по просьбе слобожан были в 1743 году уничтожены императрицей Елизаветой. В том же году была учреждена единообразная форма для всех слободских казачьих полков, а именно: «верхние черкески, с откидными рукавами и обложенные серебряными тесьмами и снурками, во всех полках были синие, а чекмень и шаровары по полкам: в Харьковском — желтые, в Сумском — светло-синие, в Ахтырском — зеленые, в Изюмском — красные и в Острогожском — красно-оранжевые…»[53].

26 июля 1765 года манифестом Екатерины II военная администрация слободских полков была упразднена, а территории Слобожанщины перешли в прямое подчинение губернатору новосозданной Слободской губернии. После произведённой ревизии слободских казачьих полков они были реформированы в 5 территориальных гусарских полков (Ахтырский, Изюмский, Острогожский, Сумской и Харьковский), а казацкое управление заменено гражданским.

В 1796 году слободские гусарские полки были переформированы из пяти в четыре и стали номерными: 1-й, 11-й, 12-й гусарские и 4-й уланский. В 1816 году само название «Слободское казачье войско» было упразднено, а слободские казаки по правам приравнены к государственным крестьянам. Из четырёх прежних полков сформировано восемь уланских: Украинский, Новомиргородский, Новоархангельский, Елисаветградский, Бугский, Одесский, Вознесенский и Ольвиопольский. Их состав стал смешанным украинско-казачьим. Часть слободских казаков переселена на Кавказскую линию в новооснованные станицы.

Украинское казачье войско

В 1812 году российским правительством была сделана попытка воссоздать украинское казачество.

Украинское казачье войско было сформировано из «способного к казачьей службе населения», проживавшего на территории бывшей «Польской Украины». В его состав входили — 1-й Украинский казачий полк (шеф — полковник И. О. Витт, командир — майор И. С. Пихельштейн), 2-й Украинский казачий полк (шеф — полковник Н. Г. Щербатов, командир — майор Храповицкий 1-й), 3-й Украинский казачий полк (командир — полковник В. П. Оболенский), 4-й Украинский казачий полк (командир — майор Д. И. Миницкий). Три полка формировались в Киевской губернии и один полк в Каменец-Подольской губернии. Общая численность всех полков Украинского казачьего войска составляла 3600 человек. В отличие от «традиционных» казачьих войск, полки Украинского казачьего войска имели воинские звания, подобные полкам регулярной кавалерии (ротмистр, корнет, вахмистр и т. д.).

Уже 26 октября 1816 года Украинское казачье войско было переформировано в Украинскую уланскую дивизию, а полки — в Украинские уланские.

Казачьи полки польских повстанцев

Во время польского восстания 1830-31 годов на Правобережной Украине магнатами Карлом Ружицким и Иосифом Стецким «из славян христианских исповеданий» были сформированы два регулярных казачьих полка, воевавших против российских войск.

Украинское вольное казачество

«Украинское вольное казачество» — отряды гражданской самообороны (добровольной милиции) и территориальные военизированные формирования на Украине в 1917−1918 годах.

В середине марта 1917 года крестьянин Никодим Смоктий из села Гусаково, на Звенигородщине организовал первую Гусаковскую сотню «Вольного казачества». В 1917 году движение «Вольное казачество» уже распространяется на Киевскую, Волынскую, Херсонскую, Полтавскую, Черниговскую губернии. Военизированные формирования состояли преимущественно из крестьян (как правило — бывших солдат и унтер-офицеров Русской императорской армии), а также из рабочих, в частности, в Киеве и всего насчитывали около 60 тысяч человек.

Первоначально целями «Вольного казачества» были «защита свободы украинского народа» и поддержание общественного порядка, которому угрожали банды распропагандированных большевиками дезертиров. Формирование подразделений происходило по территориальному принципу: волости формировали сотни, волостные сотни (роты) уездов составляли курень (батальон); курени уездов (округов) — полк, полки губерний — кош (дивизию). Должностные лица были выборными. Оружие приобреталось за счет сбора налогов[54]. Атаманом «Вольного казачества» был избран русский генерал Павел Скоропадский (потомок гетмана Войска Запорожского Ивана Скоропадского), наказным атаманом — полковник Русской императорской армии Иван Полтавец-Остряница[54].

С началом военного конфликта между провозглашёнными в 1917 году Украинской Народной Республикой и Украинской Народной Республикой Советов, претендовавшими на территории бывшей Российской империи, заселенные преимущественно украинцами (Малороссию и Новороссию), Генеральный секретариат Центральной рады принял решение преобразовать «Вольное казачество» в территориальную армию. В соответствии с требованием германского оккупационного командования, в марте−апреле 1918 года гетманом Скоропадским «Вольное казачество» было разоружено. Многие «вольные казаки» и организованные ими местные отряды сельской милиции и самообороны в 1918—1919 годах приняли участие в восстании против гетманского правительства Украинской державы под синежелтыми и красными флагами.

В последующем позиции представителей «вольного казачества» разделились. Часть из них влились в состав «червонного казачества», сторонников советской власти, другие наоборот в различные отряды воевавшие против соввласти, то есть организованных и контролируемых большевиками структур молодой Украинской Республики[54]. Немало представителей вольного казачества, участвовавших в гражданской войне и становлении молодой Украинской Республики под сине-жёлтыми и красными флагами были в 1920—1930-х годах так или иначе репрессированы или поражены в правах.

Дальневосточное украинское казачье войско

Зелёный Клин или Закитайщина — историческое украинское название южной территории Дальнего Востока Российской империи и РФ (Амурская область, Забайкальский край, Приморский край и Хабаровский край). В 1917 году лидеры украинского движения в Зелёном Клине планировали отделить этот регион от России и войти в состав независимой Украины в качестве автономии. Была организована «украинская» полиция и дружинные отряды, из которых в 1918 году стала формироваться «национальная» дальневосточная украинская армия. В начале был образован Курень имени Шевченко, в состав которого были включены и военнопленные австрийской армии из числа карпаторуссов (русинов). В 1919 году этот хорошо вооружённый, обмундированный и обученный курень численностью в 1100 человек, перебив офицеров, перешёл на сторону красных. В 1920 году началось формирование Дальневосточного украинского казачьего войска, «атаманом» (главнокомандующим) которого стал генерал Б. Р. Хрещатицкий. Однако в формировании своей армии дальневосточные украинцы не преуспели — был создан только один полк, который уже в 1921 году был разоружён не то большевиками, не то белыми, а может, и сам разбежался. Остальные украинские части вплоть до конца Гражданской войны мирно находились в «стадии формирования», обрастая кучей штабов несуществующих полков, эскадронов, куреней и учреждениями снабжения.

Городовые казаки

Городовые казаки в первый раз встречаются в летописях в 1444 году при описании битвы на Листани с татарским царевичем Мустафой, но вероятно, они были и прежде. Со времен Дмитрия Донского на границах Московского княжества уже появляются казачьи «сторожи» — наблюдательные посты (разъезды) по рекам Хопру, Дону, Быстрой и Тихой Сосне и др. Постепенно из таких «сторожей» по восточной границе Московского государства образовалась целая линия укрепленных городов, населённых «городовыми казаками», несшими пограничную службу. Система сторожевой охраны ко времени Ивана IV создалась по следующей схеме: сперва шла внутренняя линия укрепленных городов по реке Ока — Нижний Новгород, Муром, Мещера, Касимов, Рязань, Коломна, Кашира, Тула, Серпухов, Алексин, Таруса, Боровск, Калуга и Звенигород-на-Оке, охраняемая значительными военными силами; далее к границе тянулась передовая линия укрепленных городов (Алатырь, Темников, Кадом, Шацк, Ряжск, Данков, Епифань, Пронск, Михайлов, Дедилов, Новосиль, Мценск, Новгород-Северский, Рыльск, Путивль), с которой по всем направлениям высылались в степи сторожевые разъезды, доходившие до Азова. Такая же передовая линия со времени покорения Казани и Астрахани была устроена и по Волге. Передовые линии, по мере постройки впереди новых городков (Ливны, Воронеж, Елец, Белгород, Оскол, Валуйки, Кромы, Царёв-Борисов, Курск), постепенно выдвигалась вперед, и, таким образом, шло закрепление степи и расширение государственной территории. Вот что писал в середине XVI века посетивший Московию венецианец Франческо Тьеполо: «На охрану крепостей этот государь тратит очень мало, потому что некоторые [из них] охраняются колонистами, другие своими жителями и лишь немногие, за исключением военного времени, его солдатами…»[56].

Городовых казаков не нужно смешивать с «вольными», которые были свободными людьми, добровольно или по обстоятельствам, составившими особые общины, ни от кого независимые и со своим управлением. Городовые же казаки были учреждены правительством как особый класс служилых людей и находились в полной от него зависимости. В царствование Ивана IV они поступили в ведение Стрелецкого Приказа и, наравне со стрельцами, составляли особый род русского регулярного войска, противоположный ополчению — дворянам и детям боярским, которые находились в ведомстве Разрядов. Городовым казакам были особые списки и книги, как значится в описании царскаго архива 1575 года: «ящикъ 38-й, а въ немъ книги и списки Козатцкіе при КасымВ царе, и Тюменскіе при Иване Царе». Со времен царствования Михаила Федоровича в Москве уже существовал особый Казачий приказ, заведовавший всем городовым казачеством.

Служили городовые казаки в гарнизонах окраинных городов Московского государства и делились на «кормовых» и «поместных» казаков. Такое наименование их не вполне удачно, так как в их состав входили и «полковые казаки». Привлекаемые на службу в пограничные города, казаки частью получали там хлебное и денежное жалованье, частью же устраивались землями. Первые входили в состав «прибылых» людей города, вторые — «жилецких». Московское правительство из экономических побуждений стремилось увеличивать число последних за счет первых. Вооружение, «справу», коня и пропитание городовые казаки обязаны были получить за свой счет. Розданные за службу поместья не подлежали уже обратному отчуждению и раздавались только природным казакам, «отцы которых верстаны в казаки».

В 1571 году был утвержден Боярский приговор о станичной и сторожевой службе. По этому уставу казаки разделялись на полковых, называемых также городовыми, и станичных, или сторожевых. Городовые казаки предназначались для обороны городов, имевших значение крепостей, и служивших передовой пограничной линией для отражения кочевников и жили в казачьих слободах при этих городах. Городовые казаки выполняли роль разведки и вспомогательной лёгкой конницы (впрочем, были и тяжеловооружённые казаки, наподобие панцирных казаков в Речи Посполитой. Станичные казаки, разделяющиеся на станичников, вожей (проводников) и ездоков (сторожей), имели своей обязанностью степную сторожевую и разъездную службу, за что получали большее жалованье, чем городовые казаки. Сохранился «наказ» воеводы крепости Усмань «стороже», наблюдавшей за Диким полем: «На одном месте два раза кашу не варить, где обедал — не ужинать, где ужинал — не ночевать!»[57]. Все убытки, причиненные казаку во время степной службы, возмещала казна.

Комплектовались городовые казаки из местных казачьих общин, существовавших на территориях южнорусских княжеств — Брянского, Карачевского, Новосильского и Рязанского ещё до вхождения их в состав Московского государства, призывом на службу целых казачих отрядов с Червленого Яра, Мещеры, Северщины, Запорожья, Дона, Волги, Яика и Терека, а также и набором в их состав вольных «охочих людей» за поруками старослужилых казаков, что им «государева царева служба казачья служити въ рядъ съ казаки и живучи, имъ никакимъ воровствомъ не воровать, не красть, не разбивать, зернью не играть и корчмы не держать и лихимъ людямъ, татемъ и разбойникамъ къ нимъ не пріѣзжать и никакою воровскою рухледью не промышлять, государю царю не измѣнять, въ Крымъ, въ Ногай, и въ Литву, и въ Нѣмцы и ни въ которыя орды не отъѣхать и съ города никуда не сбѣжать». «А случится что-либо изъ перечисленнаго с новоприборным, и на насъ поручикахъ пеня и казни поручиковы головы въ его голову мѣсто»; ручалось обыкновенно 10 человек за одного круговой порукой, отмечая, «кто изъ насъ поручиковъ въ лицахъ (то есть на лицо), на томъ пеня и порука». Предпочтение отдавалось кандидатам из семей «служилых людей» — «детей боярских», казаков, стрельцов, пушкарей. Холопов и крепостных в казаки не брали. Впоследствии казачья служба, как и стрелецкая, стала наследственной. Городовые казаки делились на пеших и конных, над которыми стояли «головы», атаманы, сотники, есаулы, пятидесятники и десятники, выбиравшиеся сроком на один год. Со второй половины XVII века все городовое казачество южных и юго-западных городов было уже устроено землями поместным порядком[50].

В конце XVI века казачья «старшина», городовые тяжеловооружённые и сторожевые казаки стали массово получать от государства низшее дворянское звание «украинских детей боярских» и земельные наделы на праве «четвертного владения». В одном только 1585 году в Епифанском уезде в «дети боярские» было «поверстано» 289 казаков[43][уточните ссылку (уже 2948 дней)]. Это приводило к расслоению служилого казачества по социальному признаку.

Русские войска, одержавшие победы над крымцами в Шиворонской (1552 год) и Судбищенской (1555 год) битвах, состояли в основном из городовых казаков. В 1618 году городовые казаки из гарнизонов Путивля, Рыльска, Курска, Ельца, Лебедяни, Данкова, Скопина и Ряжска обороняли эти крепости от «черкас» гетьмана Конашевича-Сагайдачного.

Городовые казаки, поддержавшие в Смутное Время самозванцев, после воцарения рода Романовых опасаясь репр был ессий, массово переселялись на Дон (донские казаки называли таких «верховскими» и «новоприходцами») и Кавказ, куда их станицы принесли названия городов прежней службы.

При царе Алексее Михайловиче городовых казаков на Польской Украине было свыше 5000 человек. При передвижении русских границ к окраинам часть из них не захотела расстаться с казачьим званием и переселилась на новые места, другая же часть, дорожившая оседлостью, понемногу слилась с другими сословиями Московского государства и совершенно исчезла уже в царствование Петра Великого. Лучшие городовые казаки вошли в состав полков «иноземного строя» — драгунских, рейтарских и солдатских и в Украинский ландмилицский корпус, мало способные к службе переведены в государственные крестьяне и однодворцы. Дольше других (до 30-х годов XIX века) сохраняли казачье звание новосильские казаки. Городовые казаки к началу XVIII века остаются только в Сибири, Поволжье и в прежних передовых городах: Чугуеве, Торе, Мояке, Бахмуте и Новохопёрске.

В XVII—XIX веках были образованы городовые казачьи полки — Азовский, Таганрогский, Бахмутский, Астраханский, Хопёрский, Моздокский, Кизлярский, Тобольский, крепости св. Димитрия Ростовского (Димитриевский), Томский, Енисейский, Иркутский и Якутский. Из городовых казаков также были сформированы Чугуевское, Волгское (Волжское) и Исетское казачьи войска.

Городовые казачьи команды существовали и в сформированных в царствование Екатерины II Московском и Санкт-Петербургском Легионах, а в Гатчинских войсках наследника престола Павла Петровича был даже казачий полк.

После присоединения Белоруссии к Российской империи при первом разделе Речи Посполитой в 1772 году 3412 панцирных бояр в 1807 году перевели в городовые казаки.

Впоследствии городовые казачьи части частью были переданы в казачьи войска (Астраханский, Моздокский, Кизлярский, Хопёрский, Томский полки, Волгское и Исетское войска), частью преобразованы в регулярные армейские части (Бахмутский, Димитриевский полки, Чугуевское войско), частью расформированы.

22 июня 1822 года издано «Положение о городовых казачьих полках в Сибири», согласно которому Сибирские городовые казаки стали принадлежать к сословию Губернской и Окружной полиции и находятся в гражданском управлении[58]. В том же 1822 году в состав сибирских городовых казаков были включены сибирские дворяне и дети боярские, Казаки были обязаны содержать разъезды в городах, стражу при этапах и при городской полиции, участвовать при поимке беглых и препровождать ссыльных, а также охранять места добычи соли. Служба сибирских городовых казаков отправлялась по очереди, в течение одного года, после чего отбывшие свою очередь казаки возвращались домой к домашним занятиям.

