Калавайя

Калавайя (Kallawaya, другие известные названия — Callahuaya и Kolyawaya) — группы странствующих народных целителей, живущих в Андах в Боливии. Культура калавайя была исторически сосредоточена на изучении и практике традиционной медицины и странствиях в поисках лекарственных растений. Они относятся к культуре Мольо и являются прямыми потомками культуры Тиауанако. По данным ЮНЕСКО, истоки культуры калавайя можно проследить ещё от периода инков.

Центром культуры калавайя считается Чаразани, административный центр провинции Баутиста Сааведра, департамент Ла-Пас, Боливия,. Они также проживают в окрестных городах Курва, Чаяуа, Канлауа, Хуата-Хуата, Инка и Шари, недалеко от озера Титикака.

Происхождение

По предположению Энрике Облитаса Поблете, боливийского специалиста по этноботанике, слово Калавайя может быть искажённым khalla-wayai («начало возлияния») или k’alla или k’alli wayai («вход в священстве»). С языка кечуа это слово также можно перевести как «возврат растений» или связать его с Polypodium pycnocarpum — растением семейства многоножковых. С языка аймара это слово можно перевести как Страна врачей.

О происхождении самих калавайя существует в настоящее время несколько гипотез. Археологические исследования показывают их связь с культурами Тиуанако и Мольо. Из летописей инков, в которых затрагивается тема медицины и религии, известно, что калавайя имели особый статус народных целителей и занимались транспортировкой лекарственных растений из одного места в другое, а также были ответственны за сбор экскрементов, которые использовались в традиционной медицине. Их автономная территория была значительно больше, чем область, в которой они в настоящее время обитают в регионе — высокогорье в пределах от от 1000 до 5000 метров над уровнем моря, что давало им доступ к целому ряду лекарственных растений и возможность связи с культурами как высокогорья, так и низин, что стало основой их странствующей медицины.

Целительство

Калавайя известны как лекари королей инков и как хранители научных знаний, в основном о фармацевтических свойствах овощей, животных и минералов. Большинство целителей Калавайя знают, как использовать в медицинских целях 300 трав, а их отдельные специалисты знакомы с использованием 600 трав. Калавайя занимаются лечением не только заболеваний, но и травм, а также психических болезней. Женщины калавайя часто бывают акушерками, лечат гинекологические заболевания и детей. Целители калавайя странствовали по северо-западной Боливии и частично по Аргентине, Чили, Эквадору, Панаме и Перу.

Часто они ходили пешком, используя дороги древних инков, через тропики, горные долины и горные плато в поисках лечебных трав. «Доколумбов путь» калавайя проходил на высоте 4500-5100 метров и был протяжённостью 80 км — от Аполобамы через Пасо-дель-Сунчили до Акамани, их священной горы. Другим путём была дорога Нино-Корини — из Курвы, их древней «столицы», до Чаразани, где располагаются геотермальные источники.

До выходя из дома, чтобы исцелять больных, калавайя исполняют церемониальные танцы. Танцы и ритуалы имеют название yatiri («целитель»). Во время танца они надевают llantucha suri, одежду, изготовленную из перьев страуса нанду и используемую в качестве защиты от злых духов, в то время как они идут к своим пациентам, неся khapchos («мужские сумки») с травами, смесями и талисманами. Группы музыкантов калавайя исполняют канту, играя на барабанах и флейтах во время ритуальных церемоний, чтобы установить контакт с миром духов, прежде чем целитель отправится к пациенту.

Современное состояние

К калавайя в настоящее время относят себя около 2000 человек, использующих в качестве средств народной медицины растения, продукты жизнедеятельности животных и человека, минералы, амулеты. Знания передаются из поколения в поколение: от родителей, бабушек и дедушек к детям, образуя нематериальное наследие.

В дополнение к своим знаниям натуральной медицины культура калавайя обладает также знаниями в космологии, собственной системой верований, обрядов, мифов, собственным искусством, которое отражает их оригинальное видение мира, связанное с их концепцией здоровья, которая объединяет природу, духовность, общество и личность. Калавайя сохранили подробную классификацию древних растений и животных, которая по времени может происходить из времён инков. Калавайя считают всю природу, будь то животные, растения, горы или озёра, живыми созданиями, которые имеют семьи и живут как люди, поэтому они нередко «дают еду» горам и деревьям, считая, что это помогает их духовному здоровью. Мир в представлении калавайя делится на три области: высокогорье (основой этой области являются ламы), плоскогорье (основа — альпийские растения) и низменность (основа — хлопок и цветы).

В качестве лекарственных растений ими используются хлопок, мате, петрушка, однако едва ли не главным является кока, которая используется для устранения болей в голове и желудке и просто плохого самочувствия. Кроме того, с помощью измельчённых листьев коки, взятых в рот и затем выдохнутых, они определяют диагноз больного, а с помощью тех же листьев, бросаемых на землю, — предсказывают судьбу.

Помимо путешествий с целью исцеления калавайя также являются фермерами. Они носят традиционные костюмы, и мужчин-калавайя можно узнать по красным пончо с вкраплениями других цветов и по шляпе-сомбреро.

В 2003 году их культура была отнесена ЮНЕСКО к всемирному устному и нематериальному наследию.

Язык

Сегодняшние калавайя говорят на кечуа, аймара и испанском, однако имеют и собственный язык — кальяуайя, используемый ими в их обрядах и медицинской практике, основанный на грамматике и морфологии языка кечуа, но с сохранением множества особых эзотерических терминов, отражающих их медицинские знания, которые, как представляется лингвистам, происходят от ныне вымершего языка пукина, на котором говорили в империи инков и названия из которого встречаются в топонимике боливийских Анд. Для обычных разговоров они сегодня чаще всего используют обычный язык кечуа, и в основных городах их проживания — Курве и Чаразани в провинции Баутиста-Сааведра — все они в основном кечуаговорящие.

Литература

• Bastien, Joseph William. Healers of the Andes: Kallawaya Herbalists and Their Medicinal Plants. — Salt Lake City: University of Utah Press, 1987. — ISBN 0874802784.

Ссылки

• [www.swarthmore.edu/SocSci/dharris2/Kallawaya_Resources.php Articles list, various authors, prepared by Dr. K. David Harrison, Swarthmore University]
• [www.britannica.com/eb/topic-749903/Kallawaya Encyclopedia Britannica on Kallawaya people]
• [www.anomalno.ru/vozmozhnosti_cheloveka/narodnye_tseliteli_bolivii/ Народные целители Боливии]

Отрывок, характеризующий Калавайя

– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.