Кайтагское уцмийство

Уцмийство Кайтагское
Абсолютная монархия
←   ←   ← VIII — 1820 1838 — 1860 →   →
Столица	Баршамай Кала-корейш Уркарах Маджалис
Язык(и)	Кайтагский,Кумыкский
Религия	Ислам

К:Появились в 1838 годуК:Исчезли в 1820 годуК:Исчезли в 1860 году

Кайтагское уцмийство — одно из самых влиятельных феодальных владений Дагестана в V—XVII веках, которое занимало территории современных Кайтагского, Дахадаевского районов и часть от Сергокалинского, Каякентского и Дербентского районов.

Кайтагцы являются этнической группой даргинцев, известной с IX века, когда в арабских источниках встречается упоминание о территории их проживания — Хайдаке. С незапамятных времён в средней части бассейна реки Уллу-чай находилось Кайтагское уцмийство. Происхождение титула правителя «уцмий» неясно: согласно одной из версий оно происходит от арабского слова «исми» («именитый»), по другой — от даргинского «уци», означающего «брат». Титул передавался не от отца к сыну, а одному из старших в роде, что часто приводило к столкновениям между претендентами.

Уцмии захватили предгорья к северу от Кайтага, населённые родственными даргинцами и часть приморской зоны, что позволяло им контролировать торговый путь, соединявший Дербент и Закавказье с северокавказскими городами и итальянскими колониями Причерноморья, а также со столицей Золотой Орды — Сараем. Столицей уцмийства был расположенный на неприступной горе древний город-крепость Кала-корейш. Во второй половине XIV века уцмийство, как сторонник Золотой Орды, подверглось страшному разгрому от Тимура, от которого оправилось лишь к XV веку.

В конце XVI века резиденция уцмия была перенесена в селение Маджалис в равнинной части Кайтага, после чего влияние уцмия в горной части ослабло.

В октябре 1819 года Кайтагское уцмийство было завоёвано генералом Мадатовым и 26 января 1820 года упразднено. В 1838 году Кайтагское уцмийство было восстановлено в качестве вассала Российской империи. В 1860 году окончательно упразднено и вошло в состав Кайтаго-Табасаранского округа Дагестанской области.

Раннее средневековье

В VIII веке на территории Хайдак уцмием стал Амир-Хамза, представитель курейшитов. Его потомки далее правили в Кайтаге. Мусульманский правитель Кайтага нашёл более выгодным союз с хазарским каганом-иудеем, получив от него земли до Семендера включительно, чем с единоверным Дербентом. Воюя с соседним языческим Зирихгераном, кайтагские газии создали на границе с ним опорный пункт Кала-корейш, что означает «крепость курейшитов». Кайтагское уцмийство вело войны со своим соседом Владением Уркарахским. В X—XII веках Хайдак — одно из самых сильных и влиятельных дагестанских государств, играющих важную роль во внутриполитической жизни Дагестана. История Ширвана и Дербента, освещая события второй половины X — первой половины XI веков в Дагестане, упоминает только три наиболее сильных владения: Дербент, Серир, Хайдак. В середине X века правитель Семендера Салифан, захватывает часть уцмийства, известную как Нижний Кайтаг.

Так, в 1040 году хайдакцы захватывают цитадель ал-Баба (Дербент) и берут в плен эмира города. Примерно через 25 лет дербентские эмиры находят в своей борьбе с местными раисами поддержку и убежище в Хайдаке. Около XII века в уцмийстве была построена большая Джума-мечеть, архитектура которой схожа со средневосточными и среднеазиатскими образцами. В этом же веке Владение Уркарахское было захвачено уцмийством. Историческим центром и столицей уцмийства являлся Кала-корейш, расположенный на неприступной скале, окружённый даргинскими вольными обществами уцми-дарго.