Приказом по РККА о расформировании Якутского городового казачьего пешего полка в 1920 году заканчивается эпоха существования городовых казаков в России.

Служилое городовое казачество внесло огромный вклад в освоении южных областей, Урала, Сибири и Дальнего Востока. Имена Пашкова, Атласова, Хабарова, Дежнёва и других служилых казаков остались не только в истории России и её казачества, но и на географических картах мира.

Беломестные казаки

Беломестные (белопоместные) казаки — общины служилых казаков, обосновавшихся в Московии в ХVI веке и получивших «обеленные», то есть свободные от податей, наделы земли. В беломестные казаки часто зачисляли и крестьян, которые сдавали своё тягло другим и, таким образом, могли переходить в другие группы населения. Иногда казаков возвращали на их тягло.

Инициаторами создания отрядов беломестных казаков были представители местной администрации — воеводы и приказчики слобод, которые нуждались в служилых людях в слободах, далеко отстоящих от уездного центра. Беломестные казаки были предназначены для службы не в уездных городах, а на южных окраинах уездов в слободах и острогах, составляя там основу военных сил.

Беломестные казаки были одной из групп служилых людей по прибору, которые по замечанию В. О. Ключевского, являлись «соединительным звеном» между верхушкой московского общества — служилыми людьми по отечеству и тяглыми, жилецкими людьми. Их социальное положение было близко к положению городовых казаков и стрельцов.

В России XVII в. земельный оклад беломестных казаков, свободный от государственных налогов и повинностей, составлял 20-30 четвертей в поле, кроме того, они получали небольшое денежное жалование в 2-3 рубля (в Сибири — 4-5 рублей), позднее стали служить только за освобождение от налогов. В результате, по ряду показателей беломестные казаки более других групп служилых людей приблизились к положению крестьян.

В Европейской России больше всего белопоместных казаков находилось на Верхнем Дону и в районах Ельца, Курска, Орла, Путивля. Они управлялись своими, белопоместными атаманами, но подчинялись местным воеводам; занимались земледелием и несли по очереди гарнизонную и полковую службы, наряду с казаками-«однодворцами» и «детьми боярскиими». В 1794—1801 годах большинство из них переселено на Кавказскую «линию» в станицы Новомарьевскую, Рождественскую, Новотроицкую, Расшеватскую, Богоявленско-Сенгилеевскую, Каменнобродскую, Беспажир-Покровскую и др. Оставшиеся на местах после слились с окружающим русским населением[43][уточните ссылку (уже 2948 дней)]

В Сибири отряды беломестных казаков первоначально были образованы в слободах Верхотурского уезда, а позднее в слободах Тобольского уезда, то есть появились на западе края. Гарнизоны 4-х уездных центров — Тобольска, Тюмени, Туринска и Верхотурья — не могли защитить от частых набегов кочевников быстро возникающие в 20-30-е годы XVII века русские поселения. Беломестные казаки сыграли важную роль в колонизации р. Исети, в главные пункты которой — Исетский и Катайский остроги -они были переведены из слобод, расположенным по рекам Нице и Нейве. В 1650 году верхотурские служилые люди на верхнем течении р. Исети основали Исетский острог, а уже в 1655 году был построен Катайский острог, прикрывавший среднее течение р. Исети. 2 марта 1657 года воевода Верхотурья Иван Хитрово перевел в Катайский острог 30 беломестных казаков с семьями. Всего к 1667 году, по данным Тобольского воеводы П. И. Годунова (1667—1670), в острогах Приисетья находилось 160 беломестных казаков: в Исетском остроге — 30, Мехонской слободе — 60, Шадринской слободе — 20, Катайском остроге — 50 человек. В 1668 году тобольский воевода П. И. Годунов организовал отряды беломестных казаков в русских острогах по рекам Ишиму и Вагаю. В 1660-е годы беломестные казаки появляются и на востоке Сибири. 20 февраля 1698 года Пётр I создал на юге Сибири из беломестных казаков Тобольского уезда драгунский полк. В грамоте Петра I воеводе Тобольска князю М. Е. Черкасскому было приказано «прежние его Великого Государя указы, что им служить с одной пашни и без жалования отставить, а указать и с тех казаков прибрать полное число тысячу человек в драгунскую службу из денежного и хлебного и соляного жалования, чтоб они во всякие воинские приходы всегда с ружьем и на конех добрых и с запасы были в готовности и ничем не отговаривали». В 1734—1735 годах Г. Ф. Миллер, в период научного путешествия по Сибири, отмечал наличие беломестных казаков в Кузнецком и Енисейском уездах. В это время беломестные казаки составляли гарнизоны в Мунгатском остроге, Бердском остроге и Белоярской крепости Кузнецкого уезда, Бельском остроге и Кемском остроге Енисейского уезда. Г. Ф. Миллер сообщает, что к 1735 году социальное положение беломестных казаков в этих уездах не отличается от старого, они «за свою службу освобождены от подушной подати и пользуются свободным хлебопашеством». Ещё в конце XVIII в. крестьяне — выходцы из беломестных казаков помнили о своем особом социальном происхождении. В 1791 году А. Н. Радищев, проезжая через Среднее Приобье в ссылку, видел в Чауском остроге «крепость, в ней живут старые беломестные казаки, ныне приписные крестьяне к заводам, как и все старожилы» В 1797 году, возвращаясь в Петербург, Радищев сообщил — «в Чауском бывали из крестьян казаки временные, называемые беломестные».[59][уточните ссылку (уже 2997 дней)]

Грунтовые казаки

Ещё одной категорией служилых казаков были т. н. грунтовые казаки. Данная корпорация состояла из служилых людей Великого княжества Литовского, арендовавших у государства земельные наделы — «грунты» и несших за это личную воинскую службу — пограничную и драгунскую. Вместе с панцирными боярами они занимали промежуточное положение между крестьянством и шляхтой.

О размерах земельных наделов грунтовых казаков можно судить по привилею, которым в 1625 году польский король Сигизмунд III пожаловал землею казачью хоругвь Дорогобужского замка в пустошах по рекам Костря и Осьма. В хоругви было около 100 коней (в привилее ровно сто), на казака полагалось по 1-2 коня, на коня давали 4 волоки земли, что соответствовало 120 моргам или 80 десятинам (примерно 85 га). Здесь образовались казачьи деревни Вырья, Самцово, Николы, Городок, Подолки, Ботино, Губаново, Насоново, Ерошенки, Раменье, Maл. Деревенщики, Ярцово, Васино. Землю казаки обрабатывали сообща, общинами. В деревнях жили их потомки с фамилиями Булгаков, Головня, Козловский, Лецкевич, Лиховицкий, Переслегин, Пятович, Рубцов, Савицкий, Тереховский, Фроловский и др.

В 1654 году Рославльская, Дорогобужская, Вяземская и другие хоругви грунтовых казаков Смоленщины поступили в ведение вновь созданного Приказа Смоленского Разряда, сохранив за собой свои земли, но уже как однодворцы — на правах «четвертного владения». Так как в Московском государстве в XVI—XVII веках «служилой литве» особо не доверяли, то большую часть грунтовых казаков к 1670 году переселили от западных границ на Белгородскую и Закамскую засечные черты, где они продолжали нести службу как городовые казаки и «дети боярские».

В 1688 году упоминается рейтарский полк из «грунтовых рейтар» под командованием полковника Владимира Ивановича Швейковского. В 1699—1702 данный полк или какое-либо иное формирование из грунтовых казаков уже не упоминается, а в 1702 году они вместе с собственно смоленскими и дорогобужскими рейтарами были разобраны смоленским воеводой П. С. Салтыковым и составили Смоленский драгунский полк полковника Степана Аршанаевского. В 1703 году полк принял Самуил Станкевич, в марте 1704 года его сменил (видимо временно) француз де лю Патриер, а весной 1705 года он был переформирован в драгунский полк Геренка (Геринга), с 1706 года — Рязанский.

Из грунтовых казаков был также сформирован и Рославльский драгунский шквадрон (позднее Смоленский ландмилицкий конный полк), нёсший погранично-драгунскую службу на западной границе России.

В 1783 году остававшихся ещё в Дорогобужском уезде бывших грунтовых казаков перевели из однодворцев в государственные крестьяне, но в 1877 году небольшой части их вернули однодворческие (владельческие) права на землю.

Ландмилицские полки

Существовавшая в Российской империи в XVIII веке ландмилиция была своеобразным полуармейским-полуказачьим иррегулярным родом войск, поселенным на укрепленных линиях по границам государства. Её можно считать прообразом появившихся в XIX веке линейных казачьих войск — Кавказского и Сибирского. Известный историк казачества Евграф Савельев даже считал ландмилицские полки «казачьими»[60]. Действительно, например в состав Закамской и Сибирской ландмилиций включались целые команды служилых казаков, и из бывших солдат-однодворцев Украинской ландмилиции впоследствии было сформировано Екатеринославское казачье войско.

Ландмилиция была организована в 1713 (по другим данным — в 1711 и даже 1709) году Петром I для решения сразу двух несвязанных задач — организации охраны границ и урегулирования правового положения оставшихся «не у дел» однодворцев — бывших служилых людей (пушкарей, городовых казаков, стрельцов, засечных сторожей, детей боярских), составлявших особое неподатное сословие «засечных черт» и обязанных потомственной военно-пограничной службой ещё со времен Иоанна Грозного. Кроме того ландмилиция обходилась бы казне значительно дешевле, чем обычные солдатские и драгунские полки.

В начальный период ландмилиция представляла собой регулярное поселенное войско, сформированное по шведскому способу комплектования войск — индельте, который при относительно невысоких затратах позволял формировать достаточно многочисленные и боеспособные воинские формирования. Суть индельты заключалась в следующем — территория, на которой происходил набор войска, делилась на участки, жители которого, именовавшиеся все вместе «роте», должны были выставлять одного солдата, предоставляя ему земельный участок, дом, обмундирование и продовольствие. Раз в год такой солдат призывался на сборы, а во время войны становился в строй. В случае его увечья, гибели, пленения или дезертирства роте обязана была выставить ему замену. Оружие и амуницию предоставляло государство. Однодворцы, потомки служилых людей, для которых военная служба не была в диковинку, вполне подходили для создания воинских формирований по такому принципу. Служившие в ландмилиции жили с семьями в поселениях и наделялись пахотной землёй от 22 до 55 десятин (к середине XVIII века — по 30 десятин) на душу мужского пола, то есть были приравнены к служилым казакам. Солдаты ландмилиции находились на укреплённых линиях только в летнее время, когда кочевники совершали набеги, а на зиму распускались по домам. В 1719 году в составе канцелярии Военной коллегии было образовано особое Ландмилицкое Повытье, через которое ландмилицкие полки получали жалованье, казенное обмундирование, вооружение, снаряжение и распределялись по гарнизонам. Для содержания ландмилиции на жителей районов, где она комплектовалась, была наложена особая денежная подать, отменённая лишь в 1817 году. Звания в ландмилиции были такими же, как и в армейских частях, срок службы составлял 15 лет, а не в 25, как в армии. Служа в ландмилиции, многие однодворцы добились признания за ними дворянского статуса (причём древнего, а не служилого дворянства), а оставшиеся сохранили за собой право «отыскивать дворянство» (такая осторожность была вызвана тем, что среди беглых крестьян было весьма популярно приписываться к ландмилиции).

Ландмилиция имела сначала одежду того же образца, как и действующая армия, которая и передавала в неё старое вооружение и снаряжение как людское, так и конское. Все это было уже старо, разнообразно и плохого достоинства. «Всякій одевался по возможности: иной въ драгунскій, иной въ пехотный кафтанъ и камзолъ, разноцветнаго и разнодобротнаго сукна; а у иного не было ни того, на другаго, такъ что, при походахъ и командировкахъ, начальство встречало большія затрудненія. Пестрота эта увеличивалась ещё темъ, что одни были въ шляпахъ, другіе въ гренадерскихъ шапкахъ, разной величины и вида; некоторые, даже, въ крестьянскихъ шапкахъ, кто былъ въ башмакахъ, кто въ сапогахъ; кто съ палашемъ, кто съ шпагою; многіе безъ сумъ, и т. п. Въ такомъ положеніи Ландмилиція оставалась до 1736 года» С 1736 года ландмилиция начала получать новые вещи, и ей было дано однообразное обмундирование: белые кафтаны с красными отличиями, красные камзолы и штаны из козлиной кожи, головной убор, как у полевых драгун, белые галстуки, манжеты, сапоги и перчатки. В пешем строю носили башмаки с гамашами и чулки.

В 1713 году были сформированы четырнадцать первых ландмилицких полков.

  • Полк подполковника Ивана Ивановича Хотунского, переформирован из одноимённого солдатского полка;
  • Полк подполковника Гаврилы Репьева, переформирован в Полтаве из одноимённого солдатского полка;
  • Полк полковника Ефима Михайловича Вестова (Веста), переформирован в Полонном из одноимённого стрелецкого полка;
  • Полк полковника Михаила Жданова, переформирован в Переяславле из одноимённого гарнизонного солдатского полка,
  • Полк подполковника Артемия Фаддеевича Кривцовского (Кривцова, Кривдовского), переформирован из одноимённого солдатского полка;
  • Полк полковника Никиты Ивановича Анненкова, переформирован в Белой Церкви из гарнизонного солдатского полка Шарфа;
  • Полк полковника Прохора Васильевича Григорова, переформирован в Нежине из одноимённого гарнизонного солдатского полка;
  • Полк полковника Петра Кошелева, переформирован из солдатского полка киевского гарнизона,
  • Полк полковника Дмитрия Воронцова, переформировал из одноимённого стрелецкого полка;
  • Полк полковника Федора Буларта (Бурлаша), переформирован возможно, из солдатского полка, существовавшего с 1704 года;
  • Полк полковника Якова Лукича Постельникова, переформирован в Бахмуте из одноимённого гарнизонного солдатского полка;
  • Полк царевича Алексея Петровича (фактически им командовал майор Иван Васильевич Отяев), сформирован из одноимённого солдатского полка, был доукомплектован однодворцами Киевской и Азовской губерний;
  • Полк полковника Ивана Васильевича Хрипунова, сформирован из однодворцев Киевской и Азовской губерний, определенных в ландмилицию.
  • Полк полковника Гаврилы Степановича Сухотина, сформирован из однодворцев Киевской и Азовской губерний, определенных в ландмилицию.

В 1714 году часть людей этих полков была выделена для укомплектования действующей армии, остальных распустили по домам. В 1719 году все ландмилицкие полки были расформированы.

В 1723 году из определенных в ландмилицию однодворцев Воронежской и Киевской губерний, были сформированы пять новых ландмилицких полков — подполковника А. Геника, майора Е. Карамзина, полковника Апостола Кичича, полковника А. Дунаи и подполковника П. Аксакова. Первые два полка считались регулярными, а остальные иррегулярными. «На Украине дворяне — тоже вид мелкого дворянства, подобный польскому. Часто у них не более трёх-четырёх крестьян, а то и один-единственный двор с несколькими крепостными, помогающими дворянину возделывать землю. Из этих дворян набирается ландмилиция, и господа обычно сами несут мушкеты, что ни в коем случае не может восприниматься ими за зазорное, ибо то же самое делают и князья»[61].

Уже 1731 году в ландмилиции было 16 конных и 4 пеших регулярных полков. Первые имели в своем составе одну гренадерскую роту, семь мушкетерских и три конные роты (всего 1165 человек), вторые — одну гренадерскую роту и десять мушкетерских. По представлению фельдмаршала Миниха, в 1736 году все 20 ландмилицских полков были преобразованы в конные и названы Украинским Ландмилиционным корпусом. Ландмилицские полки вначале назывались по фамилиям полковников (как стрелецкие), а затем по названиям городов, где комплектовалисть — Рыльский, Курский, Севский, Белгородский, Брянский, Старооскольский, Ливенский, Елецкий, Воронежский, Козловский, Тамбовский, Ефремовский, Путивльский, Новооскольский, Валуйский, Ряжский, Борисоглебский, Слободской, Белевский и Орловский. Службу Украинский ландмилицский корпус должен был нести на новой Украинской укрепленной линии между реками Днепр и Северский Донец, строительство которой велось силами жителей прилегающих к ней губерний (включая и слободских казаков) и к 1738 году было практически завершено. Общая протяженность Украинской линии составила 268,5 верст, её главными опорными пунктами стали 16 новых и 4 перестроенных и укрепленных крепостей. Для защиты промежутков между крепостями было возведено дополнительно ещё 142 номерных редута. Часто, помимо рекрутов, однодворцы были обязаны посылать людей для хозяйственных и земляных работ. Этих людей называли «подмощиками».

