Танака, Какуэй

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Какуэй Танака»)
Перейти к: навигация, поиск
Какуэй Танака
田中 角榮<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
премьер-министр Японии
7 июля 1972 года — 9 декабря 1974 года
Монарх: Сёва
Предшественник: Эйсаку Сато
Преемник: Такэо Мики
 
Рождение: 4 мая 1918(1918-05-04)
Футада, Япония
Смерть: 16 декабря 1993(1993-12-16) (75 лет)
Токио, Япония
Супруга: Сакамото Хана
Дети: Масанори Танака
Макико Танака
Партия: Либерально-демократическая (1955—1993)
Образование: Токийское центральное политехническое училище
 
Награды:

Какуэй Танака (яп. 田中 角榮 Танака Какуэй?, 4 мая 1918 — 16 декабря 1993) — политический деятель, 64-й и 65-й премьер-министр Японии с 7 июля 1972 года по 9 декабря 1974 года[1]. Один из наиболее противоречивых японских премьер-министров послевоенного времени. Как лидер доминирующей фракции в правящей Либерально-демократической партии Танака господствовал в японской политике на протяжении 1970—80-х годов, за что в прессе его прозвали «Теневым Сёгуном». Всю политическую карьеру Танаку сопровождали громкие коррупционные скандалы, что тем не менее не мешало ему завоёвывать первые места на выборах[2][3].





Биография

Ранние годы

Танака родился 4 мая 1918 года в посёлке Футада (в настоящее время Касивадзаки), префектура Ниигата. Он был старшим сыном бедного торговца скотом, Танаки Какудзи, и его жены, Фумэ. В возрасте двух лет чуть не умер от дифтерии. В 1933 году, после окончания средней школы, переехал в Токио, где днём работал на сторойке, а по вечерам учился в Токийском центральном политехническом училище[1] на факультете гражданского строительства. В 1936 году окончил училище, и уже в 1937 году создал собственную строительную фирму[2][4].

В 1939 году Танаке исполнилось 20 лет и он был призван в армию. Его определили в кавалерийскую армию, которая служила в Маньчжурии. В 1941 году он заболел плевритом и был отправлен обратно на японские острова. Болезнь прогрессировала и в конце концов была определена как туберкулёз. В течение нескольких месяцев Танака ожидал смерти, но в конечном счёте выздоровел и был демобилизован из армии[2].

В дальнейшем Танака вернулся к работе в строительном бизнесе. Его фирма процветала в период Второй мировой войны. Уже к 1943 году фирма Танаки входит в топ 50 самых крупных японских строительных фирм. Успех бизнеса Танаки в значительной степени основывался на тесном сотрудничестве с правительственными организациями[2][5].

В 1942 году женился на Сакамото Хане, дочери владельца средней строительной фирмы. В том же году у них родился сын Масанори, он умер в возрасте 6 лет. В 1944 году родилась дочь Макико, которая в будущем станет членом парламента, первой женщиной министром иностранных дел Японии[2].

Начало политической карьеры

После войны Танака спонсировал Прогрессивную партию Японии (яп. 日本進歩党 Нихон Симпото:), что значительно облегчило его вхождение в политику[5]. В 1946 году он участвовал в выборах от третьего избирательного округа префектуры Ниигата как представитель Прогрессивной партии — но проиграл. Однако уже в следующем 1947 году он проходит в парламент как кандидат от Демократической партии (яп. 民主党 Минсюто:). В мае 1948 года присоединяется к новообразованной Демократической либеральной партии (яп. 民主自由党 Минсю дзию:то:), которую возглавляет Сигэру Ёсида. Уже в октябре 1948 года Танака занимает свой первый значимый пост — должность заместителя министра юстиции во втором кабинете Ёсиды[2][5].

В декабре 1948 года Танака был арестован, как один из подозреваемых в получении взяток размером в 1 млн. иен в деле о лоббировании интересов угледобытчиков с Кюсю. В ходе судебного процесса обвинения казались неоспоримыми, но финальный приговор был намного мягче, чем ожидалось. Токийский окружной суд присудил Танаке 6 месяцев тюрьмы. Позже этот приговор был отменён в апелляционном суде[6][7].

В 1952 году стал деканом и главой совета директоров Токийского центрального политехнического училища, в котором он получал образование (подал в отставку в 1972 году)[2].

В марте 1955 года, в возрасте 36 лет, Танака становится председателем постоянной комиссии по вопросам торговли при Палате представителей. В ноябре того же года вступает в только что появившуюся Либерально-демократическую партию. В июле 1957 году занимает должность министра по делам почты и телекоммуникаций в первом кабинете Нобусукэ Киси, ушёл с поста в 1958 году[4][7]. С июля 1963 работал министром финансов во втором и третьем кабинете Хаято Икэда, а также в первом кабинете Эйсаку Сато. В третьем кабинете Сато возглавлял Министерство внешней торговли и промышленности (1971—72). До своего прихода на должность премьер-министра дважды занимал пост генерального секретаря ЛДПЯ (1965—66, 1968—71)[2][5][8].

