Казнь Джейн Грей

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Поль Деларош
Казнь Джей Грей. 1833
фр. Le Supplice de Jane Grey
Холст, масло. 246 × 297 см
Лондонская Национальная галерея
К:Картины 1833 года

«Казнь Джейн Грей» — историческое полотно Поля Делароша, написанное в 1833 году и впервые выставленное на Парижском салоне 1834 года. Картина, почти полвека считавшаяся утраченной, была возвращена публике в 1975 году. К удивлению профессиональных искусствоведов, полагавших, что академическое полотно будет не интересно современному зрителю, «Казнь Джейн Грей» стала одним из самых популярных экспонатов Национальной галереи.





Сюжет

Подробное рассмотрение темы: Джейн Грей, Кризис 1553 года

12 февраля 1554 года королева Англии Мария Тюдор казнила заточённую в Тауэре претендентку, «королеву на девять дней» Джейн Грей и её мужа Гилфорда Дадли. Утром на Тауэр-Хилл был публично обезглавлен Гилфорд Дадли, затем во внутреннем дворике Тауэра, у стен церкви Святого Петра, обезглавили Джейн Грей. Последние минуты её жизни изложены в отчёте нунция Коммендони и протестантской житийной литературе. По мнению кураторов Национальной галереи эти рассказы — миф, порождённый антикатолической пропагандой вскоре после казни Джейн[1]; впрочем, современные историки обычно принимают их за истину. По преданию, перед казнью Джейн дозволили обратиться к узкому кругу присутствовавших и раздать немногие оставшиеся при ней вещи своим спутникам. Молитвенник с предмертным письмом, предназначенный для передачи сёстрам, достался коменданту Тауэра Джону Бриджесу, перчатки и платки — Элизабет Тилни, прислуживавшей Джейн в заключении[комм. 1]. В последний момент, после того, как палач по традиции попросил у жертвы прощения, силы покинули Джейн. С завязанными глазами она потеряла ориентацию и не смогла самостоятельно найти дорогу к плахе[2]: «Что теперь делать? Где она [плаха]?» (англ. What shall I do? Where is it?[3]). Со слов Коммендони, никто из спутников не решился подойти к Джейн, и к плахе её привёл случайный человек из толпы[3].

Именно этот момент предсмертной слабости запечатлён на картине Делароша[4]. Художник намеренно отступил от хорошо известных исторических обстоятельств казни, изобразив не открытый дворик, а мрачное подземелье Тауэра. Джейн одета в белое — что совершенно невероятно для XVI века[комм. 2]; в действительности она была одета в те же простые чёрные одежды, что и на суде в ноябре 1553 года[5][6]. Две женщины, рыдающие слева у стены — прислуживавшие Джейн и присутствовавшие при казни Элизабет Тилни и её родственница «леди Аллан» (или «Эллен»), полное имя которой не сохранилось[7]. Человек в мехах, сопровождающий Джейн — не легендарный «человек из толпы», а реальный тюремщик Джон Бриджес[8]. Имя палача осталось неизвестным.

Создание картины

Последовательность эскизов
Поиск композиции  
Проработка фигур  
Рисунок для переноса на холст  

«Казнь Джейн Грей» была написана в первые годы Июльской монархии, в период, когда академическое искусство Франции шло по «среднему пути» (фр. juste milieu) между классицизмом и романтизмом[8], а «исторический жанр» (фр. genre historique) большого полотна, впервые заявивший о себе на Салоне 1833 года, только входил в моду[9]. Деларош уже считался признанным мастером: в 1833 году он стал профессором Школы изящных искусств и принял руководство художественной студией и школой своего учителя Антуана Гро[8]. Ученики Делароша, скорее всего, участвовали в создании «Казни Джейн Грей», но об этом не сохранилось ни документальных свидетельств, ни каких-либо следов на самом полотне[10]. Заказчиком полотна, вероятно, был его будущий владелец Анатолий Демидов, заплативший в 1834 году за картину восемь тысяч франков[11][комм. 3].