После прихода к власти Елизаветы Петровны в 1741 году был обнародован указ, согласно которому на постоянной службе оставалось лишь 9 полков, прочие распускались по домам вместе с амуницией и строевыми лошадьми и служили резервом для оставшихся полков. В Семилетней войне ландмилицкие полки не участвовали, но были источником пополнения действующей армии людьми и лошадьми. В 1762 году император Петр III приказал этому корпусу именоваться просто Украинским. При Екатерине II, в 1763 году, составлявшие Украинскую ландмилицию двадцать конных полков были переформированы в одиннадцать: пешие—Староскольский, Белевский, Ряжский, Севский, Елецкий, Тамбовский, Орловский, Брянский, Курский, Козловский, и конный—Борисоглебский. После присоединения к России Крыма необходимость в содержании Украинской линии и корпуса для её охраны вообще отпала, и было принято решение о их ликвидации. В 1770 году полки корпуса вошли в общий состав армии.

В 1787 году южнорусские однодворцы, поселенные по бывшей Украинской линии, составили костяк нового Екатеринославского казачьего войска, в состав которого также вошли часть чугуевских и бугских казаков, вышедшие из Польши и поселившиеся в слободках Правобережья Днепра старообрядцы, мещане и однодворцы Екатеринославской, Вознесенской и Харьковской губерний.

Кроме Украинской ландмилиции ещё существовали:

  • Закамская ландмилиция, была учреждена в 1736 году для защиты Оренбургского края от набегов степных кочевников, и составлена из местных городовых казаков, однодворцев и служилых татар, живших в пограничных городках старой Закамской засечной черты. Несла службу на Ново-Закамской оборонительной линии, построенной для защиты от набегов калмыков, казахов и башкир, и состояла из трёх ландмилицких конных полков — Шешминского, Билярского и Сергиевского и пешего, названный потом Алексопольским. В 1769 году конные ландмилицкие полки были переформированы в драгунские, а в 1771 году — расформированы и обращены на комплектование лёгких полевых команд, пеший полк был в 1796 году выведен в центральные губернии.
  • Сибирская ландмилиция, несшая службу на Сибирской линии, возведенной от Южного Урала до реки Бухтармы, впадающей в Иртыш на Алтае, с целью защитить русские поселения Западной Сибири от набегов киргиз-кайсаков. Была сформирована в 1761 году, состояла из Якутского Ландмилицкого Конного полка (с 1763 года — карабинерский полк) и батальона пехоты. Было предписано сформировать ещё один регулярный и 4 иррегулярных ландмилицких полка из местных сибирских казаков, но кончина государыни помешала привести это в исполнение. В 1764 году пеший батальон был расформирован, а карабинерский полк в 1771 году обращен на сформирование лёгких полевых команд.
  • Смоленская ландмилиция, несшая службу на западной пограничной укрепленной линии по рубежу Остров-Великие Луки-Соболево-Костеничи, существовала в 1765-75 годах. Состояла из Смоленского конного полка (до 1765 года — бывшего Рославльского драгунского шквадрона), укомплектованного мелкими шляхтичами и однодворцами, имевшими за собою поместья в Смоленской губернии. Кроме пограничной службы приходилось нести ещё таможенную службу на заставах и полицейскую, направленную к поимке разбойников и беглых крестьян, а также не пускать в Россию римско-католических ксендзов из Польши и Литвы. В 1776 году вновь была преобразована в драгунский полк.
  • Камчатская ландмилиция — сформирована в 1806 году из сибирских городовых казаков и «детей боярских» для охраны Камчатского побережья.

В 1806 году ландмилиция снова возрождается, на этот раз — в качестве Земской милиции — массового иррегулярного войска с общей численностью в 612 000 человек, территориальные подразделения которого были уже организованы по принципу казачьих войск. Для новой ландмилиции впервые в истории русской армии были целенаправленно разработаны удешевленные «мобилизационные» образцы оружия. По условиям Тильзитского мира эта ландмилиция была демобилизована, но её оргштатная структура, мобилизационный потенциал, а также запасы вооружения и обмундирования были полностью сохранены, что позволило в 1812 году во время Наполеоновского вторжения в кратчайшие сроки сформировать народное Земское ополчение.

Ландмилиция в XVIII веке[62]:

Временные казачьи и приравненные к ним части

Даточные казаки Комарицкой волости (осадная служба в Севске в период Смоленской войны 1632-34 годов). Набирались из дворцовых крестьян. Первоначально было набрано 600 человек сменной службы с каждой жилой выти (примерно с каждого десятого двора). Даточные казаки были подспорьем служилой части гарнизона Севска. Каждый даточный казак обязан был иметь при себе пищаль, рогатину, топор, два фунта зелья и фунт свинца. Дальнейшая судьба служилого сообщества даточных казаков -возвращение в первичное состояние дворцовых крестьян по завершению Смоленской войны.

Казаки Северской походной рати. Так же в период Смоленской войны, И. Еропкин и Б. Болтин, следуя указам от государя, бросили клич о приборе в казачью службу для похода во всех Северских городах (Рыльске, Путивле и Комарицкой волости) всякого рода охочих людей (добровольцев), предполагаемой численностью в 500 человек.

Охочие люди Комарицкой волости. Следуя предписаниям царёвой грамоты, во время всё той же Смоленской войны воевода Севска Фёдор Тимофеевич Пушкин велел в четырёх станах Комарицкой волости «биричем кликать не по один день», чтобы все желающие «охочие крестьянишки» шли в полк к стольнику Фёдору Матвеевичу Бутурлину и Григорию Андреевичу Алабьеву, «чтобы … государю служить, в литовскою землю ходить воевать». Сбор полка Ф. Бутурлина и Г. Алябьева происходил в Путивле. Содержание воззвания к охочим людям волости звучало так: «если в Комарицкой волости всякие неписьменные охочие гулящие люди похотят служить и со всеми прочими в полку быть на службе…» Охочие люди самоорганизовывались по казачьему образцу. В челобитной 1633 года, они именуют себя «Комарицкой волости казаки», среди которых выделяются сотник Гришка Дядин и есаул Найденка Харламов.

Казачьи полки майоров Лалаша, Левиза, Фризе и Шенка, сформированные в 1764—74 годах, во время турецких войн из малороссийских и южно-славянских выходцев. Входили в состав действующей армии.

Волонтёрские команды, сформированные в 1787 году по случаю турецкой войны из южно-славянских, албанских, молдавских и греческих выходцев.

Смилянский и Сколянский казачьи полки сформированы в 1788 году из таких же выходцев, как и волонтерские команды.

«Бугские спиры» — волонтёрские когорты, сформированные в 1788 году при армии Потёмкина из арнаутов и волохов.

Корпус малороссийских пеших стрелков сформирован в мае 1790 году из малороссийских мещан и поселян в составе двадцати пяти сотен для усиления армии Г. А. Потёмкина во время русско-турецкой войны 1787—1791 годов. Расформирован в 1792 году. Вновь сформирован в апреле 1794 года, расформирован в ноябре 1796 года.

Малороссийские конные казачьи полки, формировавшиеся для усиления регулярной армии из жителей Черниговской и Полтавской губерний в разные годы:

  • 15 малороссийских конных казачьих полков сформированы в 1812 году для отражения Наполеоновского нашествия;
  • 8 кавалерийских полков сформированы в 1831 году для подавления Польского восстания;
  • 6 малороссийских конных казачьих полков сформированы в 1855 году во время Крымской войны;
  • 3 малороссийских конных казачьих полка сформированы в 1863 году для подавления нового Польского восстания.

Части, сформированные на Кавказе в 1853—56 годах по случаю Восточной (Крымской) войны:

  • Эриванско-Бекская дружина,
  • полки: четыре конно-мусульманских, Эриванский № 4, два куртинских
  • милиции: Ахалкалакская, Ахалцыхская, Горско-кавказская, Грузинская, Гурийская, Имеретинская, Карталинская, Мингрельская, Осетинская, Лорис-Меликова.

Части, сформированные на Кавказе в 1877—78 годах по случаю войны с Турцией:

  • из горских племён — 6 конных полков, 8 отдельных конных сотен, 3 конных и 3 пеших дружины
  • из туземного населения Закавказья — 8 конных полков, 7 конных дивизионов, 2 конных дружины и 12 отдельных конных сотен.

Китайский туземный отряд, сформированный в 1905 году в Маньчжурии из местного населения во время войны с Японией для разведывательной службы.

Все эти временные части по миновании в них надобности были расформированы.

Освоение новых земель

См. также Завоевание Сибири Ермаком (конец XVI века)

Со временем, казачье население продвигалось вперёд на необжитые земли, расширяя государственные пределы. Казачьи войска принимали активное участие в освоении Северного Кавказа, Сибири (экспедиция Ермака), Дальнего Востока и Америки. В 1645 сибирский казак Василий Поярков проплыл по Амуру, вышел в Охотское море, открыл Северный Сахалин и вернулся в Якутск.

В 1648 сибирский казак Семён Иванович Дежнёв проплыл из Ледовитого океана (устье Колымы) в Тихий (устье Анадыря) и открыл пролив между Азией и Америкой.

В 1697−1699 казак Владимир Васильевич Атласов исследовал Камчатку.

казаки — эти красивейшие своей отвагой из всех рыскавших по ещё молодой тогда и просторной земле человеческих хищников, с крестом на шее и несколькими зарядами за пазухой устремляются к Охотскому морю, с него на Камчатку, с Камчатки на Курильские острова, с Курильских на Алеуты, с Алеутов на никому, кроме русских, неизвестный американский берег. Бесстрашно носясь на сколоченных из подручного материяла судах по волнам вечно сердитого и вечно кутающегося в холодную мглу Великого океана, они выписывают на бесчисленных островах его, мысах, бухтах и вулканах целый календарь православных святых, вперемежку с именами Прибыловых, Вениаминовых, Павловых, Макушиных, Шумагиных, Куприяновых и т. д. и т. д. </div>

Вандам А. Е. Наше положение.

</blockquote>

Казачьи бунты и восстания

Казаки нередко выступали против центральной власти (примечательна их роль в русской Смуте, в восстаниях Михаила Баловнева (1614—1615 годы), Ивана Балаша (1632—1634 годы), Степана Разина (1670—1671 годы), Кондратия Булавина (1707—1709 годы), Емельяна Пугачёва (1773—1775 годы), возникших по причине постоянного урезания государством прав и свобод казачества, нарушения устоев и традиций). В XIX веке и до Октябрьской революции в основном выполняли роль защитников российской государственности и опоры царской власти.

Казачьи полки Земского ополчения в Отечественной войне 1812 года

Земское или народное ополчение 1812 года — временные вооружённые формирования, собранные в помощь действующей армии для отражения нашествия наполеоновской армии на Россию на основании Манифеста императора Александра I от 6 (18) июля 1812 года.

В казачьи части Земского ополчения, сформированные в 1812 году в губерниях: Московской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Калужской, Вятской, Нижегородской, Симбирской, Херсонской, Полтавской, Черниговской и Лифляндской входило всего 68 конных и пеших полков, 2 конно-артиллерийских полуроты, 3 сотни, 1 казачья дружина и 1 казачий эскадрон. Ополчение состояло как из крепостных крестьян, набиравшихся помещиками, так и из «вольных людей» — ремесленников, мещан, государственных крестьян и однодворцев, вступавших туда добровольно или призывавшихся по рекрутскому набору. Вооружение ополченцам предоставило военное министерство, обучение проводилось по «сокращенной программе» отставными казачьими и армейскими обер- и унтер-офицерами, из них же комплектовался и командный состав.

Кроме полков Земского ополчения, формировавшихся за государственный счет, в Отечественной войне 1812—1814 годов также принимали участие казачьи части, сформированные на личные средства частных лиц:

  • Московские мещанские и купеческие сотни
  • Московский казачий графа Дмитриева-Мамонова полк в составе шести эскадронов был сформирован в 1812 году графом Дмитриевым-Мамоновым из своих крепостных людей и добровольцев разных сословий. Расформирован в 1814 году.
  • Казачьи регулярные волонтёрские полки — Яхонтова («Бессмертный») и Боде («Смертоносный»), были сформированы в 1812 году из ополчения Санкт-Петербургской губернии.
  • Казачий эскадрон херсонского помещика Скаржинского сформированный в 1812 году сыном наказного атамана Бугского казачьего войска, помещиком В. П. Скаржинским из своих крепостных и добровольцев из «вольных людей».
  • Тверской-ямской казачий полк в составе шести сотен был сформирован по указу императора Александра I от 10 сентября 1812 для усиления отряда генерала Ф. Ф. Винцингероде в Волоколамске из ямщиков Тверской и Московской губерний. 20 октября 1812 в его рядах было 788 человек, вооружённых пиками и саблями. Командир полка — майор Ф. И. Бешенцов. В 1812 полк действовал в отряде Винцингероде, в кампанию 1813 сражался в отрядах генералов И. И. Дибича, В. И. Гарпе, М. С. Воронцова и И. Н. Галатте де Жепола на территории Пруссии, герцогства Варшавского, Саксонии, Мекленбурга, в 1814 — на территории Франции. 2 июня 1814 полк расформирован.

Сравнительно слабая военная подготовка и вооружение ополченцев не позволяли применять их в качестве самостоятельной боевой силы, поэтому, в основном, они были вспомогательными частами, конвоировали пленных, а в тылу врага — партизанили — боролись с вражескими квартирьерами, фуражирами, мародерами, дезертирами, нападали на неприятельские обозы и небольшие гарнизоны. Ополченцами было уничтожено и захвачено в плен 10-12 тысяч вражеских солдат и офицеров.

После изгания Великой армии из России, основная часть ополчения была расформирована, а наиболее боеспособная — в том числе казачьи полки Санкт-Петербургского, Тульского, Симбирского, Черниговского и Полтавского ополчений, полк Дмитриева-Мамонова, Тверской-ямской казачий полк и эскадрон Скаржинского, вместе с регулярной армией продолжали воевать за границей. Например, Тульское ополчение в составе 14900 человек в июне 1813 года прибыло к Данцигу и участвовало в его осаде. 26 сентября 1813 года егерский полк ополчения был расформирован, а его личный состав переведен в пешие полки регулярной армии. После капитуляции Данцига основная часть ополчения оставалась в его окрестностях до указа от 22 января 1814 года о роспуске ополчения, а 2-й Конный Казачий полк назначен для сопровождения пленных в Киев. 1-й Конный Казачий полк полк участвовал в сражениях при Лютцене, Баутцене и в «битве народов» при Лейпциге. В конце декабря 1813 года полк перешёл Рейн, отличился в сражении при Бриенн-ле-Шато и в марте 1814 года вступил в Париж.

Казачьи полки Земского ополчения в Отечественной войне 1812 года[63]:

Казаки в русской гвардии

В состав русской гвардии входили следующие казачьи воинские формирования:

Кроме того, из казаков формировался Собственный Его Императорского Величества Конвой.

Казаки гвардейских полков
Группа чинов Лейб-гвардии Атаманского полка. 1857. Казаки Лейб-гвардии Уральской казачьей сотни. Казак Лейб-гвардии Казачьего полка. Урядник Сибирской полусотни 3-й сотни Лейб-гвардии Сводно-Казачьего полка. 1914.

Казаки в начале XX века

Учебник «История России» 2008 года[64] характеризовал российское казачество начала XX века следующим образом:

Свои привилегии имело и казачество (2,5 %) — военнослужилое сословие, охранявшее границы государства и являвшееся социальной опорой самодержавия. В казачьих округах было развито местное самоуправление. В свободное от несения службы время казаки обрабатывали землю (по 30 десятин на 1 душу мужского пола). Они пользовались бесплатным медицинским обслуживанием и обучением.

