Калабрия, Джованни

Джованни Калабрия
итал. Giovanni Calabria
Фотография начала 1950-х годов
Рождение	8 октября 1873(1873-10-08) Верона, Итальянское королевство
Смерть	4 декабря 1954(1954-12-04) (81 год) Верона, Итальянская Республика
Почитается	в Римско-католической церкви
Беатифицирован	17 апреля 1988 года
Канонизирован	18 апреля 1999 года
В лике	святых
День памяти	4 декабря
Подвижничество	священник, основатель конгрегаций

Джованни Калабрия (итал. Giovanni Calabria), или святой Иоанн Калабрия (лат. Ioannes Calabria; 8 октября 1873 года, Верона, Итальянское королевство — 4 декабря 1954 года, Верона, Итальянская Республика) — священник, основатель конгрегации бедных служителей Божественного Проведения (P.S.D.P.) и конгрегации бедных служительниц Божественного Проведения (P.S.D.P.), святой Римско-католической церкви.

Занимался активной пастырской и благотворительной деятельностью, прежде всего, в отношении брошенных детей и сирот. Содействовал росту участия мирян в жизни Церкви и евангелизации общества. Выступал за экуменический диалог между представителями христианских конфессий. Автор многочисленных статей и брошюр духовно-нравственного содержания.

Биография

Ранние годы

Джованни Калабрия родился в Вероне 8 октября 1873 года. Он был младшим ребёнком из семи детей в семье Луиджи Калабрия и Анджелы, урождённой Фоскьо. Семья жила в крайней бедности; отец работал сапожником, мать — горничной и прачкой. После смерти отца, Джованни был вынужден оставить учёбу и искать работу.

Семье пришлось переехать в помещение при церкви святого Лаврентия, ректор которой, священник Пьетро Скапини, помог Джованни подготовиться к поступлению в лицей при семинарии. В ноябре 1892 года он был принят в семинарию, но в экстернат. Спустя два года ему снова пришлось прервать образование из-за службы в армии.

Возобновил учёбу после военной службы, которую проходил в военном госпитале в Вероне, ухаживая за больными в инфекционном и венерическом отделениях. В августе 1897 года поступил на факультет теологии в семинарии, с намерением стать священником и получил разрешение носить сутану.

В ноябре 1897 года Джованни подобрал бездомного мальчика-цыгана, который заснул на пороге его дома. Это событие положило начало его деятельности, направленной на помощь сиротам и беспризорникам. Через несколько месяцев, по благословению кардинала Луиджи ди Каносса, он основал «Благочестивый союз для помощи бедным больным», собрав вокруг себя группу единомышленников из числа двух клириков и двух мирян — маркиза Алессандро де Лиски и графа Франческо Перец.

Служение

Будьте добры и вы всегда будете молоды, будьте добры и вы всегда будете богаты, будьте добры и вы всегда будете счастливы. — Джованни Калабрия

11 августа 1901 года Джованни был рукоположен в сан священника, назначен викарием в церковь святого Стефана и духовником семинарии. После назначения, вместе с матерью, он переехал в дом в переулке Фонтанелле. Его главными занятиями на приходе стали конфессионал и благотворительная деятельность среди бедных и маргиналов.

В 1907 году он был назначен викарием в церковь святого Бенедикта на горе в самом центре Вероны и духовником военных, нёсших службу в этом городе. 26 ноября того же года в небольшом помещении в переулке Казе-Ротте им был основан «Дом добрых подростков» для помощи детям из бедных семей и детям-сиротам. Численность подопечных Джованни постоянно росла. Уже в следующем году учреждение переехало в просторное здание на улице Сан-Зено-аль-Монте, подаренное графом Франческо Перец.

В уходе за брошенными детьми Джованни помогали многочисленные добровольцы, которых он называл «партизанами милосердия» или «братьями-помощниками». В воспитании и образовании они следовали педагогической системе, разработанной священником Джованни Боско. Подросткам помогали осваивать профессии маляров, плотников, кузнецов и сапожников, чтобы потом они могли самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Кроме группы волонтёров-мужчин, образовалась и группа волонтёров-женщин, в числе которых была графиня Лавиния Перец. Женщины помогали на кухне и в гардеробной. В 1911 году некоторые из них принесли перед основателем личные монашеские обеты.

