Калакауа

Калакауа гавайск. Kaläkaua<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Гавайев
12 февраля 1874 — 20 января 1891
Предшественник:	Луналило
Преемник:	Лилиуокалани
Вероисповедание:	Политеизм
Род:	Калакауа
Отец:	Капаакеа
Мать:	Аналеа Кеохокалоле
Супруга:	Капиолани
Дети:	нет
Автограф:
Монограмма:
Награды:

Калакауа (англ. Kalākaua; Давид Ла’амеа Каманакапу’у Махинулани Налаиаехуокалани Лумиалани Калакауа (англ. David Laʻamea Kamanakapuʻu Mahinulani Nalaiaehuokalani Lumialani Kalākaua); 1836—1891) — седьмой король Гавайских островов из династии Калакауа, правил с 12 февраля 1874 года до своей смерти в Сан-Франциско 20 января 1891 года, сын высокопоставленного вождя Капаакеа.

Ранние годы

Калакауа начал своё образование в Школе для детей вождей. В школе, наряду с родным гавайским, Калакауа научился хорошо говорить по-английски. В 16 лет он начал изучать законы. Однако многочисленные придворные обязанности помешали ему завершить юридическое образование. К 1856 году молодой гаваец был майором в армии короля Камеамеа IV. Он также возглавил политическую организацию, известную как Молодые гавайцы. Девизом организации было «Гавайи для гавайцев». В 1863 году он был назначен начальником Генерального штаба.

Выборы 1872 года

Король Камеамеа V, последний монарх династии Камеамеа, умер 12 декабря 1872 года, не указав преемника. В соответствии с конституцией королевства, если король не назначил преемника, новый король должен был быть избран законодательным органом.

Имелось несколько кандидатов на гавайский трон. Однако всё внимание сосредоточилось на двух высокопоставленных вождях: Уильяме Луналило и Калакауа. Луналило был более популярен, поскольку был двоюродным братом Камеамеа V и внучатым племянником основателя династии Камеамеа I. Он был более либерален из двух — он обещал внести поправки в конституцию, чтобы дать гражданам больше влияния в управлении страной. Многие полагали, что правительство должно объявить Луналило королём. Однако он настоял на том, чтобы король был избран всеобщим голосованием подданных, имеющих право голоса. Согласно действовавшему тогда имущественному цензу, таковых нашлось около 12,5 тысяч. Калакауа был намного более консервативен, чем его соперник. В то время иностранцы доминировали в гавайском правительстве. Калакауа обещал вернуть власть коренным гавайцам. Он в свою очередь обещал внести поправки в конституцию в направлении возвращения к существовавшей прежде абсолютной монархии.

1 января 1873 года были проведены всеобщие выборы Короля Гавайев. Луналило получил 12,5 тысяч голосов, против 51 голоса, поданного за Калакауа. На следующий день законодательный орган утвердил результаты выборов и выбрал Луналило Королём.

Правление

«Народный король» страдал алкоголизмом и туберкулёзом, и вскоре (1874) умер. С его смертью род Камеамеа угас, и Калакауа был избран на престол большинством гавайского национального собрания. Восстание приверженцев вдовствующей королевы Эммы, вдовы Камеамеа IV, он подавил при помощи британских и американских матросов. После избрания на трон Калакауа назвал своего брата Уильяма Питта Лелеайохоку, будущим наследником, положив этим конец избранию королей. Он начал своё правление с поездки по островам, что положительно повлияло на его популярность.

В ноябре 1874 года Калакауа отправился в США, чтобы встретиться в Вашингтоне с президентом Соединённых Штатов Улиссом Грантом и заключить с ним торговый договор. Достигнутое и подписанное 30 января 1875 года соглашение позволило определённые гавайские товары, главным образом сахар и рис, ввозить в Соединённые Штаты беспошлинно.

Калакауа часто распускал правительство. Это вызывало критику сторонников христианских миссионеров, которые полагали, что законодательный орган, а не король, должен назначать членов кабинета министров. Эта борьба продолжалась на протяжении всего правления Калакауа. В 1881 году король отправился в путешествие по многим странам мира. В этой поездке он хотел изучить вопросы иммиграции и установить международные связи. Калакауа также хотел посмотреть на то, как правят другие правители. В его отсутствие, его сестра и будущая наследница Лилиуокалани управляла государством в качестве регента (Лелеайохоку). Брат короля, которого он ранее назначил наследником, умер в 1877 году. Король сначала побывал в Сан-Франциско, где ему был оказан королевский прием. После этого Калакауа отправился в Японию, где встретился с Императором Мэйдзи. Он продолжил путешествие в Китай, в Сиам, где был принят королём Чулалонгкорном, в Бирму, британскую Индию, в Египет, Италию, Бельгию, Германскую империю, Австро-Венгрию, Францию, Испанию, Португалию, Великобританию, и вновь посетил США, проехав по суше от Атлантического океана до Тихого, на пути домой. Во время этой поездки он встретился с папой римским Львом XIII, королём Италии Умберто I, правителем Египта Тауфик-пашой, с Вильгельмом II, императором Германии, Чулалонгкорном, королём Сиама, с новым американским президентом Честером Артуром и с королевой Великобритании Викторией. Он стал первым из королей, совершившим кругосветное путешествие.