В мирное время на постоянной службе находилось 17 полков и 6 отдельных сотен Донского казачьего войска, 11 полков и 1 дивизион Кубанского войска, 4 полка и 4 местные команды Терского войска, 6 полков и 1 дивизион и 2 сотни Оренбургского войска, 3 полка и 2 команды Уральского войска, 3 полка Сибирского войска, 1 полк Семиреченского войска, 4 полка Забайкальского войска, 1 полк Амурского войска, 1 дивизион Уссурийского войска, 2 сотни Иркутских и Красноярских казаков.

Казачьи полки входили в состав кавалерийских дивизий вместе с регулярными армейскими полками, а также формировали шесть дивизий по четыре полка полностью казачьих.

Во время первой мировой войны численность казачьих войск увеличилась более чем в четыре раза. Всего казачество выставило 160 полков и 176 отдельных сотен. Вместе с казачьими пехотой и артиллерией это составило более 200 тысяч человек.

Октябрьская революция и Гражданская война

Во время Гражданской войны большинство казаков выступили против советской власти. Казачьи области стали опорой Белого движения. Крупнейшими антибольшевистскими вооружёнными формированиями казаков были Донская армия на юге России, Оренбургская и Уральская армии — на востоке. В то же время часть казаков служила в Красной армии.

Казаки в Чакской войне

После поражения Белого движения в Гражданской войне в России несколько последних казачьих дивизий, практически до конца сдерживавших красный штурм Крыма, уже не могла принять ни одна европейская страна. Тогда командование приняло решение эвакуироваться в Аргентину. Аргентина тоже не согласилась принять казаков, но предоставила коридор для прохождения войск с полным вооружением в Парагвай. Так в 1922 году в Парагвае образовались первые казачьи поселения.

Когда Боливия напала на Парагвай и началась Чакская война, парагвайское правительство обратилось к эмигрантам-казакам с просьбой о помощи. Русские офицеры составили костяк высшего командования парагвайской армии (начальником Генерального Штаба Вооружённых сил Парагвая с 1933 года был генерал И. Т. Беляев), приведя её к победе в Чакской войне. Самыми лучшими обученными полками стали казаки. Через несколько лет Парагвай с честью вышел из войны, изгнав агрессоров.

Расказачивание

«Расказачивание»[65][66] — сложный, многослойный процесс перевода казаков в иные сословия и лишения их специфических черт[67] (особенностей самосознания, культуры, казачьих прав, привилегий и обязанностей), составляющий целый комплекс ряда взаимосуществующих и взаимодействующих содержательных направлений, среди которых выделяют[65][68]:

  • этническое расказачивание;
  • сословное расказачивание;
  • внутрисословное расказачивание;
  • саморасказачивание.

Обычно выделяются два основных временных этапа расказачивания:

  • Расказачивание в Русском Царстве и Российской Империи
  • Расказачивание при Советской власти в рамках «красного террора»

Расказачивание в Русском Царстве и Российской Империи

Расказачивание при Советской власти

После революции казачьи войска были расформированы, так как они, по большей части, приняли сторону Белого движения. В годы гражданской войны казачье население подверглось массовым репрессиям в ходе «беспощадного массового террора»[69], инициированного директивами ЦК от января 1919 года, подписанными председателем Оргбюро ЦК Я. М. Свердловым. В особенности, массовый террор проводился по отношению к верхам казачества[69][70] и казакам, «принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью»[69][71] путём поголовного их истребления[69][71]. Лишь в недавнее время Указом Президента Российской Федерации от 15 июня 1992 № 632 «О мерах по реализации Закона Российской Федерации „О реабилитации репрессированных народов“ в отношении казачества» жертвы массового террора были реабилитированы[72].

Казаки при Советской власти

Создание казачьих частей в РККА

После окончания Гражданской войны в СССР на казачество были наложены ограничения по прохождению воинской службы в РККА. И только 20 апреля 1936 года постановлением ЦИК СССР они были отменены.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА СССР

О снятии с казачества ограничений по службе в РККА

Учитывая преданность казачества советской власти, а также стремление широких масс советского казачества, наравне со всеми трудящимися Советского Союза, активным образом включиться в дело обороны страны, — Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР постановляет:

Отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Рабоче-Крестьянской Красной армии, кроме лишенных прав по суду.

Председатель Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР М.КАЛИНИН

И. о. Секретаря Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР И.УНШЛИХТ

На основании этого постановления 21 апреля 1936 года приказом Народного Комиссара Обороны в РККА создаются казачьи кавалерийские части.

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СССР

№ 061 21 апреля 1936 г. г. Москва

О переименовании 10, 12, 4 и 6 кавалерийских дивизий в казачьи, о формировании 13 Донской казачьей дивизии и отдельной кавалерийской бригады горских национальностей и об установлении для казачьих дивизий особой формы одежды

В ы п и с к а:

1. 10 территориальную кавалерийскую Северо-Кавказскую дивизию, дислоцированную на Тереке—Ставрополье (Моздок, Пятигорск, Невинномысская), переименовать в 10 Терско-Ставрополь-скую территориальную казачью дивизию.

Исключить из состава частей 10 Терско-Ставропольской казачьей дивизии все эскадроны горских национальностей и сформировать из них отдельный кавалерийский полк горских национальностей с дислоцированием штаба полка в г. Нальчике.

2. 12 территориальную кавалерийскую дивизию, дислоцированную на Кубани (Армавир, Майкоп, Тихорецкая, Ленинградская) переименовать в 12 Кубанскую территориальную казачью дивизию.

3. Сформировать на Дону (Новочеркасск, Каменск, Миллерово, Мор’озовская) новую 13 Донскую территориальную казачью дивизию.

5. Переименовать 4 и 6 кавалерийские дивизии (БВО) в казачьи, присвоив 4 кавалерийской Ленинградской Краснознаменной дивизии имени т. Ворошилова наименование: «4 Донская казачья Краснознаменная дивизия имени т. Ворошилова» и 6 кавалерийской Чонгарской дивизии имени т. Буденного наименование: «6 Кубанско-Терская казачья Краснознаменная Чонгарская дивизия имени т. Будённого».

8. Новый отдельный кавалерийский полк горских национальностей в Нальчике и существующий отдельный полк горских национальностей в г. Орджоникидзе — Махачкала — объединить в отдельную кавалерийскую бригаду горских национальностей со штабом бригады в г. Орджоникидзе.

Народный Комиссар Обороны СССР

Маршал Советского Союза К. Ворошилов

Позднее, приказом НКО № 19 от 13.02.37 года в казачьи были переименованы и все части указанных дивизий. Тем же приказом в казачье было переименовано и управление 4-го кавалерийского корпуса, которое объединяло три казачьи дивизии — 10, 12 и 13-ю (4-й казачий корпус им. т. Буденного). 6-й кавкорпус стал 6-м казачьим корпусом им. т. Сталина.

Казачьи дивизии имели следующий состав:

4 Донская казачья ордена Ленина Краснознаменная ордена Красной Звезды дивизия имени т. Ворошилова

  • 19 кавалерийский Манычский Краснознаменный полк, с 13.02.37 — 19 Донской казачий Манычский Краснознаменный полк
  • 20 кавалерийский Сальский Краснознаменный полк, с 13.02.37 — 20 Донской казачий Сальский Краснознаменный полк
  • 21 кавалерийский Доно-Ставропольский полк, с 13.02.37 — 21 Донской казачий Доно-Ставропольский полк
  • 23 кавалерийский Сталинградский полк, с 13.02.37 — 23 Донской казачий Сталинградский полк
  • 4 механизированный полк, с 13.02.37 — 4 Донской казачий механизированный полк
  • 4 конно-артиллерийский полк, с 13.02.37 — 4 Донской казачий конно-артиллерийский полк
  • 4 отдельный эскадрон связи, с 13.02.37 — 4 Донской казачий отдельный эскадрон связи
  • 4 отдельный саперный эскадрон, с 13.02.37 — 4 Донской казачий отдельный саперный эскадрон

6 Кубанско-Терская казачья Чонгарская ордена Ленина Краснознаменная ордена Красной Звезды дивизия имени т. Буденного

  • 31 кавалерийский Белореченский полк, с 13.02.37 — 31 Кубанский казачий Белореченский полк
  • 32 кавалерийский Белоглинский полк, с 13.02.37 — 32 Кубанский казачий Белоглинский полк
  • 33 кавалерийский Северо-Донской полк, с 13.02.37 — 33 Кубанский казачий Северо-Донской полк
  • 34 кавалерийский Ростовский полк, с 13.02.37 — 34 Кубанский казачий Ростовский полк
  • 6 механизированный полк, с 13.02.37 — 6 Кубанский казачий механизированный полк
  • 6 конно-артиллерийский полк, с 13.02.37 — 6 Кубанский казачий конно-артиллерийский полк
  • 6 отдельный эскадрон связи, с 13.02.37 — 6 Кубанский казачий отдельный эскадрон связи
  • 6 отдельный саперный эскадрон, с 13.02.37 — 6 Кубанский казачий отдельный саперный эскадрон

10 Терско-Ставропольская казачья дивизия

  • 68 кавалерийский Краснокумский полк, с 13.02.37 — 68 Ставропольский казачий Краснокумский полк, с 5.06.37 — 68 Ставропольский казачий полк
  • 77 кавалерийский Бузулукский полк, с 13.02.37 — 77 Терский казачий Бузулукский полк
  • 78 кавалерийский полк, с 13.02.37 — 78 Терский казачий Невинномысский кавалерийский полк
  • 89 кавалерийский Пятигорский полк имени В. В. Куйбышева, с 13.02.37 — 89 Терский казачий Пятигорский полк имени В. В. Куйбышева
  • 10 конно-артиллерийский полк, с 13.02.37 — 10 Терский казачий конно-артиллерийский полк
  • 10 механизированный полк, с 13.02.37 — 10 Терский казачий механизированный полк
  • 10 отдельный саперный эскадрон, с 13.02.37 — 10 Терский казачий отдельный саперный эскадрон
  • 10 отдельный эскадрон связи, с 13.02.37 — 10 Терский казачий отдельный эскадрон связи

12 Кубанская казачья дивизия

  • 54 кавалерийский полк, с 13.02.37 — 54 Кубанский казачий полк
  • 67 кавалерийский Кавказский полк, с 13.02.37 — 67 Кубанский казачий Кавказский полк
  • 69 кавалерийский Уманский Краснознаменный полк, с 13.02.37 — 69 Кубанский казачий Уманский Краснознаменный полк
  • 88 кавалерийский Армавирский полк, с 13.02.37 — 88 Кубанский казачий Армавирский полк
  • 12 механизированный полк
  • 12 конно-артиллерийский полк
  • 12 отдельный саперный эскадрон
  • 12 отдельный эскадрон связи

13 Донская казачья дивизия

  • 76 Донской казачий Краснознаменный полк им. т. Буденного
  • 123 Донской казачий полк
  • 124 Донской казачий полк
  • 125 Донской казачий полк
  • 13 Донской казачий механизированный полк
  • 13 Донской казачий конно-артиллерийский полк
  • 13 Донской казачий отдельный эскадрон связи
  • 13 Донской казачий отдельный саперный эскадрон

Для казачьих частей приказом Наркома обороны СССР № 67 от 23.04.1936 года была введена особая форма одежды, во многом совпадавшая с исторической, но без погон.

Повседневная форма для донских казаков состоит из папахи, фуражки, или пилотки, шинели, серого башлыка, бешмета цвета хаки, темносиних шаровар с красными лампасами, общеармейских сапог и общекавалерийского снаряжения.

Повседневная форма для терских и кубанских казаков состоит из кубанки, фуражки или пилотки, шинели, цветного башлыка, бешмета цыета хаки, синих общеармейских шаровар с кантами — светлосиними у терцев и красными у кубанцев. Сапоги общеармейские, снаряжение общекавалерийское.

Парадная форма донских казаков состоит из папахи или фуражки, шинели, серого башлыка, казакина, щаровар с лампасами; сапоги общеармейские, снаряжение общекавалерийское, шашка.

Парадная форма терских и кубанских казаков состоит из кубанки, цветного бешмета (кубанцы — красный, терцы — светлосиний), черкески (кубанцы — темносиняя, терцы — серостальная), бурки, кавказских сапог, кавказского снаряжения, цветного башлыка (кубанцы — красный, терцы — светлосиний) и кавказской шашки.

Фуражка у донцов имеет околыш красный, тулью и донышко темносиние, канты по верху околыша и тульи красные.

Фуражка для терских и кубанских казаков имеет околыш синий, тулью и донышко цвета хаки, канты черные.

Папаха для донцов чёрная, донышко красное, поверх крестообразно нашивается в два ряда чёрный сутаж, а для командного состава жёлтый эолотой сутаж или галун.

Казаки в Великой Отечественной войне

В ходе подготовки к войне Постановлением ЦИК СССР от 20 апреля 1936 года были сняты ограничения на службу казачества в рядах Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА)[73]. Данное решение получило большую поддержку в казачьих кругах, в частности, донским казачеством Советскому правительству было отправлено следующее письмо, опубликованное в газете «Красная звезда» от 24 апреля 1936 года[74]:

Пусть только кликнут клич наши Маршалы Ворошилов и Будённый, соколами слетимся мы на защиту нашей Родины… Кони казачьи в добром теле, клинки остры, донские колхозные казаки готовы грудью драться за Советскую Родину

В соответствии с приказом народного комиссара обороны К. Е. Ворошилова № 67 от 23 апреля 1936 года некоторые кавалерийские дивизии получили статус казачьих (см. Казачьи части РККА). 15 мая 1936 года 10-я территориальная кавалерийская Северокавказская дивизия была переименована в 10-ю Терско-Ставропольскую территориальную казачью дивизию, 12-я территориальная кавдивизия, размещённая на Кубани, была переименована в 12-ю Кубанскую территориальную казачью дивизию, 4-я кавалерийская Ленинградская Краснознамённая дивизия имени товарища Ворошилова была переименована в 4-ю Донскую казачью Краснознамённую дивизию имени К. Е. Ворошилова, 6-я кавалерийская Чонгарская Краснознамённая имени товарища Будённого переименована в 6-ю Кубано-Терскую казачью Краснознамённую дивизию им. С. М. Будённого. На Дону также была сформирована 13-я Донская территориальная казачья дивизия.

Кубанские казаки проходили службу в составе 72-й кавалерийской дивизии, 9-й пластунской стрелковой дивизии, 17-го казачьего кавалерийского корпуса (позже переименован в 4-й гвардейский Кубанский кавалерийский корпус); оренбургские казаки служили в 11-й (89-й), затем 8-й Гвардейской Ровенской ордена Ленина, ордена Суворова казачьей кавалерийской дивизии и ополченческой казачьей дивизии в городе Челябинске.

В состав отрядов иногда включались казаки, ранее служившие в Белой армии (как, например, К. И. Недорубов[75]). Специальным актом было восстановлено ношение ранее запрещённой казачьей формы[74]. Казачьими частями командовали Н. Я. Кириченко, А. Г. Селиванов, И. А. Плиев, С. И. Горшков, М. Ф. Малеев, В. С. Головской, Ф. В. Камков, И. В. Тутаринов, Я. С. Шарабурко, И. П. Калюжный, П. Я. Стрепухов, М. И. Суржиков и другие. Также к таким командирам можно отнести и Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского, командовавшего Кубанской бригадой в боях на КВЖД ещё в 1929 году.

В 1936 году была утверждена парадная военная форма для казачьих частей. Именно в этой форме и шли казаки на Параде Победы на Красной площади 24 июня 1945 года. Первый парад в составе РККА с участием казачьих частей должен был пройти 1 мая 1936 года. Однако, в силу разных причин участие в военном параде казаков было отменено. Лишь 1 мая 1937 года казачьи подразделения в составе РККА прошли военным парадом по Красной площади.

С началом Великой Отечественной войны казачьи части, как регулярные, в составе Красной армии, так и добровольческие, приняли активное участие в боевых действиях против немецко-фашистских захватчиков.

2 августа 1942 года близ станицы Кущевской 17-й кавалерийский корпус генерала Н. Я. Кириченко в составе 12-й и 13-й Кубанских, 15-й и 116-й Донской казачьих дивизий остановил наступление крупных сил вермахта, продвигающихся от Ростова на Краснодар. В Кущёвской атаке казаками были уничтожены до 1 800 немецких солдат и офицеров, взяты в плен 300 человек, захвачены 18 орудий и 25 миномётов.