Вторжение монголов и Тамерлана

В 1239—1240 годы в Дагестан вторглись монголо-татары. В это время произошла междоусобица двух исламских государств — Кайтага и Казикумукского Шаухальства. Из «Тарихи Дагестана» известно: «…разбилось зеркало согласия усилиями сатаны — наиболее заклятого из врагов, упрямство разъединило их, ибо исчезла добродетель среди людей и распространились ложь, зло и порок. В этих распрях не осталось места ни благоразумию, ни здравому смыслу. Затем оставшиеся в живых во время этих распрей потомки главы мучеников Хамзы и повелителя правоверных Аббаса, из числа султанов Хайдака и из моря ханских генеалогий, — [а именно] Мухаммадхан, Амирхан и Амирхамза заключили с аварскими ханами союз делить добро и зло при всех обстоятельствах. [В это время] между ними (правители Авар) и (эмирами) Гумука начались страшные войны и сатанинские распри. Аварский владыка отправил послания и послов из красноречивых и мудрых людей к султану Кавтар-шаху, в страну тюрок, жители которой приняли ислам ещё в правление амира правоверных ал-Омара ал-Фарука ан-Наки, „различающего добро и зло, чистого“…. Затем пошёл Кавтар-шах на Гумук с [войсками] тюрок с восточной стороны, а Саратан с войсками вилайата Авар совместно с султанами Хайдака — с западной стороны, и дошли они до Гумука в понедельник, в начале месяца рамадан, во время (правления) Наджмаддина. И сражались (жители Гумука), и пали мучениками в крепости, что над мечетью ал-Кудали, семьдесят юношей, которые пожертвовали имуществом, душой и телом и поклялись сражаться на пути всевышнего Аллаха. И сражались юноши в крепости в месяце сафар, а они („тюрки“, войска аварских и хайдакских правителей) разрушили Гумук в субботу. Эмиры (Гумука), что из потомков Хамзы и Аббаса, рассеялись по частям света, по окраинам вилайатов, а султаны Хайдака снова обосновались на своих землях, на своих престолах. Гумук был взят руками недостойных по происхождению.».

Монголы покорили весь равнинный и предгорный Дагестан, в том числе и уцмийство. Обложили всё покорённое население большими податями. В результате вторжения Кала-корейш был разрушен и потерял своё значение. Уцмийство оказалось под сферой влияния Золотой Орды. Столицей уцмийства стал Уркарах.

В начале XIV века Кайтаг был значительным княжеством, имевшим тесные связи с Ширваном и с Казикумухским шамхальством. После ослабления власти монголов в Дагестане уцмийство не только перестало зависеть от Орды, но и в придачу получило обширную полосу предгорий к северу от своих владений. Это позволяло уцмиям контролировать торговый путь, соединявший Дербент и Закавказье с северокавказскими городами и итальянскими городами-колониями на Чёрном море, в также с Сарай-Бату.

В феврале 1395 года Тамерлан вторгается на территорию уцмийства. Уцмий находился в союзнических отношениях с Тохтамышем, выступил со своим войском против Тамерлана и этого было достаточно, чтобы Тимур отдал приказ о полном его истреблении. Придворные историки Тимура Шами и Иезди свидетельствуют, что приказ был исполнен буквально: «Он так напал на их стороны и края, что из множества не спаслись даже немногие и из тысячи один; все те области он разграбил…и деревни их сожгли». На всей территории Кайтага, доступной завоевателям, были уничтожены селения, жители, буквально всё живое. Тохтамыш, который был по дороге в Дагестан, услышав о разорении Кайтага, панически отступил. Тимур начал преследовать Тохтамыша, но по пути разорил равнинные территории Кайтагского уцмийства. Некоторые кайтагцы участвовали в битве при Акуша против войск Тимура, в которой объединенные силы дагестанцев были разбиты.

Религия

В XIII веке в Кайтаг прибывают католические миссионеры, а ещё позже миссионеры из Грузии и Армении. Кайтагцы исповедуют как христианство, так и ислам. Уцмии были мусульманами и вели газийские войны с соседями и активно насаждали ислам другим кайтагцам. В 1370 году источники называют епископа Лазаря Таркинского — бывшего «лезгинского» епископа греческого вероисповедания, перешедшего в католицизм.

Новое время

В конце XIV века, перед вторжением Тамерлана, умер уцмий Султан-Мухаммад. Между его двумя сыновьями, Султан-Алибеком и Ильчи-Ахмадом, началась борьба за власть. Султан-Алибек одержал победу и стал уцмием, в то время как Ильчи-Ахмаду пришлось бежать в Ширван. Он отличился в войне на стороне Тамерлана и получил за это прозвище Бахадур, то есть богатырь. На территориях к севро-западу от Самура, при помощи Тамерлана, он создал своё эмирство.