Калакауа также построил дворец Иолани, единственный королевский дворец, который существует на американской земле сегодня, обошедшийся в огромную по тем временам сумму в 300 000 $. Многое из обстановки дворца Калакауа заказал, будучи в Европе. Король решил установить статую Камеамеа I, первого короля объединённых Гавайских островов. Оригинал статуи была потерян, когда перевозившее её судно затонуло около Фолклендских островов. Была заказана замена, представленная королём в 1883 году. Оригинал позже был найден, восстановлен и послан в Гавайи (1912). Третья копия статуи была установлена в 1969 году в Капитолии, и в настоящее время является единственной статуей там, изображающей коренного гавайца.

Король Калакауа хотел создать Полинезийскую Империю. В 1886 году законодательный орган предоставил правительству 30 000$ (731 000$ по текущей (2014) цене доллара) для формирования Полинезийской конфедерации. Король послал представителей в Самоа, где Малиетоа Лаупепа согласился на конфедерацию между этими двумя королевствами. Она существовала не долго, так как на следующий год Калакауа потерял власть, и реформистская партия, пришедшая к власти, аннулировала союз.

К 1887 году «миссионерская сторона» разочаровалась в правлении Калакауа. Она обвиняла его в нецелесообразном расширении королевства и расточительности. Некоторые иностранцы хотели вынудить короля отказаться от трона (и короновать его сестру Лилиуокалани), в то время как другие хотели положить конец периоду монархии в целом и включить Гавайи в Соединенные Штаты. Группировка, одобрявшая аннексию, получила название Гавайской Лиги. В 1887 году члены Лиги вооружились и силой вынудили короля подписать новую конституцию.

Эта конституция, которую называют^[кто?] Конституцией Штыка, намного уменьшила исполнительную власть короля и лишила большинство коренных гавайцев избирательных прав. 75 % этнических гавайцев лишались голоса вследствие вводившихся ограничений по признакам грамотности, размера собственности, пола и возраста.

Теперь этнические гавайцы составляли приблизительно две трети от всего электората, осуществлявшего выборы в законодательное собрание. Остальную часть избирателей составляли жители мужского пола европейской или американской родословной. Кроме того, королю больше не разрешалось что-либо изменять в законах без одобрения кабинета.

Контрреволюция, во главе с Робертом Уилкоксом, нацелилась на восстановление власти Калакауа, но потерпела неудачу.

К 1890 году здоровье короля начало ухудшаться. По совету врача он поехал в Сан-Франциско. Здоровье продолжало ухудшаться, и он умер 20 января 1891 года в отеле Palace в Сан-Франциско. Последние слова Калакауа — «Передайте моему народу, что я старался выжить». Его останки были возвращены в Гонолулу на борту американского военного корабля, крейсера «Чарлстон». Поскольку у короля и его жены Капиолани не было детей, гавайский трон наследовала сестра Калакауа, Лилиуокалани.

Наследие

Не отказывавший себе в удовольствиях Калакауа заслужил прозвище «весёлого монарха». Такое же прозвание в своё время англичане дали жизнелюбивому королю Карлу II. При его правлении был возрожден танец ху́ла, который запретили миссионеры в 1820 году, считая его непристойным и сегодня его именем назван фестиваль хулы «Весёлый монарх». Он также возродил луа, гавайский национальный вид боевого искусства, и сёрфинг. Калакауа написал гимн Гавайев, Hawaii Pono'i. Он был также изобретателем и другом Томаса Эдисона, с которым он обсуждал лампочку, которая должна была освещать Дворец Иолани. Калакауа изобрел улучшенный двойной винт и улучшенную пробку бутылки. Его именем названа главная авеню знаменитого района Вайкики в городе Гонолулу.

Литература

• Ralph S. Kuykendall. The Hawaiian Kingdom. 1874—1893: The Kalakaua dinasty. — University of Hawaii Press, 1967. — Vol. 3. — 776 p. — (The Hawaiian Kingdom). — ISBN 978-0870224331.
• Калакауа I // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.aloha-hawaii.com/hawaii/king+kalakaua Useful resource on the Islands and their history.]
• [www.ukulele.org/?Inductees:1997-1998:David_Kalakaua Ukulele Hall Of Fame Museum — David Kalakaua]
• [www.legendarysurfers.com/surf/legends/ls04_kaiulani.html Surfing in the Late 1880s]
• [www.iolanipalace.org/ Friends of 'Iolani Palace]

Отрывок, характеризующий Калакауа

Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».