На Дону казачья сотня из станицы Берёзовской под командованием 52-летнего казака, гвардии лейтенанта[75] К. И. Недорубова, в бою под станицей Кущёвской 2 августа 1942 года в рукопашной схватке уничтожила свыше 200 солдат вермахта, из которых 70 человек было уничтожено К. И. Недорубовым, получившим звание Героя Советского Союза[74].

В большинстве случаев вновь сформированные казацкие части, добровольческие казацкие сотни были плохо вооружены, в отряды, как правило, приходили казаки с холодным оружием и колхозными лошадьми. Артиллерия, танки, противотанковые и зенитные средства, подразделения связи и сапёров в отрядах, как правило, отсутствовали, в связи с чем отряды несли огромные потери. К примеру, как упоминается в листовках кубанских казаков, «они прыгали с сёдел на броню танков, закрывали смотровые щели бурками и шинелями, поджигали машины бутылками с зажигательной смесью»[74]. Также большое количество казаков вливалось добровольцами в национальные части Северного Кавказа. Такие части создавались осенью 1941 года по примеру опыта Первой мировой войны. Эти кавалерийские части в народе также назывались «дикими дивизиями».

Например, осенью 1941 года в городе Грозном формировался 255-й отдельный Чечено-Ингушский кавалерийский полк. В его составе было несколько сотен казаков-добровольцев, выходцев из станиц Сунженской и Терской. Полк воевал под Сталинградом в августе 1942 года, где за два дня, 4-5 августа, у станции (разъезда) Чилеково (от Котельниково к Сталинграду) потерял в боях против частей 4-й танковой армии вермахта 302 бойца во главе с комиссаром полка, ст. политруком М. Д. Имадаевым. Русских казаков среди погибших и пропавших без вести этого полка в эти два дня — 57 человек. Также казаки-добровольцы воевали во всех национальных кавалерийских подразделениях от остальных республик Северного Кавказа.

С 1943 года происходило объединение казачьих кавалерийских дивизий и танковых частей, в связи с чем образовывались конно-механизированные группы. Лошади использовались в большей степени для организации быстрого перемещения, в бою казаки были задействованы в качестве пехоты. Из кубанских и терских казаков так же были сформированы пластунские дивизии. Из числа казачества, 262 кавалериста получили звание Героя Советского Союза, 7 кавкорпусов и 17 кавдивизий получили гвардейские звания[74]. Кроме казачьих частей, воссозданных при Сталине, было множество казаков среди известных людей во время Великой Отечественной войны, которые воевали не в «фирменных» казачьих кавалерийских или пластунских частях, а во всей советской армии или отличились в военном производстве.

Среди них:

Казачий коллаборационизм

Гитлер и его ближайшее окружение придерживались теории о том, что казаки являлись потомками готов, а значит, принадлежали к арийской расе[76]. В октябре 1942 года в оккупированном германскими войсками Новочеркасске[77] с разрешения немецких властей прошёл казачий сход, на котором был избран штаб Войска Донского. Началась организация казачьих формирований в составе Вермахта, как на оккупированных территориях, так и в эмигрантской среде. 10 ноября 1943 года был сформирован Казачий стан — военная организация, объединявшая казаков в составе Вермахта. Третий рейх сумел привлечь на свою сторону довольно большое число казаков. Идея реванша за проигранную гражданскую войну, обретения казачьей государственности и создания независимого государства «Казакии» с помощью нацистской Германии именно в годы Великой Отечественной войны обрели новое дыхание и превратили казачьи части Вермахта в орудие борьбы против советской власти. По различным оценкам, к концу войны на территории Германии и подконтрольных ей стран оказалась от 70 до 110 тысяч казаков, включая женщин, стариков и детей. Значительное число из них были беженцами из Советского Союза, отступавшими с казачьих земель вместе с германской армией зимой 1943 года. Эти казачьи части сыграли значительную роль в истории советского коллаборационизма в годы Второй мировой войны. Казачьи подразделения несли охранную службу в различных районах на территории СССР, воевали с регулярными частями советской армии в битве за Северный Кавказ, боролись с югославскими и итальянскими партизанами, вместе с частями СС подавляли Варшавское восстание В том числе, 1 июля 1943 была сформирована 1-я казачья дивизия, командиром которой был назначен генерал-майор Гельмут фон Паннвиц. Приказом от 25 февраля 1945 года дивизия была преобразована в 15-й казачий кавалерийский корпус СС.

В апреле 1945 года путём реорганизации казачьей коллаборационистской организации Казачий Стан было сформировано ещё одно войсковое подразделение — Отдельный казачий корпус, который вошёл в состав вооружённых сил Комитета освобождения народов России.

В конце войны была проведена выдача казаков, в том числе, и тех, кто никогда не был гражданами СССР, членов Казачьего Стана и 15-го кавалерийского казачьего корпуса СС, с территории Австрии, занятой британскими оккупационными войсками, Советскому Союзу.

После передачи советскому правительству казачьи генералы были признаны советским судом военными преступниками и казнены, остальные вместе с семьями были приговорены к различным срокам заключения. В 1955 году, по указу Президиума Верховного совета от 17 сентября «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупационными властями в период Великой Отечественной войны» некоторые казаки были амнистированы.

Казачьи подразделения в составе армии Манчьжоу-го и Квантунской армии

В 1936 году из русских эмигрантов в Маньчжурии была сформирована Бригада Асано, которой командовали японские офицеры. Функции бригады были как диверсионно-разведывательные, так и карательные (антипартизанские).

Ещё одним формированием были казачьи кавалерийские отряды под командованием полковника Пешкова, объединённые в «Пешковский отряд», который был создан в 1939—1940 годах в Хайларе. Его основу составили забайкальские казаки и русская эмигрантская молодёжь. Была сохранена казачья форма, шашки и карабины, прежней осталась и система воинских званий. В августе 1945 года на станции Бухэду отряд был уничтожен маньчжурами и японцами[78].

Казачий быт

Поселение у донских казаков обыкновенно называется станицей, а у малороссийских — слободой. У волгских казаков поселения назывались селами. Отдельно стоящая усадьба зажиточных казаков именовалась хутором. Дом (курень, хата) обмазывался глиной и крылся соломой. Внутри дома имелся стол, лавки, сундук для одежды, божница. Помимо гостевой комнаты в хатах имелась спальня с кроватью и кухня мисками[79]. Кроме жилого дома в обнесенном плетнем дворе располагался амбар и сарай.

Казачья кухня практически не отличалась от русской: те же хлеб, пироги, каши, уха, квас и вишневый морс. Добавлялись восточные элементы изюма (его клали в кашу) и нардек. Помимо военно-пограничной службы казаки занимались коневодством, рыболовством и огородничеством (выращивали гречку и бахчевые культуры).

Казачья одежда. Казаки носили фуражки или папахи, рубахи с погонами и штаны с лампасами. Также неизменной чертой российских казаков была черкеска. Цвета одежды, которые были соотнесены с определенным войском. Форменная одежда донских казаков с синими фуражками и штанами, при красном околыше и лампасах сохранилась у советских милиционеров.

Известен также казачий танец казачок и казачьи песни, которые делились на походные мажорные (Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон) и поминальные застольные (Чёрный ворон, Ой, то не вечер, Не для меня придёт весна).

Во время войсковых праздников казачья молодёжь устраивала состязания Шермиции. Во время общих собраний устраивались молебны под предводительством полкового священника. Также местом общего сбора казаков из разных станиц могла быть ярмарка. Первые казаки находились на реке Яик в конце 15- в начале 16 вв. Основным занятием были рыболовство, добыча соли и тд.

Казаки и религия

Взаимодействие Православной Церкви с малороссийским и русским казачеством имеет давние исторические корни. «Первым казаком Руси» считается былинный богатырь Илья Муромец, причисленный в 1643 году к лику святых, который в сознании русских людей отождествляется с идеалом казака — защитника государства и веры. Очередное упоминание о казаках на Руси связано со сказаниями о Куликовской битве и двух иконах Божией Матери — Донской и Гребневской. Казаки, присоединявшие к Русскому государству новые земли, были и миссионерами, обращавшими в православную веру местное население — язычников и магометан. Ведомые атаманом Ермаком казачьи отряды присоединили к Руси Сибирское царство. В настоящее время прилагаются усилия по канонизации Ермака, а в сети Интернет стали даже появляться изображения «князя Сибирского Ермака Тимофеевича» с нимбом святого.

К числу особо чтимых православных икон принадлежит найденная в начале XVI века в заболоченном месте близ Тульского кремля служилым казаком Ермолаем икона святителя Николая чудотворца (Мирликийского). Именно с этим образом навеки связана победа тульских казаков и царской рати летом 1552 года над 30-тысячным войском крымского хана Девлет-Гирея. С этого времени «икона святителя Николая весьма почиталась казаками, которые при проезде через Тулу служили молебны в храме „Николы, что на Площади“». Этот святой образ был взят Иваном Грозным в Казанский поход, а в Казани была возведена деревянная церковь во имя «Николы Тульского». Согласно преданию, её священником был рукоположен тот самый казак Ермолай, ранее и обретший эту икону. 8 июля 1579 года он стал свидетелем обретения чудотворной Казанской иконы Богоматери на месте пожарища близ Казанской церкви святого Николая (Тульского). А в 1594 году, уже будучи митрополитом Казанским, он составил «Повесть и чюдеса Пречистые Богородицы, честнаго и славнаго Ея явления образа, иже в Казани». Именно он позже стал Патриархом Московским и всея Руси Гермогеном и духовным лидером патриотических сил в Смутное время[80].

Многие прославленные и чудотворные иконы навеки связаны со славными делами и геройскими подвигами великорусских казаков во славу государства Российского и Церкви. К их числу относятся иконы Божией Матери: «Утоли моя печали», «Аксайская», «Албазинская», «Азовская», «Табынская» и другие. Слободскими казаками почитался чудотворный Малочернетчинский образ Христа Спасителя «Хлеб Жизни» (Спас в точиле). В 1814 году с иконой «Всемилостивейший Спас» Первый Конный казачий полк Тульского ополчения вошёл в Париж[80]. В 2002 году по заказу атамана Надымского казачьего округа Обско-Полярной казачьей линии Сибирского казачьего войска Союза казаков России полковника Сергея Николаевича Кришталя была написана ныне мироточивая и чудотворная Надымская икона святого Царя-Страстотерпца Николая. Эта икона приняла участие в покаянном крестном ходе «За Веру, Царя и Отечество» в честь 2000-летия Рождества Христова, 420-летия Сибирского казачьего войска и 10-летия начала возрождения города Надыма[81].

Огромные усилия по объединению восточнославянских земель и защите Православия прилагало запорожское и малороссийское казачество. Духовной опорой казакам в этой нелёгкой борьбе были чудотворные иконы «Покрова Божией Матери», икона-ставротека Войска Запорожского Низового и многие другие. Под предводительством князя Д. И. Вишневецкого (Байды) была основана первая крепость на днепровском острове Хортица, ставшая прообразом Запорожской Сечи. С именем этого легендарного казацкого предводителя связывается и основание в 1542 году Свято-Троицкого Чигиринского монастыря. Позднее князь Дмитрий Вишневецкий был захвачен турками в плен и за отказ отречься от православной веры и перейти на службу к султану был подвергнут мучительной казни. В настоящее время также звучат предложения о причислении к лику святых и князя Д. И. Вишневецкого. Одним из следствий длительного противоборства на территории современной Украины и Белоруссии католицизма и православия стало почитание ряда тесно связанных с историей казачества чудотворных икон не только православными христианами, но и католиками, а также греко-католиками и последователями различных неканонических православных церквей. К их числу принадлежат иконы Божией Матери Бердичевская, Ченстоховская, Холмская, Барская. Однако следствием жесткого натиска католицизма на православие стало тесное взаимодействие с казачеством православных иерархов и последующая канонизация некоторых из них. Уже причислены к лику священномучеников обвинявшийся польскими властями в связях с казаками экзарх Вселенского Патриарха архидиакон Никифор Кантакузин и тесно связанный с запорожцами архимандрит Макарий Каневский. Гетьман Запорожского Войска Криштоф (Федор) Косинский, ставший первой жертвой Унии за ревность к Православию и любовь к русскому народу, за свой подвиг также вполне заслуживает быть причисленным к лику святых.

Немало казаков и их потомков отличились в иконописании и церковном служении. Много столетий назад казаки выработали собственный стиль изображения икон. Основным отличием от бытуемого было изображение молящего люда не абстрактным скопищем верующих, а в виде определенной социальной группы, а именно казаков. Наиболее древние из дошедших до нас казачьих икон датированы началом XVII века и относятся к эпохе становления Запорожской Сечи — казачьего государства на Днепре (времен гетмана Петра Сагайдачного и далее). Казаки изображались как на самой почитаемой казачьей иконе «Покрова Пресвятыя Богородицы», так и на ряде других. Изображение молящихся людей в виде определенного народа, исповедующего Веру Христову, не противоречит устоявшимся канонам. Наоборот, это позволяет сделать религию ближе и понятнее сердцу каждого человека. Кубанские казаки, следуя традициям своих пращуров, хранят и почитают икону «Покрова Пресвятыя Богородицы с казаками», на которой под Покровом Божией Матери изображены молящиеся казаки. Потомственный казак, знаменитый русский художник В. Л. Боровиковский, написал в 1842 году икону Ситхинской Божией Матери. В разные годы Русской православной церковью были прославлены:

Однако история казачества — это не только череда блистательных побед и достижений во славу России и православия, в ней есть и драматические страницы. К их числу принадлежит история «Иргенских мучеников» — казаков Иргенского острога, безвинно загубленных воеводой Афанасием Пашковым в 1656—1662 годах и впоследствии канонизированных. Не раз на жестоком пути восстававших в прошлом казаков вставали представители церкви и святые иконы. Например, спасение Чёрного Яра от войск Степана Разина приписывается заступничеству отрока схимника Боголепа. Жители Кунгура отстояли свой город от нападавших пугачёвцев после крестного хода с местным списком Тихвинской иконы Божией Матери[82][уточните ссылку (уже 2948 дней)].

Наступившая в 1917 году революция расколола российское общество и породила братоубийственную войну, воинствующий атеизм и репрессии мирного населения. В борьбе за власть большевики вначале активно пытались привлечь на свою сторону и казаков, но, столкнувшись с неприемлемостью для большей частью казачества новой идеологии, быстро перешли к политике геноцида и репрессий. В число новомучеников и исповедников Российских были вписаны и имена священнослужителей, тесно связанных с казачеством:

  • священномученик архиепископ Омский и Павлодарский Сильвестр;
  • священномученик епископ Селенгинский Ефрем, потомственный забайкальский казак;
  • священномученик архиепископ Воронежский и Задонский Захария;
  • священномученик иерей Василий Колмыков и многие другие.

Значительная часть казаков, особенно бугских, гребенских, хопёрских, волгских, уральских и сибирских исповедовало древлеправославие (старообрядчество). Уже в наше время были прославлены такие известные деятели древлеправославия, как широко известный среди уральского казачества Анисим Васильевич Швецов (епископ Арсений Уральский) и создатель Крестоносной дружины яицких (уральских) казаков времен Гражданской войны старообрядческий священник Мокий Алексеевич Кабаев.

Управление

Казачьи поселения обычно назывались станицами. В Сибири укрепленные станицы назывались острогами. Станицы дунайских казаков насчитывали до 1 тыс. казаков. У запорожцев первичной единицей войска был курень (несколько сотен).

Во главе станицы (куреня) был станичный (куренной) атаман, избираемый всеми казаками на местном казачьем круге (сходе, раде, совете). На круге также избирались и другие местные должностные лица (писари-дьяки, есаулы, хорунжие, сотники, урядники), которые назывались старши́ной (старши́нами)[83][84].

Несколько куреней (станиц) объединялось в полки (паланки, юрты, станичные округа) во главе с полковниками.

Поскольку казачий полк состоял из нескольких сотен (аналог эскадрона), то главой станицы (или целого округа) мог быть сотник или есаул (это звание означало подчинённое положение по отношению к более высокому казачьему чину).

Каждый полк имел полковое знамя. Полки обыкновенно имели порядковые номера и назывались по имени войска. Несколько полков образовывали войско. Например, Оренбургское войско состояло из 54 станиц, объединённых в 18 полков (3 станицы ~ 1 полк).