В соответствии с академическим каноном Деларош, изучив предмет будущей картины, начал с эскизной проработки её композиции, затем выполнил детальные рисунки главных действующих лиц, выверив на бумаге их позы и выражения лиц, а затем перенёс их очертания с бумаги на холст[12]. В работе над «Принцами в Тауэре» (1831) Деларош отрабатывал композицию на скульптурных изображениях из воска и гипса, но в работе над «Джейн Грей» они вряд ли были необходимы; скорее всего, художник ограничился зарисовками с живой натуры[13].

Первый из сохранившихся эскизов Делароша датирован 1832 годом. Его главное отличие от законченной картины — в цвете: картина написана в сочных, тёплых цветах, в эскизе они сосуществуют с холодными зелёным и тёмно-синими пятнами[10]. Композиция же эскиза весьма близка к законченной картине, за исключением рисунка интерьера и фигуры палача[14]. В этюде интерьер — не готический, а романский; палач держит не топор, а меч[10][14]. Вероятно, Деларош воспроизвёл в этюде легенду о казни Анны Болейн, а затем вернулся к историческому описанию казни Джейн Грей[15]. Он наверняка изучил доступные исторические источники, но полный свод его источников не известен; в каталогах Салона упомянут только франкоязычный «Мартиролог протестантов» 1588 года[8][комм. 4]. Предположительно, художник использовал и гравированные копии «Казни Джейн Грей» Джона Опи[en]: поза камеристки в этюдах Делароша почти повторяет картину Опи[16]. Анализ последовательности эскизов показывает, что Деларош уже в самом начале определился с фигурами камеристок и тюремщика (их рисунки, предназначенные для переноса на холст, хранятся в Лувре и в Британском музее[13]), а затем сосредоточился на фигуре Джейн, вслепую ищущей путь на плаху, и на трактовке образа палача[17]. Моделью Джейн, предположительно, послужила актриса «Комеди Франсэз» Анаи́с Обе́р[en] («мадемуазель Анаис»)[17].

Деларош писал картину на дважды грунтованном холсте, не используя картоны и имприматуру соусом, в то время практически обязательную в академической живописи[18]. Очертания каждой фигуры он переносил на холст по отдельности — на рентгенограмме видно, что каждая из них была нарисована углём на собственной масштабной сетке[18]. Подмалёвок был выполнен нейтрально-серыми и коричневатыми красками, с редкими включениями зелёных и синих тонов[19]. Уже на этом этапе художник прописал контуры и детали столь точно, что подмалёвок должен был выглядеть как гризайлевый список с законченной картины[19]. Затем, по высохшему подмалёвку, он завершил её, используя всего один-два слоя краски; там где требовались тонкие, едва заметные цветовые переходы, второй слой нанесён по ещё сырому первому[20]. Платье Джейн написано свинцовыми белилами на ореховом масле с примесями охры, кобальтовой сини и кассельской коричневой: при переходах от света к тени меняются лишь доли пигментов[20]. Пятна чистых пигментов почти не встречаются, исключения — чистый кармин одежд камеристок и теней на штанах палача[21]. Даже чёрные одежды Бриджеса написаны не чистой сажей, но смесью сажи, краппа, берлинской лазури и жёлтых пигментов (такую же смесь позже использовал Эдуард Мане)[21]. Вероятно, консерватизм в выборе красок (все они, кроме тенаровой сини и синтетического ультрамарина, использовались ещё в XVIII веке) и полный отказ от битумных пигментов и позволили полотну пережить наводнение 1928 года и последующие полвека хранения в неприспособленных помещениях[21].

Реакция современников

Парижане впервые увидели «Казнь Джейн Грей» на открытии Салона 1 марта 1834 года. Центральным событием этой выставки обещала стать долгожданная картина Энгра «Мученичество святого Симфориона», начатая художником ещё в 1824 году. Профессиональная критика разделилась: из 63 отзывов о картине Энгра 25 были похвальными, 35 — отрицательными[22]. Примерно так же, практически поровну, разделились и мнения о картине Делароша: половина критиков, следуя мнению публики, восхваляла её, другая половина поносила. Относительно сдержанные критики вроде Гюстава Планше осуждали деларошевскую практику работы с макетами и «театральность» композиции, в которой все фигуры, подобно актёрам на сцене, выстроены в ряд вблизи плоскости полотна[23]. Личность заказчика, при тогдашних антироссийских настроениях, лишь подстегнула критику Делароша коллегами по цеху вроде Делакруа[24]. Парижская публика же встретила картину Энгра холодно, а «Казнь Джейн Грей» — восторженно. Деларош стал триумфатором Салона 1834 года, Энгр со скандалом покинул Париж и уехал в Рим.