Премьер-министр

В июне 1972 года Танака публикует книгу, в которой впервые выдвигает свой план «реконструкции Японских островов» (яп. 日本列島改造論 Нихон рэтто: кайдзо: рон), в дальнейшем ставший внутриполитической программой деятельности его правительства. Это был весьма амбициозный проект, суть которого состояла в переносе промышленности из сильно загрязнённых и перенаселённых областей Токио-Осаки в региональные промышленные центры, связанные между собой сетью скоростных автотрасс и железных дорог. После широкой рекламной кампании в средствах массовой информации, план на первых порах помог Танаке создать себе облик энергичного руководителя, способного преодолеть отрицательное экологическое и социальное наследие высоких темпов экономического роста, что помогло ему получить очень высокий рейтинг поддержки избирателей (61 процент опрошенных поддерживал его кабинет в начале срока). Однако единственным результатом этой затеи стал колоссальный инфляционный рост цен на недвижимость[2][3][9].

Приход Танаки к власти был сравнительно неожиданным. Причиной этому стало внезапное обострение отношений с Соединёнными Штатами («Шок Никсона»), что вызвало определённый кризис в правящей Либерально-демократической партии. Вместо «законного» кандидата на пост председателя партии и, соответственно, премьер-министра Такэо Фукуда пришёл Танака Какуэй. Важно отметить, что с этого момента и до конца 80-х годов Танака и его фракция являлись самой мощной политической силой в нижней палате, они фактически определяли выборы последующих премьер-министров страны[3]. С 1985 года в связи с болезнью Танака постепенно начинает терять политическое влияние, и в 1987 году контроль над его фракцией окончательно перешёл к Нобору Такэсита[8].

Во внешней политике Танака положил начало концепции «многосторонней дипломатии», суть которой заключалась в расширении круга партнёров по международному сотрудничеству при одновременном сохранении приоритета японо-американских отношений. Танака развил широкую дипломатическую активность, и в 1972—1974 годах, помимо стандартных визитов Вашингтона, он также выезжал на тяжёлые переговоры в Москву и Пекин, посещал столицы стран Западной Европы, Юго-Восточной Азии, Северной и Южной Америки. При его правительстве японские дипломаты развернули широкую активность в государствах Ближнего и Среднего Востока, впервые начало проявляться японское присутствие в Африке. В 1972 году были установлены дипломатические отношения с Монголией и ГДР, а в 1973 году — с Демократической Республикой Вьетнам[3].

Чтобы не отставать от США после «Шока Никсона» японское правительство направило значительные усилия для нормализацию отношений с КНР. В сентябре 1972 года Танака, предварительно проконсультировавшись с Никсоном, выехал в Пекин на переговоры с Чжоу Эньлаем. После обсуждения ряда сложных вопросов, в основном связанных с Тайванем, 29 сентября 1972 года было подписано совместное заявление КНР и Японии, провозгласившее установление дипломатических отношений. Это стоило Японии дипломатических отношений с Тайванем, однако тесные экономические связи и сотрудничество удалось сохранить[3].

В октябре 1973 года Танака посещает Москву, где впервые после установления отношений между двумя государствами были проведены переговоры на высшем уровне. Основной проблемой стало обсуждение заключения мирного договора, ввиду несогласия японской стороны признать частичные территориальные уступки со стороны Советского Союза (выражалась готовность передать Японии острова Хабомай и Шикотан, как и оговаривалось в Совместной Декларации 1956 года). Перед визитом Танаки в Москву правящая и все оппозиционные партии единогласно приняли резолюцию, требующею полного возвращения «северных территорий», которые включали в себя всю южную часть Курильских островов. Поэтому Танака не мог пойти на такой шаг и в этом плане была достигнута лишь договорённость о продолжении переговоров. С другой стороны обсуждение экономического сотрудничества было более результативным. Правительства Японии и СССР брали на себя обязательства поощрять и содействовать экономическим связям двух государств[3].

В октябре 1974 года Татибана Такаси в журнале «Бунгэй Сюндзю» (яп. 文藝春秋 Бунгэй Сюндзю:) опубликовал разоблачающую статью, касающуюся «источников существования и связей» Танаки Какуэй. В материале в подробностях утверждалось, что Танака нажил своё состояние благодаря земельным спекуляциям, созданию фиктивных компаний, уклонению от уплаты налогов и.т. п. Всё это было быстро растиражированно другими японскими изданиями. Среди прочих вещей в особенности подробно освещались расточительные расходы Танаки для получения поста председателя партии и расходы на июльские выборы 1974 года. Огласке также были преданы персональные финансовые расходы Танаки. От других политиков, не гнушавшихся денег, Танаку отличало манипулирование огромными суммами денег. Как оказалось он платил не только членам своей фракции и другим либерал-демократам, но и бюрократам разного уровня и, что характерно, политикам оппозиционных партий. Большинство политических обозревателей считало, что Танака как-нибудь справится с положением и сохранит пост премьер-министра, однако относительная неудача ЛДПЯ на выборах 1974 года, быстро растущая инфляция и ослабевшее здоровье в конце концов вынудили его подать в отставку. Премьером стал обладающий незапятнанной репутацией Такэо Мики[3][4][10].