Станичные (куренные) атаманы ежегодно (обычно во время войскового праздника) собирались на войсковой казачий круг (у запорожцев на генеральную, старшинскую или сечевую раду[Комм 7]), которые избирали войсковую управу (войсковую старши́ну, у запорожцев также генеральную старшину, кош или у́ряд) в составе войскового (кошевого) атамана, судьи, писаря, бунчужного.

После покорения казаков Россией (особенно после подавления ряда казацких восстаний) лица, ранее выдвигаемые на руководящие посты народной волей, стали заменяться на лиц, назначаемых российской властью[83]. Так, избираемые войсковые и кошевые атаманы стали заменяться на наказных атаманов (то есть назначенных). Место остальной казачьей старшины стали занимать командиры и чиновники, утверждаемые в должностях указами правительства[83].

Нередко казачьи объединения (войска) назывались в честь рек: Амур, Волга, Дон, Дунай, Енисей, Исеть, Кубань, Терек, Уссури, Яик. Реже в честь морей (Азовское, Чёрное), географических регионов (Забайкалье, Сибирь, Семиречье) или городов (Астрахань, Екатеринослав, Оренбург).

Возрождение казачества в России

Органы законодательной и исполнительной власти Российской Федерации способствуют реабилитации репрессированного российского казачества, подвергшегося массовому красному террору, в ходе которого репрессии проводились в форме расказачивания.

Союз казаков России был образован 28—30 июня 1990 года на учредительном Большом казачьем круге в Москве. Первым Атаманом назначен Александр Мартынов. В 2000 году на очередном Большом круге казаков России было принято решение о создании общественно-политического движения «Казаки России».

Союз казачеств Юга России был организован 17 ноября 1991 года на Большом Совете атаманов Донского казачьего войска и некоторых других южнороссийских казачьих сообществ. Атаманом Союза назначен атаман Донского казачьего войска Сергей Мещеряков.

В 1990—2000 годах было воссоздано и создано около двух десятков казачьих войск, в основном объединённых в Союз казаков России (кроме Донского казачьего войска).

Во время парада суверенитетов и распада СССР осенью 1991 были самопровозглашены несколько казачьих «государственных» образований. 20 ноября 1991 на созванном Союзом казачеств Юга России Большом казачьем круге Юга России в Новочеркасске было провозглашено объединение этих республик в Союз Казачьих Республик Юга России со столицей в Новочеркасске и со статусом союзной республики в предполагавшемся новом союзном государстве (ССГ). Однако вскоре Советский Союз прекратил существование, а в составе Российской Федерации казачьи республики не были организованы.

Перепись населения 2002 года

Согласно Всероссийской переписи населения 2002 года в России проживало 140 028 казаков (то есть людей, называющих себя казаками), из них 95,5 % — в Южном федеральном округе. В Ростовской области проживало 62,5 % казаков России. Дальше шли Волгоградская область, Краснодарский и Ставропольский края — 14,7, 12,5 и 2,8 % соответственно.

Перепись населения 2010 года

По данным переписи 2010 года численность казаков в России уменьшилась — 67573 человека[85].

Казаки посчитали, что государство повело себя с казаками не честно, так как кроме обещаний о реализации закона «О репрессированных народах» от 1991 года в отношении казаков (которые так и не были выполнены), государство подменило результаты переписи — сами казаки вели параллельный подсчет и по данным казаков только в Ростовской области себя казаками по национальности записали 600 тысяч жителей (а по оценкам казаков всего в Ростовской области живёт более миллиона человек с казачьими корнями). По этому поводу в январе 2013 года в Ростове-на-Дону и Волгограде состоялись митинги с целью признания казаков народом и прекращения политики государства, направленной на подмену (в виде псевдоказачьих государственных организаций) и незамечание интересов казаков[86]. Государство эти митинги и их обращения проигнорировало, как и все предыдущие обращения казаков.

Казачество в независимом Казахстане

В начале 1990-х годов власти Казахстана с подозрением относились к казакам, запрещая им носить форму и формировать вооружённые отряды[87]. Казаки Казахстана в ответ переходили российскую границу и участвовали в учениях с российскими казаками, требовали создания автономной республики в Северном Казахстане[87]. В 1996 году после улучшения российско-казахстанских отношений русское казачество республики получило право открыто носить форму, проводить митинги, после чего его оппозиционность властям резко снизилась[88].

Казачьи войска и объединения

Казачьи чины

Сравнение казачьих чинов с аналогичными армейскими (1884—1917) и современными.

Нижние чины:

Унтер-офицерские (младшие) чины:

  • Младший урядник — младший унтер-офицер, младший сержант
  • Урядник — унтер-офицер, сержант
  • Старший урядник — старший унтер-офицер, старший сержант
  • Младший вахмистр-старшина
  • Вахмистр — фельдфебель, прапорщик
  • Старший вахмистр-старший прапорщик
  • Подхорунжий — младший лейтенант

Обер-офицерские (старшие) чины:

Штаб-офицерские (главные) чины:

Генеральские (высшие) чины:

  • Генерал-майор — генерал-майор
  • Генерал-лейтенант — генерал-лейтенант
  • Генерал от кавалерии — полный генерал
  • Генерал-фельдмаршал — генерал-фельдмаршал[89]

В настоящее время, в казачьих организациях могут существовать казачьи чины. Чины членов казачьих обществ, внесенных в Государственный реестр казачьих обществ установлены Указом Президента РФ и относятся к специальным званиям. Чины общественных организаций устанавливаются общественной организацией и не регламентируются нормативными правовыми актами. При этом казачьи организации, как правило, придерживаются исторических наименований чинов и знаков различия. При этом часть общественных казачьих организаций устанавливают ранее не существовавшие в казачестве генеральские чины.

Звания «приказный» (то есть впервые попавший в приказ), «урядник» (стоящий у строя — ряда), «сотник» (командир сотни), «полковник» (командир полка), «прапорщик» (то есть носящий прапор — знамя), «войсковой старшина» (то есть имеющий в Войске старшинство) — восточно-славянского происхождения. «Хорунжий» (то есть носящий хоругвь — знамя) — польского происхождения, «вахмистр» (начальник) — немецкого, «есаул» (от тюркского ясаул — начальник) — тюркского происхождения. Прежде в отдельных казачьих войсках также были звания «ротмистр», «корнет» (Украинское казачье войско) и «капрал» (сибирские городовые казаки)[43][уточните ссылку (уже 2948 дней)].

В Российской Империи лица из казачьего сословия, исполняющие во время службы обязанности соответствующих казачьих офицеров, но не имеющие права на производство в воинское звание, именовались зауряд-хорунжий, зауряд-сотник, зауряд-есаул. Например, чин зауряд-хорунжего давался вахмистрам и урядникам за боевые отличия. На погонах хорунжего они имели «на верху» погона, поперек его, нашивки того звания, из которого они были произведены в офицерский чин. От кадровых казачьих офицеров зауряд-офицеров также отличали и некоторые детали обмундирования — отсутствие офицерских темляков, офицерского галуна на портупеях и пр.

Казачьи войска на начало XX века

На момент переписи населения 1897 года суммарная численность казаков в России составляла 2 928 842 человек (мужчин и женщин), или 2,3 % всего населения без учёта Финляндии.

К началу Первой мировой войны существовало одиннадцать казачьих войск.

В конце XIX века в Манчьжурии, на берегах реки Желта (позже переименована в Желтугу, китайское название — Мохэ), притоке Албазихи, втекающей в Амур, было образовано квазигосударство Желтугинская республика — самоуправляемая казачья община из китайских (албазинцев) и русских казаков-золотопромышленников.

Во время распада Российской империи и гражданской войны были провозглашены несколько казачьих государственных образований:

Также гражданская война стала толчком для возрождения казачества на Украине. Так в Украинской Народной Республике было создано «Вольное казачество», украинская армия использовала традиционную казацкую войсковую атрибутику, структуру, систему званий, а позднее, в ходе государственного переворота, был восстановлен и институт гетманства — провозглашена Украинская держава.

Идею возрождения казачества использовали и большевики. Так, после начала конфронтации между Украинской Народной Республикой и Советской Россией, последней было создано «Червонное казачество». Оно фактически стало армией провозглашённой с началом конфронтации украинской автономии в составе Советской России, которую большевики позиционировали как противовес буржуазной Украинской Народной Республике. Несмотря на то, что автономная Украинская Народная Республика Советов была ликвидирована ещё весной 1918 года, «Червонное казачество» в различных формах просуществовало ещё 20 лет и было упразднено в 1938 году.

А в ходе советизации Дона, Кубани и Терека большевики провозгласили автономные Донскую, Кубанскую и Терскую советские республики, однако все они не получили поддержки основной части казачьего населения и были ликвидированы в ходе антисоветских восстаний и выступлений.

Цвета казачьих войск

Помимо отличий в форме между различными казачьим войсками существовали[уточнить] и различия в цвете мундиров, шаровар, лампасов, кантов, погон, тульи и околышей фуражек:К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3519 дней][уточнить]

Казачье войско Мундир /
черкеска (ч)
Шаровары Лампас Фуражка / папаха (п) Погон
Тулья Околыш /
верх папахи (в)
Кант
(выпушка)
Поле Кант
Амурское Тёмно-зелёный Жёлтый Тёмно-зелёный Жёлтый (3 шт.) Зелёный
Астраханское Синий Жёлтый Синий Жёлтый Жёлтый
Волжское Синий Красный Синий Красный Красный
Донское Синий Красный Синий Красный Синий Красный
Енисейское Зелёный Красный Зелёный Красный Красный
Забайкальское Тёмно-зелёный Жёлтый Тёмно-зелёный Жёлтый Жёлтый
Кубанское Чёрный (ч) Красный Чёрный (п) Красный (в) Красный Красный
Оренбургское Тёмно-зелёный Серо-синий Светло-синий Тёмно-зелёный Светло-синий
Семиреченское Тёмно-зелёный[90] Малиновый Малиновый (в) Малиновый
с 1892[91]: Тёмно-синий цвет Тёмно-синий цвет Малиновый (3 шт.)
C начала XX в.[92]:
Оливково-зелёный (ч)
Тёмно-зелёный (ч)
Сибирское Защитный Алый Защитный Алый Алый
Терское Чёрный (ч) Светло-синий Чёрный (п) Светло-синий (в) Светло-синий
Уральское Синий Малиновый Синий Малиновый Малиновый
Уссурийское Тёмно-зелёный Жёлтый Тёмно-зелёный Жёлтый Жёлтый Зелёный
  1. Амурские казаки — тёмно-зелёные мундиры, жёлтые лампасы, погон зелёный, фуражка тёмно-зелёная с тёмно зелёным околышем с тремя жёлтыми выпушками
  2. Астраханские казаки — синие мундиры, желтые лампасы, погон жёлтый, фуражка синяя с жёлтым околышем
  3. Волжские казаки — синие мундиры, красные лампасы, погон красный с красным кантом, фуражка синяя с красным околышем
  4. Донские казаки — синие мундиры, красные лампасы, погон синий с красным кантом, фуражка синяя с красным околышем
  5. Енисейские казаки — мундир чёрного цвета, желтые лампасы, погон жёлтый, фуражка чёрного цвета с жёлтым околышем[уточнить]
  6. Забайкальские казаки — тёмно-зелёные мундиры, жёлтые лампасы, погон жёлтый, фуражка тёмно-зелёная с жёлтым околышем
  7. Кубанские казаки — чёрная или так называемая сиреневая черкеска с газырями, чёрные шаровары с малиновым полулампасом, папаха или кубанка (у пластунов) с малиновым верхом, малиновые погоны и башлык.[уточнить]
  8. Оренбургские казаки — тёмно-зелёные мундиры (чекмень), шаровары серо-синие, светло-синие лампасы, погон светло-синий, тулья фуражки тёмно-зелёная со светло-синим кантом и околышем
  9. Семиреченские казаки
  10. Сибирские казаки — мундир защитного цвета, алые лампасы, погон алый, фуражка защитного цвета с алым околышем
  11. Терские казаки — чёрный мундир, светло-синий кант[уточнить], погон светло-синий, фуражка чёрная со светло-синим околышем
  12. Уральские казаки — синие мундиры, малиновые лампасы, погон малиновый, фуражка синяя с малиновым околышем
  13. Уссурийские казаки — тёмно-зелёные мундиры, жёлтые лампасы, погон жёлтый с зелёным кантом, фуражка тёмно-зелёная с жёлтым околышем

Казачество в филателии

Почтовые марки России

Почтовые марки Украины

См. также

Напишите отзыв о статье "Казаки"

Комментарии

  1. В русских летописях и официальных документах Российского государства — до конца XVIII в.
  2. Сами казаки называют себя только «казаки́».
  3. Сравнительный анализ классификатора с итоговыми сведениями переписей 2002 и 2010 годов, где сразу после русских сначала указаны казаки, а потом поморы (см. Итоги переписей в национальном разрезе)[уточните ссылку], позволяет сделать вывод о том, что место под национальность «Казаки» в классификаторе забронировано для пропущенного кода (002).
    C введением классификатора официально признана национальность «поморы», код (003), которые теперь имеют право указывать свою национальность во всех официальных документах, в которых предусмотрена такая возможность, например, в Свидетельстве о рождении и Свидетельстве о браке, а также в ходе проведения переписей эта национальность должна теперь безотказно фиксироваться.
  4. В историографии существует мнение, что слово «казак» есть тюркский перевод древнего этнонима «бродник».
  5. В период XIV−XVII веков казачий город мог включать в себя одну или несколько станиц
  6. Отрасль Волгских (Волжских) казаков.
  7. Первоначально сечевая рада и выборы войсковой старшины проводились всеми сечевыми казаками, однако, в период Новой сечи (1735−1775) на место сечевой постепенно пришла старшинская рада, в которой участвовали действующие и бывшие старшины, а роль сечевой рады свелась к выслушиванию постановлений старшинской рады, что вызывало недовольство казацких низов и иногда приводило к бурным столкновениям.