Помощь, которую Джованни оказывал бездомным, раздражала некоторых представителей епархиального клира. Поддавшись давлению, епископ Вероны освободил его от служения в приходе, лишив средств к существованию. Тем не менее, Джованни продолжил оказывать помощь больным и бедным, и уже в 1920 году филиалы, основанного им общества, появились в других городах области Венето.

11 февраля 1932 года мужская группа волонтёров была преобразована Джованни в Конгрегацию бедных служителей Божественного Проведения, которая получила окончательное утверждение со стороны Святого Престола 25 апреля 1949 года. Уже после епархиального одобрения, дома нового института появились по всей Италии. Их харизмой стало служение Богу в оказании помощи всем, от кого отвернулось общество, прежде всего это касалось брошенных детей, а также больных и пожилых людей; это служение изгоям сам основатель понимал, как служение покинутому всеми и распятому Христу. Особенное значение он придавал воплощению евангельских заповедей в жизнь, став одним из ярких представителей идеи «живого Евангелия» (итал. Vangelo vivente). В 1934 году первые монахи конгрегации были направлены им в Британскую Индию для помощи париям. Во время Второй мировой войны и холокоста, под видом монахов, в конгрегации скрывали мужчин-евреев.

25 марта 1952 года, также как и мужская, женская группа волонтёров была преобразована Джованни в Конгрегацию бедных служительниц Божественного Проведения. Она получила утверждение со стороны Святого Престола 25 декабря 1981 года, уже после смерти основателя.

Большое значение Джованни уделял участию мирян в жизни Церкви. В 1944 году он основал Институт семьи внешних братьев, членами которого были исключительно миряне. Другом и единомышленником Джованни в поощрении мирян к активному участию в евангелизации был его соотечественник из Флоренции, священник Джулио Фачибени.

Последние годы

Последние годы жизни, помимо благотворительной и проповеднической деятельности, Джованни активно выступал за единство христиан. Он состоял в переписке с деятелями протестантских и православных церквей, представителями иудаизма. Вёл активную переписку на латыни с известным британским писателем и англиканским богословом Клайвом Стейплзом Льюисом. С большим уважением к нему относился шведский лютеранский пастор Суне Виман из Эскильстуны, который, 6 марта 1964 года, отправил письмо папе Павлу VI, с просьбой начать процесс по канонизации почившего друга. Джованни Калабрия умер в Вероне 4 декабря 1954 года.

Почитание

17 апреля 1988 года в соборе святого Петра в Риме он был беатифицирован папой Иоанном Павлом II. Этот же папа канонизировал его 18 апреля 1999 года. Литургическая память ему отмечается 8 октября.

Ещё при жизни им были опубликованы многочисленные статьи и брошюры духовно-нравственного содержания. После смерти Джованни Калабрия его высказывания, записанные последователями, и письма были изданы отдельными антологиями.

Литература

• Cargnoni C. [books.google.ru/books?id=BfYiHmsYVuwC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Storia della spiritualità italiana] : [итал.]. — Roma : Città Nuova, 2002. — P. 669 – 677. — 766 p. — ISBN 978-8-83-119267-5.</span>
• Hooper, W. Squizzato, L. [books.google.ru/books?id=jggYh7I2NdoC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false G. Calabria – C.S. Lewis. Una gioia insolita: lettere tra un prete cattolico e un laico anglicano] : [итал.]. — Milano : Jaca Book, 1995. — 307 p. — ISBN 978-8-81-630297-6.</span>

Ссылки

• Giovanni Ricciardi. [www.30giorni.it/articoli_id_13768_l1.htm È il Signore che fa tutto nella nostra Opera]. 30 giorni. — Статья Джованни Риччарди «Господь, Который делает всё наше дело» о Джованни Калабрия на сайте «30 giorni». Проверено 10 июля 2015.  (итал.)
• [www.operadoncalabria.it/san_giovanni_calabria San Giovanni Calabria]. Opera Don Calabria. — Биографическая статья «Святой Иоанн Калабрия» на сайте «Дело дона Калабрия». Проверено 10 июля 2015.  (итал.)

Отрывок, характеризующий Калабрия, Джованни

– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.