Дело Локхид

В феврале 1976 года в стенах американского конгресса Карл Котчиан, директор корпорации Локхид, сделал заявление о даче взяток в 60-х и 70-х годах высшим чинам разных союзных США стран, с целью гарантированного получения контрактов на поставку самолётов. В частности, в Японии, за гарантию покупки 21 L-1011 TriStar для All Nippon Airways (вторая по размеру японская авиакомпания), взятки получал Танака (2 миллиона долларов) и ещё семь японских политиков. Оппозиционные партии, добиваясь расследования «Дела Локхид», более чем на три месяца блокировали работу парламента. Профсоюзы и другие общественные организации провели ряд выступлений с требованием сурового наказания коррупционеров. Танаке был выдвинут ряд обвинений, и после долгого судебного процесса он был признан виновным 12 октября 1983 года. Он получил 4 года тюрьмы и должен был выплатить штраф в размере 500 млн иен[4][5]. Практически сразу он обжаловал свой приговор, разбирательство тянулось до 1993 года, и было прекращено в связи со смертью обвиняемого[2][3].

27 февраля 1985 Танака пережил кровоизлияние в мозг. Его дочь, Макико, заботилась о нём всё время, сначала в больнице потом дома. Она не позволяла никому с ним видеться. Никто не знал насколько серьёзно Танака был поражен болезнью до января 1987 года, когда он появился на публике при праздновании нового года. Тогда он встретился с несколькими политиками, он здоровался левой рукой а его речь была невнятной, но он вернулся в политику и занимал своё место в палате представителей вплоть до 1990 года. Какуэй Танака умер 16 декабря 1993 года[2].

Напишите отзыв о статье "Танака, Какуэй"

Примечания

  1. 1 2 ТАНАКА Какуэй // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [www.yourdictionary.com/biography/kakuei-tanaka Kakuei Tanaka Biography] (англ.). Encyclopedia of World Biography. Yourdictionary.com. Проверено 18 июня 2010. [www.webcitation.org/67QanQ3L2 Архивировано из первоисточника 5 мая 2012].
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 История Японии / Под ред. А. Е. Жукова. — М.: Институт востоковедения РАН, 1998. — Т. 2. 1868—1998. — С. 616—627. — ISBN 5-89282-073-4.
  4. 1 2 3 4 [www.britannica.com/EBchecked/topic/582189 Tanaka Kakuei] (англ.). — статья из Encyclopædia Britannica Online.
  5. 1 2 3 4 5 Tanaka Kakuei // Encyclopedia of Japan (CD-ROM). — Kodansha Ltd, 1999. — ISBN 978-4062099370.
  6. Richard H. Mitchell. [books.google.com/books?id=fFh3Hjyk0SEC&lpg=PP1&pg=PA99#v=onepage Political bribery in Japan]. — University of Hawai*i Press, 1996. — P. 99—100. — ISBN 0-8248-1819-9.
  7. 1 2 JAN PALMOWSKI. [www.encyclopedia.com/doc/1O46-TanakaKakuei.html Tanaka Kakuei] (англ.). A Dictionary of Contemporary World History. Encyclopedia.com. Проверено 4 августа 2010.
  8. 1 2 [www.encyclopedia.com/doc/1E1-Tanaka-K.html Kakuei Tanaka] (англ.). The Columbia Encyclopedia, Sixth Edition. 2008. Encyclopedia.com. Проверено 4 августа 2010.
  9. Nihon retto kaizo ron // Encyclopedia of Japan (CD-ROM). — Kodansha Ltd, 1999. — ISBN 978-4062099370.
  10. Richard H. Mitchell. [books.google.com/books?id=fFh3Hjyk0SEC&lpg=PP1&hl=ru&pg=PA119#v=onepage Political bribery in Japan]. — University of Hawai*i Press, 1996. — P. 119. — ISBN 0-8248-1819-9.

Литература

  • Steven Hunziker, Ikuro Kamimura. [www.rcrinc.com/tanaka/index.html Kakuei Tanaka: A Political Biography of Modern Japan]. — Times Books International, 1996. — 220 p. — ISBN 9812046895.
  • Jacob M. Schlesinger. [books.google.com/books?id=xX4jLJz1HJIC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Shadow shoguns: the rise and fall of Japan's postwar political machine]. — Stanford, California: Stanford University Press, 1999. — 366 p. — ISBN 0804734577.
  • Chalmers Johnson Tanaka Kakuei, Structural Corruption, and the Advent of Machine Politics in Japan (англ.) // The Journal of Japanese Studies. — 1986. — Vol. 12, no. 1. — P. 1—28.

Ссылки

Политические должности
Предшественник:
Эйсаку Сато
премьер-министр Японии
1972–1974
Преемник:
Такэо Мики

Отрывок, характеризующий Танака, Какуэй

Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.