Примечания

  1. [dic.academic.ru/dic.nsf/vasmer/40357/казак Казак] // Фасмер М. Р. Этимологический словарь русского языка. — 1-е изд. — М.: Прогресс, 1964−1973.
  2. ПСЗРИ, Собр. 1-е (1649−1825) — Т. XVII. — [new.runivers.ru/bookreader/book9825/#page/455/mode/1up № 12.519. — п. 14.].
  3. Карамзин Н. М., Т. V. — Гл. IV..
  4. Карамзин Н. М., Т. VIII. — Гл. IV..
  5. Ригельман А. И., [izbornyk.org.ua/rigel/rig02.htm#gl03 Гл. 3.].
  6. [enc-dic.com/kuzhecov/Kazak-58482.html Казаки] // Кузнецов С. А. Большой толковый словарь русского языка. — СПб.: Норинт, 1998.
  7. 1 2 Гумилёв Л. Н. [www.e-reading.me/bookreader.php/70501/Gumilev_-_Ot_Rusi_k_Rossii._Ocherki_etnicheskoii_istorii.html От Руси к России]. — М.: Эксмо, 2013. — ISBN 978-5-699-66527-3.
  8. 1 2 Гумилёв Л. Н. [historylib.org/historybooks/Lev--Gumilyev_Konets-i-vnov-nachalo--Populyarnye-lektsii-po-narodovedeniyu-/7 Конец и вновь начало. Популярные лекции по народоведению]. — М.: Айрис-пресс, 2008. — С. 34. — 384 с. — (Библиотека истории и культуры). — ISBN 978-5-8112-3150-8.
  9. Российское казачество. Научно-справочное издание / ред. и сост. Т.В. Таболина. — М.: Ин-т этнологии и антропологии РАН, 2003. — С. 241−253. — 880 с. — ISBN 9785201137410.
  10. Энциклопедия культур народов Юга России: в 9 томах / Гл. ред. член-корреспондент РАН. Ю.А. Жданов. — Ростов-на-Дону: изд-во СКНЦ ВШ, 2005. — Т. [kavkaz.sfedu.ru/sites/default/files/Энциклопедия%20культур%20народов%20Юга%20России.pdf I. Народы Юга России]. — С. 130. — 224 с. — ISBN 5-87872-089-2.
  11. [www.kazakirossii.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=109:lrossijskoe-kazachestvo-i-russkaya-pravoslavnaya-czerkov-opyt-vzaimodejstviya-i-perspektivyr&catid=4:pravoslavie&Itemid=13 Журавский А. В. Российское казачество и Русская Православная Церковь: опыт взаимодействия и перспективы: Доклад на XIX Международных Рождественских образовательных чтениях в Донском монастыре — Москва, январь 2011.]
  12. Бурятское и эвенкийское казачество на страже Отечества (вторая четверть XVIII−первая пол. XIX в.): монография / Л. В. Самбуева; Министерство образования Рос. Федерации, ВСГТУ. — Улан-Удэ: Изд-во ВСГТУ, 2003. — 204. — 100 экз. — ISBN 5-89230-154-4
  13. Юрченко И. Ю. [cyberleninka.ru/article/n/kazaki-tyurki-traktovka-problemy-etnicheskogo-proishozhdeniya-kazachestva-v-neopantyurkistskoy-istoriografii-na-primere-novyh-knig Казаки − тюрки? Трактовка проблемы этнического происхождения казачества в неопантюркистской историографии (На примере новых книг Мурада Аджи (Аджиева М.Э.))] // Историческая и социально-образовательная мысль : журнал. — 2011. — № 5. — С. 68−69.
  14. Атакування Січі 1775 // Українське козацтво. Мала енциклопедія. — К.: Генеза, 2002. — С. 23.
  15. [adjudant.ru/captive/hom08.htm Хомченко С. Н. Военнопленные армии Наполеона в Оренбургской губернии]
  16. Ауский С. [books.google.ru/books?id=--r767V0vlcC&pg=PA46&dq#v=onepage&q&f=false Казаки. — СПб.: Нева, 2001. — С. 46−47.]
  17. Юрченко И. Ю. [vestnik-mgou.ru/Articles/Doc/734 Исторический феномен казачества и проблема его этно- социальной идентификации в российских диссертационных исследованиях последних лет по педагогике] // Вестник МГОУ : рецензируемый научный журнал. — 2010. — № 4-5. — С. 31. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2224-0209&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2224-0209].
  18. Список населенных мест Сталинградской губернии: по материалам Всесоюзной переписи населения 17 декабря 1926 года / Сталинградский Губернский Статистический Отдел — Сталинград: издание Губисполкома, 1928.
  19. [demoscope.ru/weekly/ssp/rus_sos_97.php Перепись 1897]
  20. [forum.fstanitsa.ru/viewtopic.php?f=45&t=926&start=80 Всероссийская перепись населения: ответ казаков // «Вольная станица» (forum.fstanitsa.ru) апрель 2010]
  21. [forum.fstanitsa.ru/viewtopic.php?f=45&t=926&start=90 О судебном отказе в указании национальности (в нарушение Конституции РФ (ст.26 и 30) и Закона «О реабилитации репрессированных народов» (ст.8))]
  22. [protect.gost.ru/v.aspx?control=24&baseC=22&page=0&month=12&year=2014&search=&id=193551&pageK=C9164555-C7D1-4EA8-857D-544D71AB4BB5 ОК 018—2014. Общероссийский классификатор информации о населении]
  23. [161.ru/text/news/614941.html Дунаева А., Рыжков А., Корвель Д. Казаки идут в народ // Интернет-портал «161.ru» 28 января 2013.]
  24. «Народы Российской Федерации» / Минрегион России, Роскартография, Институт этнологии и антропологии РАН — ИПЦ «Дизайн. Информация. Картография», 2009.
  25. 1 2 3 [books.google.ru/books?id=CYaKBAAAQBAJ&pg=PT91&lpg=PT91&dq#v=onepage&q&f=false Андреев А., Андреев М. Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады] — ЛитРес (www.litres.ru/aleksandr-andreev/bogdan-hmelnickiy-v-poiskah-pereyaslavskoy-rady/), 16 сентября 2014. — ISBN 5457641244, ISBN 9785457641242.
  26. 1 2 3 4 [books.google.ru/books?id=re8PBAAAQBAJ&pg=PA282#v=onepage&q&f=false Петкевич К. Казацкое государство // Раннее государство, его альтернативы и аналоги : Сборник статей / под ред. Гринина Л. Е., Бондаренко Д. М., Крадина Н. Н. — Волгоград: «Учитель», 2006. — 560 с. — С. 282.] — ISBN 5-7057-0946-3.
  27. Бартольд В. В. История изучения Востока в Европе и в России — 1911; переизд. 2013. — С. 191.
  28. Шамбаров В. Е. Казачество: История вольной Руси. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2007.
  29. Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>; для сносок sol5_2_3 не указан текст
  30. [modernlib.ru/books/a_a_gordeev/istoriya_kazachestva/read/ Гордеев А. А. История казачества. — М., 2007.]
  31. 1 2 Ригельман А. И. Исторiя или повѣствование о Донскихъ козакахъ — М., 1846.
  32. по Л. Н. Макаровой, 1984 год
  33. Багновская Н. М. [sivertsi-siver.narod.ru/Bagnovskaya_N._Sevryuki_naselenie_Severnoy_zemli_v_XIV-XVI_vv._Vvedenie_pdf.pdf Севрюки: население Северной земли в XIV−XVI вв.: Научное издание]. — М.: Палеотип (Российская экономическая академия им. Г. В. Плеханова), 2002. — 48 с. — ISBN 5-94727-007-2.
  34. Голубовский П. [www.runivers.ru/bookreader/book9765/#page/3/mode/1up История Северской земли до половины XIV столетия]. — М.: Университетская типография (И. И. Завадзкого), 1881.
  35. 1 2 Садиков П. А., 1947, с. 132−166.
  36. [vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVI/1560-1580/Malcev_reci_1569/pril1.htm «Речи» Семена Елизарьева, с. Мальцева о походе татар и турок под Астрахань, 21 ноября 1569], цит. по Садиков П. А., 1947: «из тюрмы и Колмака и Ширяя и путивльцов детей боярских, Дениса Репина с товарыщи, которых на сторожех имали, и азстороханских казаков 70 человек, взяты на Волге с Прокофьева судна Цвиленева, и Резанских и Мещерских казаков и Ивана Фустова казаков княж Петрова полку Серебряного 20 и севрюков 21, всех нас, руси, с полтораста человек, на катарги подавал Мисюрю-каптану».
  37. 1 2 Ракитин А. С. [diderix.petergen.com/rgd-svr.htm Севрюки – коренное население Северской земли]. // [diderix.petergen.com/articles2.htm Сборник статей и материалов, посвящённый деревне Любощь и местам её окружающим] — Сайт «Diderix» (diderix.petergen.com) (2009). Проверено 10 августа 2014. [www.webcitation.org/6Bf5Ecnz4 Архивировано из первоисточника 25 октября 2012].
  38. [www.mke.su/doc/SEVRYuKI.html Севрюки]. // Малая курская энциклопедия / Сост. Ш. Р. Гойзман — Сайт «МКЭ» (www.mke.su) (2005—2011). Проверено 10 августа 2014. [www.webcitation.org/6Bf5FdYx5 Архивировано из первоисточника 25 октября 2012].
  39. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Висковатов А. В..
  40. [samlib.ru/s/sredin_n_e/meleshko.shtml Мелешко В. И. Могилёв в XVI−середине XVII в.: Конспект — Мн.: «Наука и техника», 1988.] — ISBN 5-343-00207-2.
  41. [www.jewish-mohilev.org/istoriya-evreev-mogileva.html Литин А. История евреев Могилёва // Сайт «Могилёв еврейский» (www.jewish-mohilev.org)] [web.archive.org/web/20110405072602/www.jewish-mohilev.org/istoriya-evreev-mogileva.html Архивировано] из первоисточника 05.04.2011.
  42. [asvieta.net/histunknovnwar.html Сагановіч Г. Невядомая вайна: 1654−1667. — Мн.: «Беларуская Палічка», 1995.]
  43. 1 2 3 4 Казачий словарь-справочник, 1966−1970.
  44. Савельев Е. Племенной и общественный состав казачества: Исторические наброски // «Донские областные ведомости», 02.08.1913. — № 167.
  45. Краткая хроника казачьих войск и войск, бывших на положении казачьих // Казачьи войска (Хроники гвардейских казачьих частей помещённые в книге Императорской гвардии) / Под редакций В. К. Шенка. — Справочная книжка Императорской Главной квартиры, 1912 (репринтное издание АО «Дорваль», 1992). — С. 15.
  46. Венсков А. В. Казаки против Наполеона. От Дона до Парижа — М.: «Вече», 2013.
  47. Долгополов А. [kazachiy-krug.ru/stati/iz-kazachego-zarubezhja/altajskoe-kazache-vojsko Алтайское казачье войско] // Журнал «Первопоходник», Август 1972. — № 8.
  48. Яворницький Д. І., 1991. — Т. 3, Гл. 15. — C. 328. (з посиланням на архів МЗС, малоросійські справи, 1710 р. № 3.) (укр.).
  49. [www.hist.msu.ru/ER/Etext/1653.htm Решение Земского собора о воссоединении Украины с Россией 1 октября 1653 г. // Электронная библиотека МГУ им. М. В. Ломоносова — Выверено по изданию: Российское законодательство X−XX вв.: в 9 т. — М.: Юридическая литература, 1985. — Т. 3. Акты Земских соборов — С. 450.]
  50. 1 2 Военная энциклопедия, 1911−1915.
  51. Антонович В. Уманский сотник Иван Гонта.
  52. Булгарин Ф. В. Иван Иванович Выжигин — 1829.
  53. Головинский П. Слободскіе Козачьи полки — СПб.: Тип. Н. Тиблена и Комп., 1864.
  54. 1 2 3 [www.encyclopediaofukraine.com/pages/F/R/FreeCossacks.htm Free Cossacks // Internet Encyclopedia of Ukraine (www.encyclopediaofukraine.com)  (Проверено 28 сентября 2012)]; Encyclopedia of Ukraine / Edited by Volodymyr Kubijovyc (vols. 1-2) and Danylo Husar Struk (vols. 3-5). — Toronto: University of Toronto Press, 1984−1993. — Vol. 1. (англ.)
  55. Беляев И. Д. О сторожевой, станичной и полевой службе на Польской Украйне Московского государства, до царя Алексея Михайловича — М., 1846.
  56. Тьеполо, Франческо. Рассуждение о делах Московии, 1560 — цит. по [www.drevlit.ru/texts/t/tepolo.php «Исторический Архив» — Т. 3. — М., 1940]
  57. Песков В. П. Муравский шлях
  58. «Устав Сибирских Городовых Казаков 1822 года» — Том 38 Полного собрания законов Российской империи царствования Государя Императора Александра
  59. Пузанов В. Белопоместные казаки и русская колонизация Сибири
  60. Савельев Е. П. Древняя история казачества.
  61. Берк К. Р. Путевые заметки о России / Пер. Ю. Н. Беспятых
    Беспятых Ю. Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. Введение. Тексты. Комментарии. — СПб.: БЛИЦ, 1997.
  62. Висковатов А. В., Ч.(Т.) 2, 4. — Илл. 203, 280, 601, 602.
  63. Висковатов А. В., Ч.(Т.) 2, 4. — Илл. 2527, 2530, 2531, 2532, 2533, 2536, 2547, 2552, 2557, 2558, 2559.
  64. История России: учеб. / А. С. Орлов и авторский коллектив. — 2008. — ISBN 978-5-482-01692-3.
  65. 1 2 Мациевский Г. О. [sisp.nkras.ru/e-ru/issues/2012/5/matsievsky.pdf Расказачивание как историческая проблема // Научный журнал «Современные исследования социальных проблем», 2012 — № 5(13).] — ISSN 2077—1770 (-print), ISSN 2218-7405 (−online).
  66. [mgko-moscow.ru/publ/ehtapy_polzuchego_raskazachivanija/1-1-0-11 От ползучего расказачивания до геноцида // Сайт «Московского городского казачьего общества» (mgko-moscow.ru), 18.10.2012.]
  67. Гарбузова Е. Н. [www.slavakubani.ru/read.php?id=1450 Политика «расказачивания» как попытка изменения традиционных представлений казаков // Историческая память населения Юга России о голоде 1932−1933 г.: Материалы научно-практической конференции / Под ред. Н. И. Бондаря, О. В. Матвеева. — Краснодар: Типография «Плехановец», 2009. — 454 с.]
  68. Мациевский Г. О. [sisp.nkras.ru/issues/2011/3/matsievsky.pdf Основные этапы политической истории российского казачества в ХХ веке // Научный журнал «Современные исследования социальных проблем», 2011 — № 3.] — ISSN 2077—1770 (-print), ISSN 2218-7405 (−online).
  69. 1 2 3 4 Свердлов Я. М. Циркулярное письмо ЦК РКП(б) от 24.01.1919 — ЦГАСА. — Ф. 60/100. — Ед. хр. 10 °C. — Л. 151−153. — упомин. и цит. по Арутюнов А. А., 1999 аттрибуция — там же: [www.pseudology.org/ArutunovLenin/20.htm Примечание 808.]
  70. Свердлов Я. М. «Ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах» от 23.01.1919 — упомин. и цит. по Арутюнов А. А., 1999
  71. 1 2 Директива Реввоенсовета 8 й армии № 1522 от 17.03.1919. — цит. по [www.specnaz.ru/article/?1137 Иванов С. Трагедия казачества // Газета «Спецназ России», август 2007. — № 8 (131).]
  72. Указ Президента Российской Федерации от 15 июня 1992 г № 632 «О мерах по реализации Закона Российской Федерации „О реабилитации репрессированных народов“ в отношении казачества»
  73. Постановление ЦИК СССР от 20 апреля 1936 года «О снятии с казачества ограничений по службе в РККА»
  74. 1 2 3 4 5 Масловский В. П. [www.geocities.com/terek_kaz/dokkaz/kazvov.htm Казаки в Великой Отечественной войне](недоступная ссылка — история). Сайт «Казачий стан» // geocities.com (4 октября 2001). Проверено 18 февраля 2013. [web.archive.org/web/20050221191216/geocities.com/terek_kaz/dokkaz/kazvov.htm Архивировано из первоисточника 21 февраля 2005].
  75. 1 2 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=2710 Недорубов Константин Иосифович] Сайт «Герои страны» // warheroes.ru (Проверено 10 апреля 2012)
  76. Крикунов П. К. [www.istmira.com/kazaki-mezhdu-gitlerom-i-stalinym/2446-15-j-kazachij-kavalerijskij-korpus-ss.html Казаки. Между Гитлером и Сталиным]. — 1-е. — М.: Яуза, Эксмо, 2005. — 608 с. — ISBN 5-699-09841-0.
  77. [russian7.ru/2015/04/kak-anglosaksy-kazakov-stalinu-vydav/ Зотов С. Как англосаксы казаков Сталину выдавали // Сайт «Русская семёрка» (russian7.ru) 22.04.2015]
  78. Тимофеев А. Русское лицо Квантунской армии // Газета «Служу Отечеству» — цит. по [www.sluzhuotechestvu.info/index.php/gazeta-sluzhu-otechestvu/2012/avgust-2012/item/269-русское-лицо-квантунской-армии.html Сайт «Служу Отечеству» (www.sluzhuotechestvu.info) август 2012]; [maxpark.com/user/3548645175/content/793826 неотредактир. авторский вариант на сайте «Maxpark.com», 26 августа 2011]
  79. [www.razdory-museum.ru/apartment.html Внутреннее убранство куреня // © Сайт Раздорского этнографического музея-заповедника (www.razdory-museum.ru)] [web.archive.org/web/20090415102403/www.razdory-museum.ru/apartment.html Архивировано] из первоисточника 15.04.2009.
  80. 1 2 Лозинский Р. Р. Страницы минувшего — Тула: Изд-во Тульского гос. педагог. университета им. Л. Н. Толстого, 2000. [megareshebaruhdme.linker.ru/lozinskij-rostislav-stranicy-minuvshego.html скачать]
  81. [ruskline.ru/analitika/2014/04/16/krestnyj_put_sergeya_krishtalya/ Скатов С. Крестный путь Сергея Кришталя // Информационно-аналитическая служба «Русская народная линия» (ruskline.ru) 15.04.2014]
  82. Коняева М., Коняев Н. Русский хронограф. От Рюрика до Николая II. 809−1894 гг.
  83. 1 2 3 Войсковая старшина // Казачий словарь-справочник, 1966−1970
  84. [slovari.yandex.ru/~книги/Военная%20энциклопедия/Войсковой%20старшина/ Войсковой старшина] // Военная энциклопедия, 1911−1915
  85. [www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol4/pub-04-01.pdf Численность казаков согласно переписи 2010 года (сразу после русских) ]
  86. [www.yuga.ru/news/285343/ Казаки потребовали признать себя народом, выйдя на митинг в Ростове // © Портал «ЮГА.ру» (www.yuga.ru) 27.01.2013.]
  87. 1 2 Мещеряков К. Е., 2014, С. 233−234.
  88. Мещеряков К. Е., 2014, С. 245−246.
  89. Веремеев Ю. [army.armor.kiev.ua/titul/rusarm1884-1917.php Таблицы званий Русской Армии Русская армия 1884—1917 гг.] // Сайт «Анатомия армии» (army.armor.kiev.ua)[web.archive.org/web/20130806073258/army.armor.kiev.ua/titul/rusarm1884-1917.php Архивировано] из первоисточника 06.08.2013.
  90. Перемены в обмундировании и вооружении войск Российской Императорской армии с восшествия на престол Государя Императора Александра Николаевича: составлено по Высочайшему повелению: тетради 1−111 : (с рисунками № 1−661). — СПб.: Военная типография, 1857−1881. — Илл. , .
  91. Иллюстрированное описание перемен в обмундировании и снаряжении войск Императорской Российской армии за 1881–1900 гг.: в 3 т.: в 21 вып. — Сост. в Техн. ком. Гл. интендантского упр. СПб., 1898–1903. — Илл. 123.
  92. // [www.museum.ru/museum/1812/Memorial/PG/demospg.html Фотографии Сергея Михайловича Прокудина-Горского (1863-1944), восстановленные в рамках народного проекта]