После ретроспективного показа работ Делароша в 1857 году на картину обрушился Теофиль Готье. К этому времени Готье уже переболел критикой академизма и относился к Деларошу подчёркнуто нейтрально; признавая за художником совершенство техники, Готье упрекал его в раболепном следовании вкусам буржуазии[25]. Деларош, с его выверенной композицией и отточенной живописной техникой — идеальный художник для зрителя, пришедшего в Салон полюбоваться не искусством, но историческими анекдотами[26]. Готье предрёк ему и его школе скорое забвение: «Что останется в будущем от Делароша? То же, что осталось в театре от Делавиня»[27]. Ту же аналогию между Деларошем и уже полузабытым Делавинем приводил и Александр Дюма[28]. Генри Джеймс, которому в 1857 году было 14 лет, вспоминал в зрелом возрасте о сильном впечатлении от картин Делароша; с годами его отношение изменилось: «Он [Деларош] был идолом нашей юности, но [сейчас] мы относимся к нему на удивление холодно. В действительности это он, Деларош, смертельно холоден. Его [последние картины] — редкая смесь энергичной композиции и плоского, вульгарного исполнения»[29].

Копии и подражания

По мотивам картины была выполнена карикатура в одноимённой газете: в роли тюремщика выступил Луи-Филипп, в роли жертвы — Свобода[30].

Под непосредственным впечатлением от «Казни» Делароша написана «Казнь Инессы де Кастро» Карла Брюллова. Брюллов, экспонировавший на Салоне 1834 года «Последний день Помпеи», на спор подрядился написать новую картину всего за семнадцать дней. Результат, по мнению Михаила Алленова — «трагифарс, разыгрываемый актёрами провинциального театра и рассчитанный на невзыскательный вкус. Всё поставлено на грань вызывающей вульгарности: „хотите Делароша? — нате вам Делароша!“ …Если бы вам удалось сопоставить работы Брюллова и Делароша, то последний в своих картинах является самой грацией и тактом»[31]. По мнению Александр Бенуа, считавшего Делароша «настоящим упадочником»[32], Брюллов и вовсе был «русским Деларошем»[33], а Деларош — «местным [то есть парижским] Брюлловым»[34]. Заслуга их обоих в том, писал Бенуа, что «они влили новую кровь в истощённый, засохший было на классической рутине академизм и тем продолжили искусственно его существование на многие годы»[35].

В литературе описано прямое влияние «Казни» Делароша на «Подписание смертного приговора Торбену Оксу» Эйлифа Петерсена (1875—1876)[36].

Забвение и возвращение

По смерти Демидова в 1870 году картину приобрёл коллекционер Генри Итон, барон Чейлзмор[en] (1816—1891). В декабре 1902 года, в соответствии с завещанием его сына Уильяма Итона[en] (1841—1902), «Казнь Джейн Грей» перешла во владение филиала Национальной галереи в Миллбэнке[en] (галерея Генри Тейта, ныне Тейт Британия), специализировавшегося на современном зарубежном искусстве[37][37]. К этому времени интерес к академической живописи давно иссяк, и полотно Делароша не представляло особой ценности для кураторов. Вначале «Джейн Грей» периодически выставляли, затем немодную картину спрятали в подвал[37].

Ранним утром в воскресенье 7 января 1928 года подвалы галереи затопила разлившаяся Темза[37]. Спасатели и реставраторы сосредоточили усилия на восстановлении ценнейших, по меркам того времени, работ — четырнадцати картин Тёрнера и тысяч повреждённых графических листов[37]. Академические полотна Делароша и Джона Мартина в первоочередной список не попали и восстановлены не были; два года спустя кураторы музея докладывали, что эти картины «вряд ли будут когда-нибудь признаны ценными с художественной точки зрения»[37]. «Джейн Грей» оставили в подвале и забыли, а в 1959 году официально признали утраченной[37].