Медленно восстанавливал Кайтаг свои силы после страшного разгрома, нанесённого Тамерланом. Хозяйство пришло в упадок, сократилось население. Кроме того надо учесть, что торговый путь, пролегавший по землям уцмийства, потерял своё значение. Уцмию Уллубеку удаётся восстановить контроль над приморской равниной до Тарков включительно и вступить в союз с Ширваном, что было закреплено браком ширваншаха Фаррух Ясара с сестрой уцмия и, конечно, усилило его активность. Надо, однако, отметить, что отделившийся в конце XIV века Зирихгеран сохранял свою самостоятельность, ослабло влияние на вольные общества, которые ранее входили в уцмийство.

В XVI веке уцмиями были Хасан-Али, Султан Ахмад-хан, а затем Хан-Мухаммад. При Султан Ахмад-хане столица уцмийства была перенесена из Уркараха в Маджалис. Кайтагцы, столь часто упоминаемые в средневековых источниках до XV века, как вполне оформившийся сильный народ, понесли страшный удар от Тимура: персидские источники пишут, что из каждой тысячи этого народа едва ли уцелело по одному. Территория их расселения сильно сократилась.

Новая столица - многоязычное село: кайтагский, кумыкский, даргинский, татский языки звучали в его кварталах. После смерти уцмия Султан Ахмад-хана начался длительный период усобицы между его четырьмя сыновьями и вмешательством Тарковского шамхала. Это ослабило кайтагское государство и сказалось на положении уцмийства, ухудшило положение уцмия с соседними вольными обществами. После переноса своей резиденции в Нижний Кайтаг он продолжал считать себя правителем всего Кайтаг-Дарго и стал требовать с населения дань. Но большинство обществ: Мюйра, Гапша, Ганк, Китагана, Ирчамун хотя и являлись входящими в уцмийство, податей феодалам не платили. Они считались вольными, самостоятельными, могли добровольно поддержать уцмия, но принудить их он не мог. Другое дело Теркеме, Каракайтаг, Гамри, Башлы, Янгикент. Здесь кайтагские беки пользовались правами феодальных монархов. Взаимоотношения между зависимыми крестьянами и феодалами часто обострялись. Уцмий Султан Ахмад-хан вынужден был издать сборник адатов, регулирующих взаимоотношения между беками и крестьянами.

Кайтагское уцмийство состояло из владений уцмия и беков, входивших в уцмийский род (они охватывали приморские земли и Нижний Кайтаг), а также независимых общин Верхнего Кайтага и юго-восточной части даргинских земель (кроме Сирги), признававших уцмия верховным предводителем лишь во время войны или при переговорах с иностранными государствами, а иногда - верховным арбитром в спорных судебных делах. Входившие в уцмийство независимые общинные союзы (так называемый Уцми-Дарго) упорно сопротивлялись всяким попыткам уцмия распространить на них свою власть. Будучи главной военной силой уцмийства во время внешних столкновений, общины Уцми-Дарго имели и большой внутриполитический вес. Их голос играл решающую роль на собраниях знати для избрания нового уцмия из представителей княжеского рода.

Перенос столицы уцмиев на равнинную часть Кайтага был сделан не случайно. Он объяснялся тем, что уцмии не сумели приобрести «ни сёл, ни земель» в горной части Кайтага, не могли вмешиваться в дела узденских сельских обществ, отстаивавших в упорной борьбе с уцмиями свою административную и политическую самостоятельность. В итоге уцмии более не могли оставаться в горах и вынуждены были перевести своё местопребывание в Нижний Кайтаг, в Маджалис.

Уцмий Рустам-хан в первой половине XVII века проводил самостоятельную внешнюю политику. Архивные данные свидетельствуют, что он был «в горах человек первой», самовластный и гордый, и что «никоторые де боязни себе» не имел, поскольку земля его была в «крепких местах». Проводить самостоятельную внешнюю политику Рустам-хану позволяло то, что он имел в своём распоряжении более 1200 пеших и конных воинов. Для Дагестана XVII века это была большая сила. Эвлия Челеби писал о трёх тысячах воинов уцмия.

По поздним сведениям ещё при жизни уцмия избирался его преемник – гаттин. Он принимал активное участие в управлении уцмийством. Раз в году гаттин объезжал узденские общества, творил там суд и даже собирал подати. Важную роль в управлении уцмийством играло и мусульманское духовенство – кадии, решавшие судебные дела в сельских обществах по шариату. Кадии Уркараха и Кубачи считались наиболее авторитетными в горах Кайтага.