Литература

Научная и справочная

  • Алмазов Борис. Военная история казачества. — М.: Яуза; Эксмо, 2008.
  • Антонович В. Уманский сотник Иван Гонта // в следующих изданиях:
    Впервые: «Киевская старина» — К., 1882. — Кн. 11. — С. 250−276.;
    «Руська історична бібліотека» — Львов, 1897. — Т. XIX. (укр.);
    «Український історичний журнал», 1993. — № 9. — С. 72−86. (з передмовою В. Рички);
    Антонович В. Б. Моя сповідь: Вибрані історичні та публіцистичні твори / Упор. О. Тодійчук, В, Ульяновський. Вст. ст. та коментарі В. Ульяновського. — К.: Либідь, 1995. — 816 с. — («Пам’ятки історичної думки України») — ISBN 5-325-00529-4. — цит. по [litopys.org.ua/anton/ant18.htm Сайт «Ізборник» (litopys.org.ua)] Історія України IX−XVIII ст. Першоджерела та інтерпретації — проект електронної бібліотеки давньої української літератури. Проверено 3 декабря 2014. [www.webcitation.org/6DR9b3eTc Архивировано из первоисточника 5 января 2013]..
  • [www.pseudology.org/ArutunovLenin/11.htm Арутюнов А. А. Досье Ленина без ретуши. Документы. Факты. Свидетельства]. — М.: «Вече», 1999. — 656 с. — ISBN 5-7838-0530-0.
  • Белозёрова Е. В. Особенности вхождения казачьего офицерства Кубани в дворянское сословие Российской империи (конец XVIII — первая половина XIX вв.) // «Российский исторический журнал», 2006. — № 1. — С. 50−53.
  • [www.booksbooksbooks.ru/download/fotina/Bolshoy_tolkovy_slovar_donskogo_kazachestva.djvu Большой толковый словарь донского казачества: Ок. 18000 слов и устойчив. словосочетаний / Ростов. гос. ун-т; Ф-т филологии и журналистики; Каф. общ. и сравнительн. языкознания.] — М.: ООО «Русские словари» (ISBN 5-93259-031-9): ООО «Издательство АСТ» (ISBN 5-17-017230-3): ООО «Издательство Астрель» (ISBN 5-271-05845-X), 2003. — 608 с.
  • [slavakubani.ru/read.php?id=1974 Великая Н. Н. Об этнических особенностях казачьих групп. — М.: НЭИ «Академическая мысль», 2006.]
  • Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах. — 2-е изд. — СПб.: В тип. Имп. Академии наук — Часть первая. (С четырьмя таблицами), 1863. — XIII, 558 с.
  • Вернадский Г. В. [oldru.com/vernadsky/ver03/menu.htm Монголы и Русь]. — США, 1953.
  • [runivers.ru/lib/book4538/ Волк-Карачевский В. В. Борьба Польши с казачеством во второй половине XVII и начале XVIII века.] — К.: Тип. Императорского университета Св. Владимира, 1899.
  • Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
  • Гумилёв Л. Н. Древняя Русь и Великая Степь. — Кристалл, 1989. — ISBN 5-306-00332-X.
  • Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению: в 30 т., в 60 кн. / Под ред. А. В. Висковатова.
  • Казачий словарь-справочник — в 3-х т. / Сост. Губарев Г. В., редактор-издатель Скрылов А. И. — Кливленд, Охайо, США — Сан-Ансельмо, Калифорния, США, 1966−1970.
  • [runivers.ru/lib/book4722/ Казачьи войска — СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1909.— 496 с.] на сайте Руниверс
  • Казин В. Х., Казачьи войска. Краткая хроника казачьих войск и иррегулярных частей. Справочная книжка императорской главной квартиры — СПб., 1912.
  • Карамзин Н. М. История государства Российского: в 12 т.СПб., 1816−1829; [www.magister.msk.ru/library/history/karamzin/]; [www.kulichki.com/inkwell/text/special/history/karamzin/karahist.htm]; [az.lib.ru/k/karamzin_n_m/index.shtml#gr2].
  • Ключевский В. О. Курс русской истории: в 5 ч. — [www.runivers.ru/lib/book3102/9767/ СПб., 1904−1922. — 1146] с., [www.kulichki.com/inkwell/text/special/history/kluch/kluchlec.htm], [www.hrono.info/libris/lib_k/klyuch00.php]; [bibliotekar.ru/rusKluch/index.htm Русская история. Полный курс лекций] — М., 1988.; 1993.; [books.google.ru/books?id=kw_cux6A-uAC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false — в 2 кн. — ОЛМА-ПРЕСС, 2002.] — ISBN 5-224-03900-2, ISBN 5-224-03901-0; [books.google.ru/books?id=J6kFe8jty3MC&printsec=frontcover&hl=ru ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2004. — 831 с.] — ISBN 5-94849-564-7.
  • Мещеряков К. Е. [spbu.ru/disser2/251/disser/Meshcheryakov.pdf Эволюция внешней политики Российской Федерацции в Центральной Азии в 1991−2012 гг. : Диссертация на соискание учёной степени доктора исторических наук. Специальность 07.00.15] / Науч.консультант д.и.н., проф. В. Г. Бурков. — СПб.: СПбГУ, 2014. — 709 с.
  • Казаки // Народы России. Атлас культур и религий. — М.: «Дизайн. Информация. Картография», 2010. — 320 с. — ISBN 978-5-287-00718-8..
  • Полное собрание русских летописей. — СПб.М.: , 1846−2004. — Т. 1−43.
  • Псковские летописи / Под ред. А.Н. Насонова. — Вып. 2. — М.: Академия наук СССР, 1955.
  • Савельев Е. П. Древняя история казачества: Историческое исследование − В VI вып. — Новочеркасск, 1913−1918.
    Савельев Е. П. Древняя история казачества. — Издательство: Вече, 2007. — ISBN 978-5-9533-2143-3..
  • Савельев Е. П. [evgrsaveliev.narod.ru/historydon.html Часть 1. Древность казачества] // История Дона и Донского казачества (в 4-х частях). — 1918.
  • Савельев Е. П. [passion-don.org/history-1.html История казачества с древнейших времен до конца XVIII века. Историческое исследование в трёх частях]. — 1915.
  • Садиков П. А. Поход татар и турок на Астрахань в 1569 г. // «Исторические записки». — 1947. — Т. 22.
  • Сибирское казачество // Сибирь. Атлас Азиатской России. — М.: «Топ-книга», «Феория», «Дизайн. Информация. Картография», 2007. — 664 с. — ISBN 5-287-00413-3..
  • Соловьёв С. М. История России с древнейших времён: в 29 т. — [www.runivers.ru/lib/book4544/ СПб., Изд.: Товарищество «Общественная польза», 1851—1879.]; М.: Голос; Колокол-Пресс, 1993—1998.; М., 2001.; [www.magister.msk.ru/library/history/history1.htm]; [az.lib.ru/s/solowxew_sergej_mihajlowich/].
  • Станиславский А. [krotov.info/history/17/1610/stanislav_00.htm Гражданская война в России XVII в. Казачество на переломе истории]. — М.: «Мысль», 1990. — 25 000 экз.
  • Фиров П. Т. [history-help.nsknet.ru/knigi/f/firov-pt-getmany-ukrainskogo-kazachestva Гетманы украинского казачества. Биографические справки. — Севастополь: Издательство СевНТУ, 2005. — 64 с.] ISBN 996-7443-72-4 (ошибоч.), ББК 63.3 (4 УКР).
  • Хорошхин М. Казачьи войска — СПб., 1881.
  • Щербина Ф. А., чл.-кор. Акад. наук. История Кубанского казачьего войска: История края — Екатеринодар: Тип. Кубан. обл. правл., 1910. — Т. 1.
  • Щербина Ф. А., чл.-кор. Акад. наук. История Кубанского казачьего войска: История войны казаков с закубанскими горцами: С военно-исторической картой Кубанской области за время с 1800 по 1860 г. — Екатеринодар: Тип. Т-ва печ. и изд. дела п/ф «Печатник», 1913. — Т. 2.
  • Казаки // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Козачество // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • [www.krskstate.ru/80/narod/etnoatlas/0/etno_id/11 Казаки] // [www.krskstate.ru/80/narod/etnoatlas Этноатлас Красноярского края] / Совет администрации Красноярского края. Управление общественных связей; гл. ред. Р. Г. Рафиков; редкол.: В. П. Кривоногов, Р. Д. Цокаев. — 2-е изд., перераб. и доп. — Красноярск: Платина (PLATINA), 2008. — 224 с. — ISBN 978-5-98624-092-3.
  • Эварницкій Д. І. Исторія запорожскихъ козаковъ: в 3-хъ т. — СПб.: 1892−1897.;</br>Яворницький Д. І. Історія запорізьких козаків: у 3-х т. / З російської переклав Іван Сварник. — Львів: «Світ», 1990; К.: «Наукова думка», 1991. (укр.);</br>Яворницкий Д. И. История запорожских казаков: в 3 т. — М.; [www.cossackdom.com/book/bookyvor/ К.: «Наукова думка»], 1990. (рус.).
  • Newland Samuel J. Cossacks in the German army, 1941−1945. — L.; Portland, Or.: F. Cass, 1991.
  • Лазарев С. Е. Сергей Михайлович Сивков о жизни и о себе (Наши интервью с известными учёными) // Военно-исторический архив. 2016. № 6 (198). — С. 75—84.

Художественная

Публицистика

  • Анкудинов К., Карасёв А. [www.russ.ru/pole/Kazaki-narod-ili-social-naya-struktura Казаки: народ или социальная структура? // «Русский журнал» (russ.ru), 20.10.2011.]

Ссылки

  • [www.cossackdom.com/indexr.html Казачество XV—XXI вв. Обширная тематическая электронная библиотека]
  • [www.kazak-history.ru/index.php История казачества в России]
  • [www.panorama.ru/works/patr/kdoc/hro.html Хронология казачьего движения]
  • [articlekz.com/taxonomy/term/228 Казаки. Научная периодика]
  • [rus-army.com/index.php/kazachestvo Статьи по истории казачества на сайте «Русская армия: история и современность»]
  • [www.culture.ru/objects/430 Выдающиеся народные исполнители казачьих протяжных песен Т. Р. Миронов и К. Л. Морозов из станицы Червлённая Чеченской Республики] (culture.ru)
  • [www.academia.edu/13451193/Запорожские_и_черноморские_казаки_в_Хаджибее_и_Одессе._1998 Запорожские и черноморские казаки в Хаджибее и Одессе. 1998]

Отрывок, характеризующий Казаки

Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.
Он не только не сделал ничего этого, но, напротив, употребил свою власть на то, чтобы из всех представлявшихся ему путей деятельности выбрать то, что было глупее и пагубнее всего. Из всего, что мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, идти на Петербург, идти на Нижний Новгород, идти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел потом Кутузов, – ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, то есть оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам грабить город, потом, колеблясь, оставить или не оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск и по разоренной Смоленской дороге, – глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия. Пускай самые искусные стратегики придумают, представив себе, что цель Наполеона состояла в том, чтобы погубить свою армию, придумают другой ряд действий, который бы с такой же несомненностью и независимостью от всего того, что бы ни предприняли русские войска, погубил бы так совершенно всю французскую армию, как то, что сделал Наполеон.
Гениальный Наполеон сделал это. Но сказать, что Наполеон погубил свою армию потому, что он хотел этого, или потому, что он был очень глуп, было бы точно так же несправедливо, как сказать, что Наполеон довел свои войска до Москвы потому, что он хотел этого, и потому, что он был очень умен и гениален.
В том и другом случае личная деятельность его, не имевшая больше силы, чем личная деятельность каждого солдата, только совпадала с теми законами, по которым совершалось явление.
Совершенно ложно (только потому, что последствия не оправдали деятельности Наполеона) представляют нам историки силы Наполеона ослабевшими в Москве. Он, точно так же, как и прежде, как и после, в 13 м году, употреблял все свое уменье и силы на то, чтобы сделать наилучшее для себя и своей армии. Деятельность Наполеона за это время не менее изумительна, чем в Египте, в Италии, в Австрии и в Пруссии. Мы не знаем верно о том, в какой степени была действительна гениальность Наполеона в Египте, где сорок веков смотрели на его величие, потому что эти все великие подвиги описаны нам только французами. Мы не можем верно судить о его гениальности в Австрии и Пруссии, так как сведения о его деятельности там должны черпать из французских и немецких источников; а непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии. Но нам признавать его гениальность, чтобы скрыть свой стыд, слава богу, нет причины. Мы заплатили за то, чтоб иметь право просто и прямо смотреть на дело, и мы не уступим этого права.
Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде. Приказания за приказаниями и планы за планами исходят из него со времени его вступления в Москву и до выхода из нее. Отсутствие жителей и депутации и самый пожар Москвы не смущают его. Он не упускает из виду ни блага своей армии, ни действий неприятеля, ни блага народов России, ни управления долами Парижа, ни дипломатических соображений о предстоящих условиях мира.


В военном отношении, тотчас по вступлении в Москву, Наполеон строго приказывает генералу Себастиани следить за движениями русской армии, рассылает корпуса по разным дорогам и Мюрату приказывает найти Кутузова. Потом он старательно распоряжается об укреплении Кремля; потом делает гениальный план будущей кампании по всей карте России. В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего, как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург. Изложив так же подробно свои виды и великодушие перед Тутолминым, он и этого старичка отправляет в Петербург для переговоров.
В отношении юридическом, тотчас же после пожаров, велено найти виновных и казнить их. И злодей Растопчин наказан тем, что велено сжечь его дома.
В отношении административном, Москве дарована конституция, учрежден муниципалитет и обнародовано следующее:
«Жители Москвы!
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш муниципалитет или градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.
Городовая полиция учреждена по прежнему положению, а чрез ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров, или полицмейстеров, и двадцать комиссаров, или частных приставов, поставленных во всех частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них беспрепятственно отправляется божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но, чтобы достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех монархов. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! Восстановите публичное доверие, источник счастия государства, живите, как братья, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам, и скоро ваши слезы течь перестанут».
В отношении продовольствия войска, Наполеон предписал всем войскам поочередно ходить в Москву a la maraude [мародерствовать] для заготовления себе провианта, так, чтобы таким образом армия была обеспечена на будущее время.
В отношении религиозном, Наполеон приказал ramener les popes [привести назад попов] и возобновить служение в церквах.
В торговом отношении и для продовольствия армии было развешено везде следующее:
Провозглашение
«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.