Весной 1973 года куратор галереи Тейт Кристофер Джонстон, разыскивавший материалы для диссертации о современнике Делароша Джоне Мартине, убедил реставраторов галереи развернуть для просмотра свёрнутые холсты, десятилетиями пылившиеся под рабочими столами[37]. Один из них оказался «утраченной» «Гибелью Помпей» Мартина, другой — «Джейн Грей» Делароша. Несмотря на все невзгоды, картина в целом была, по словам Джонстона, «в достойном состоянии» (англ. in sound condition)[37].

В 1975 году отреставрированная картина была вновь выставлена в Национальной галерее[38]. Никто из организаторов не мог тогда и рассчитывать, что академическое полотно будет способно привлечь массы зрителей; куратор выставки оправдывался в прессе: «Я вовсе не преследую цели реабилитировать Делароша. Единственное, чем он может заинтересовать наше поколение — это вопросом о том, что же сделало его таким популярным в его время…»[38]. Неожиданно для организаторов, картина привлекла зрителей и в течение десятилетий остаётся одним из самых популярных экспонатов галереи[6].

Напишите отзыв о статье "Казнь Джейн Грей"

Комментарии

  1. ↑ De Lisle, 2009, p. 39: Элизабет Тилни служила многие годы. Вероятно, она уже была постоянно рядом с Джейн, когда той было ещё одиннадцать лет.
  2. ↑ Светская мода середины XVI века предписывала дамам либо чёрные, либо тёмно-пурпурные одежды. Осуждённые обычно носили скромные тёмные одеждыJ. Stephen Edwards. [www.executedtoday.com/2010/02/12/1554-lady-jane-grey-nine-days-queen/ 1554: Lady Jane Grey, the Nine Days’ Queen] (2010).
  3. ↑ Немецкий купец и мемуарист Винсент Нолте утверждал, что это он первым посулил Деларошу восемь тысяч франков, а затем Демидов якобы перебил его предложение, заплатив двенадцать тысяч. Этот рассказ считался недостоверным уже при его публикации в 1854 году, см. Nolte, Vincent Fifty years in both Hemisperes // Littell's The Living Age. — 1854. — Vol. 43.
  4. ↑ Bann, 1997, p. 145: «Мартиролог», использованный Деларошем, был французским переложением «Деяний и памятников протестантских мучеников» Джона Фокса.