Согласно «Постановлениям» Рустам-хана уцмии и беки на местах взяли в свои руки и судебное дело. «Пусть уцмий наказывает тех, которые делают насилие и притеснения другим» - гласит одна из статей норм обычного права кайтагцев. Однако уцмий мог приговорить к смерти лишь собственных крестьян. Это он мог позволить по отношению к жителям равнины, терекеменцам, находившимся в полной от него зависимости. В узденских же магалах он согласовывал свои решения и действия с их главами (старшинами или кевхами).

С переносом резиденции в Нижний Кайтаг, где до этого правили беки, власть уцмиев значительно ослабла. В горах же стали управлять именно беки; в силу этого влияние уцмия там стало слабеть. Тем не менее, в 1645 году в горном Кайтаге уцмий Рустам-хан нашёл поддержку, когда против него в Нижнем Кайтаге выступил его племянник Амирхан-султан, поддержанный шахом Аббасом II.

В 1631-1632 годы определились претенденты на власть уцмия Рустам-хана. Это были «братья его Чюкук, Устархан и сын его Хан». В оппозиции к Рустам-хану находились и его двоюродные братья, желавшие «после смерти отца своего бытии у кизылбашского шаха в подданных». Как уже упоминалось, в 1645 году племянник уцмия Растум-хана Амирхан-султан с помощью войск иранского шаха Аббаса II распространил свою власть на Нижний Кайтаг, вытеснив Рустам-хана в горы. В результате Кайтаг оказался поделённым на две части (енгикентцы и маджалисцы), между правителями которых не прекращалась борьба. В результате раздора младшая енгикентская ветвь истребила всю старшую маджалисскую, исключая малолетнего Гусейн-хана, которого спас один из его приближённых по имени Айде-бек. Он увёз его к шамхалу, а по достижению своего совершеннолетия Гусейн-хан отправился в Персию. Только в 1689 году после победы уцмия али-Султана над ставленником шаха Сулеймана Гусейн-ханом, который даже сумел вначале захватить Башлы, но затем был вытеснен али-Султаном в Кубу, где основал ханство и умер. Кайтаг воссоединился.

Список правителей

Династия Амира Хамзы

• Чуфан ибн Султанали-бек, потомок шейха Ибрахима Абу Исхака
• неизвестные уцмии
• Р.в.м. уп. в 1064 году
• Фируз уп. в 1068 году
• Андзарнарс (XI—XII)
• Хиздан (XIII)
• Ах.с.б.р. (XIII), сын предыдущего
• Мухаммадхан, Амирхан и Амирхамза, во время вторжения Монголов (1239—1240)
• Бадр-шамхал I (1295—1304) из Кумуха
• Ахсувар-шамхал I (1320) из Кумуха
• Султан-Мухаммад-уллу (XIV) из Кумуха
• Султан-Алибек (XIV—XV), сын предыдущего
• Мухаммад-хан (XV), сын предыдущего
• Мухаммад-бек (XV), сын предыдущего
• Хайдар (XVI), сын предыдущего
• Амир-Каландар (XVI), сын предыдущего
• Хасан-Али (1574—1580), сын предыдущего
• Султан-Ахмед-хан (1580—1588), сын предыдущего
• Хан-Мухаммад (1588—1605), сын предыдущего
• Рустам-хан (1605—1632/1645), сын предыдущего
• Амир-хан с 1632 года
• Улуг, сын Рустам-хана
•  ?, сын Рустам-хана, погиб в битве в 1660 году
• Хусейн-хан Маджалисский (до 1689 года), внук Рустам-хана
• Ахмед-хан Кубинский (1689—1694), сын предыдущего
• Али-Султан (1689 - 1706)
• Ахмед-хан (1706/1711 — 1747)
• Хан-Мухаммад (1747 — ?), сын предыдущего
• Хамзат (до 1787 года), сын предыдущего
• Устар-хан (1787—1792), брат предыдущего
• Али-бек (1792—1795), сын Хамзата
• Рустам-хан-Мамай (1795—1806), сын Хан-Мухаммада
• Али-хан (1806—1809), сын Устархана
• Адиль-хан (1809—1819), сын Устархана
• Джамав-бек (1838—1856)
• Ахмад-хан-бек (1856—1860)

Источники

• [aksakal.info/dag/wikidagestan/13297-kaytagskoe-ucmiystvo.html Кайтагское уцмийство в Энциклопедии Дагестана]
• Н. В. Сычев «Книга династий» — Москва: «АСТ» — «Восток-Запад», 2008. ISBN 978-5-17-032495-8
• Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1832. Ч. II. С. 317.

Отрывок, характеризующий Кайтагское уцмийство

Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.