Кайракутэй Блэк

Кайракутэй Блэк
快楽亭ブラック
Профессиональная информация
Профессия	актёр
Амплуа кабуки	оннагата, ракугока
Приёмные отцы	Минэ Исии
Карьера	1876—?
Персональная информация
Имя при рождении	Генри Джеймс Блэк
Дата рождения	22 декабря 1858(1858-12-22)
Место рождения	Аделаида, Австралия
Дата смерти	19 сентября 1923(1923-09-19) (64 года)
Место смерти	Иокогама, Япония
Отец	Джон Рэдди Блэк
Жена	Ака Исии (развод)
Дети	Сэйкити Исии (приемный сын)

Кайракутэй Блэк (яп. 快楽亭ブラック Кайракутэй Буракку, 22 декабря 1858 г, Аделаида, Австралия — 19 сентября 1923 г, Йокогама, Япония), урожденный подданый Британской Империи Генри Джеймс Блэк, позднее подданый Японии Блэк Исии (яп. 石井貎刺屈 Исии Буракку или Исии Буракуцу) — актёр кабуки (в амплуа оннагата), артист-рассказчик жанров ракуго и кодан (англ.), фокусник. Первый и в течение долгого времени единственный актер вышеперечисленных специфически японских жанров неяпонского происхождения; с большой вероятностью, также автор первой японской грамзаписи.

Биография и карьера

Отцом актёра был Джон Рэдди Блэк (англ.), публицист, фотограф и певец шотландского происхождения, сделавший значительную вокальную и издательскую карьеру в странах Юго-Восточной Азии, в том числе основавший и выпускавший газету Дальний Восток и несколько других изданий.

Родившись в 1858 в Австралии, Генри Блэк с трехлетнего возраста жил в Японии. В начале свой карьеры Блэк примерно десять лет преподавал в Йокогаме английский язык и даже написал и издал учебное пособие — параллельно в качестве хобби пробуя свои силы как сценический рассказчик, развлекая публику историями об исторических личностях Европы и поражая зрителей тем, что иностранец не только свободно владеет японским, но и способен вызвать своими рассказами смех у местного населения (позднее ряд рассказов был опубликован).

В начале 1890-х годов популярность изучения английского сильно упала, и Блэк всерьез занялся карьерой в ракуго, несмотря на противодействие своих родителей и брата, считавших это недостойной и нестабильной профессией. Мастером молодого актера в освоении актерского мастерства охотно стал известный литератор и ракугока Санъютэй Энтё (англ.).

С начала 1891 года Генри Блэк начинает профессионально выступать под сценическим именем Кайракутэй Блэк (яп. 快楽亭ブラック Кайракутэй Буракку, «беседка удовольствий Блэка»), а вскоре также начал играть в пьесах кабуки, быстро завоевав, помимо популярности актёра и исполнителя ракуго, славу в амплуа оннагата (в женских ролях).

Такая деятельность встретила резкое неприятие его семьи, в особенности брата, который дошел до развязывания скандала прямо на спектакле молодого актёра. В ответ на это, в течение последующего года Блэк практически порывает со своей семьей и принимает японское подданство под именем Блэк Исии, по фамилии усыновившего его кондитера Минэ Исии. Блэк женился на дочери приемного отца, Аке, но брак не был долгим, окончившись разводом примерно через два года.

В 1903 году Блэк стал автором, возможно, первой грампластинки в Японии, записав и издав один из своих рассказов с помощью инженера Фреда Гайсберга (яп.) «Британской Граммофонной Компании» (англ.). В 1904 году становится широко известна одна из его миниатюр «Пивное пари» (Би:ру но какэноми, The Beer Drinking Bet), оставшаяся популярной в Японии в ракуго-выступлениях и по сей день.

К концу первого десятилетия 20 века популярность актёра пошла на убыль. В депрессии Блэк в 1908 году попытался совершить самоубийство, отравившись мышьяком, однако выжил. Постепенно прекращая свою карьеру, Блэк прожил еще 15 лет со своей японской семьей и приемным сыном Сэйкити Исии (также актёром). Блэк Исии умер в 64-летнем возрасте 19 сентября 1923 года от инсульта и был похоронен на кладбище Иокогамы для иностранцев рядом со своим отцом Джоном Блэком.

Книги о Кайракутэй Блэке

• Масааки Хираока, «Ядовитые ракуго Кайракутэй Блэка» (яп. 快楽亭ブラックの毒落語 Кайракутэй Буракку но доку ракуго)
• Тэйдзи Кодзима, «Подлинная биография Кайракутэй Блэка» (яп. 決定版 快楽亭ブラック伝 Кэттэйбан Kairakutei Burakku дэн)

Отрывок, характеризующий Кайракутэй Блэк

В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.