Примечания

  1. ↑ [www.nationalgallery.org.uk/about-us/press-and-media/press-and-media/press-releases/painting-history-delaroche-and-lady-jane-grey Painting History: Delaroche and Lady Jane Grey]. National Gallery (2009).
  2. ↑ J. Stephen Edwards. [www.executedtoday.com/2010/02/12/1554-lady-jane-grey-nine-days-queen/ 1554: Lady Jane Grey, the Nine Days’ Queen] (2010).
  3. ↑ 1 2 Ives, 2009, p. 277.
  4. ↑ Ives, 2009, p. 278: «Delaroche’s search for the dramatic led him to the most poignant moment in the execution when Jane had to be helped to find the block.».
  5. ↑ De Lisle, 2009, p. 137.
  6. ↑ 1 2 [news.bbc.co.uk/dna/place-lancashire/plain/A478118 'The Execution of Lady Jane Grey' by Paul Delaroche]. BBC News (2001).
  7. ↑ De Lisle, 2009, p. 122.
  8. ↑ 1 2 3 4 Kirby and Roy, 1995, p. 166.
  9. ↑ Bann, 1997, p. 14.
  10. ↑ 1 2 3 Kirby and Roy, 1995, p. 168.
  11. ↑ Bann, 1997, pp. 20, 146, 179.
  12. ↑ 1 2 Kirby and Roy, 1995, p. 167.
  13. ↑ 1 2 Kirby and Roy, 1995, p. 169.
  14. ↑ 1 2 Bann, 1997, p. 119.
  15. ↑ Bann, 1997, p. 286 (примечание 138).
  16. ↑ Bann, 1997, pp. 119,122.
  17. ↑ 1 2 Bann, 1997, pp. 122.
  18. ↑ 1 2 Kirby and Roy, 1995, pp. 168-169.
  19. ↑ 1 2 Kirby and Roy, 1995, p. 170.
  20. ↑ 1 2 Kirby and Roy, 1995, p. 171.
  21. ↑ 1 2 3 Kirby and Roy, 1995, p. 172.
  22. ↑ Shelton, A. C. [www.jstor.org/discover/10.2307/3177229?uid=3738936&uid=2129&uid=2&uid=70&uid=4&sid=21103521777083 Art, Politics and Politics of Art: Ingres' Saint Symphorien at the 1834 Salon] // The Art Bulletin. — 2001. — Vol. 83, № 4 (December). — P. 711-739.
  23. ↑ Kirby and Roy, 1995, pp. 166, 167.
  24. ↑ Bann, 1997, p. 179, приводит пример анекдота Делакруа о «художнике» и «боярине».
  25. ↑ Bann, 1997, pp. 22, 25.
  26. ↑ Bann, 1997, p. 25.
  27. ↑ Bann, 1997, p. 22, 28.
  28. ↑ Bann, 1997, p. 28.
  29. ↑ Bann, 1997, p. 26.
  30. ↑ Boime, 2004, p. 340.
  31. ↑ Алленов, М. М. Карл Брюллов. — М.: Белый Город, 2000. — С. 24. — ISBN 9785779302296.
  32. ↑ Бенуа, А. Н. Русская школа живописи. — М.: Арт-родник, 1997. — С. 44. — ISBN 5888960195.
  33. ↑ Бенуа, 1995, с. 135: «…как Деларош и русский Деларош - Брюллов [воспользовались] романтизмом и первыми открытиями реализма…».
  34. ↑ Бенуа, 1995, с. 110: «…[парижские] критики, которым местные Брюлловы, во главе с Деларошем, начинали надоедать…».
  35. ↑ Бенуа, 1995, с. 129.
  36. ↑ Moi, T. [books.google.ru/books?id=Q6KbwKoaCloC Henrik Ibsen and the Birth of Modernism: Art, Theater, Philosophy]. — Oxford University Press, 2006. — С. 202, 203. — ISBN 9780199295876.
  37. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Riopelle, 2010, p. 17.
  38. ↑ 1 2 Bann, 1997, p. 22.

Источники

  • Бенуа, А. Н. История русской живописи в 19 веке. — Республика, 1995. — ISBN 5250025242.
  • Bann, S. [books.google.ru/books?id=g_CK4dffbFwC Paul Delaroche: History Painted]. — Reaktion Books, 1997. — 304 p. — ISBN 9781861890078.
  • Boime, A. [books.google.ru/books?id=24Hgr0U8K3QC Art in an Age of Counterrevolution, 1815-1848]. — University of Chicago Press, 2004. — ISBN 9780226063379.
  • De Lisle, L. [books.google.ru/books?id=ndfJm1Wr3TQC The Sisters Who Would Be Queen: Mary, Katherine, and Lady Jane Grey: A Tudor Tragedy]. — Random House LLC, 2009. — 352 p. — ISBN 9780345516688.
  • Ives, E. [books.google.ru/books?id=3aHajwEACAAJ Lady Jane Grey: A Tudor Mystery]. — Wiley-Blackwell, 2009. — 392 p. — ISBN 9781405194136.
  • Kirby, J. and Roy, A. Paul Delaroche: A Case Study of Academic Painting // [books.google.ru/books?id=pdFOAgAAQBAJ Historical Painting Techniques, Materials, and Studio Practice: Preprints of a Symposium, University of Leiden, the Netherlands, 26–29 June 1995]. — Getty Publications, 1995. — P. 166-173. — ISBN 9780892363223.
  • Riopelle, C. Lost and Found // [www.nationalgallery.co.uk/products/exhib_catalogues/painting_history_delaroche_and_lady_jane_grey/p_1018436 Painting History: Delaroche and Lady Jane Grey]. — 2010. — 180 p. — ISBN 9781857094794.


Отрывок, характеризующий Казнь Джейн Грей

Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Казнь_Джейн_Грей&oldid=80810906»