Каландария

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Каландария (араб. قلندرية‎) — первоначально мистико-аскетическое движение, возникшее под воздействием идей суфийского братства (тариката) маламатия, затем тарикат бродячих нищенствующих дарвишей. Со времени зарождения Каландария претерпела значительную эволюцию. В нём сосуществовали разнообразные направления, отличавшиеся полярными точками зрения на доктрину, практику и метод. Движение Каландария возникло не позднее начала XI в. в Хорасане и Средней Азии под влиянием учения маламатия. Образование тариката Каландария связано с деятельностью Джамалуддина Мухаммада ибн Юнуса ас-Саваджи (ум. в 1232 г.), который придал движению организационную структуру и оформил общие принципы в стройное учение. Каландария распространилось из Сирии от Марокко до Индии. В XIII—XV вв. было много членов тариката в Египте и Сирии. В силу изначально серьезного влияния на тарикат индуистских и буддийских традиций, учение Каландария тариката отличалось от доктрин прочих братств. Согласно положениям, разработанным ас-Саваджи, член тариката должен был никогда не поддаваться эмоциям; удовлетворяться одной одеждой и одним куском хлеба; сторониться людей; иметь приветливое выражение лица; презирать все дорогое; быть постоянно в пути; избегать лицемерия.





Движение

Движение Каландария возникло не позднее начала XI в. в Хорасане и Средней Азии под влиянием учения маламатия. В источниках того периода она фигурирует как та’ифа, понимаемое как «объединение». За короткое время Каландария набрала популярность и широко распространилось до Ферганы на востоке и до Ирака и Сирии на западе. После упадка (начало XIII в.) его последователи либо влились в братство Каландария, либо растворились в других мусульманских объединениях. Движение испытало на себе влияние практики несторианских и буддийских монахов и, по всей видимости, не располагало четко сформулированным учением[1].

Абдуллах аль-Ансари (ум. в 1089 г.), выделял движение в особую группу и считал, что они близки по своим взглядам к суфиям. Абу Хафс ас-Сухраварди (1145—1234/35) и Джами (1414—1492), не относил их к суфиям и указывал на их сходство с маламатия. В отличие от сторонников маламатия, которые стремились скрыть свой образ жизни и свои взгляды, последователи всячески Каландария афишировали своё вызывающее поведение, чтобы навлечь на себя порицание. Они намеренно искали повод нарушить установленные нормы общежития и поведения, исполняли только обязательные предписания веры (фара’ид), безразлично относясь к ритуалу и посту[1].

Тарикат

Образование тариката Каландария связано с деятельностью Джамалуддина Мухаммада ибн Юнуса ас-Саваджи (ум. в 1232 г.), который перебрался в Дамаск из Саве спасаясь от монголов. Он ввёл что-то вроде устава, придал движению организационную структуру и оформил общие принципы в стройное учение. Считается, что тарикат начал действовать в Дамаске в 1219 г., однако по некоторым сведениям функционировало там уже в 1213 г. Ас-Саваджи отличался экзотическим внешним видом и умел привлекать сторонников. Ему приписывают основание особой ветви — джаулакия, которая, действуя в рамках тариката, строго придерживалась положений его учения[1].

Распространение

Каландария распространилось из Сирии от Марокко до Индии. В XIII—XV вв. было много членов тариката в Египте и Сирии. С первой половине XIII в. до конца XVIII в. тарикат действовал в Турции организовав самостоятельную ветвь, основателем которой был испанский араб-иммигрант Юсуф аль-Андалуси. При султане Мухаммаде II (1444—1446, 1451—1481) в Стамбуле была построена обитель с мечетью и медресе. В начале правления делийского султана Шамсуддина Ильтутмыша (1211—1236) они появились в Дели. Распространением учения в Индии занимался ученик ас-Саваджи — Хизр Руми. Индийская ветвь позднее оформилась в самостоятельную линию братства Каландария и находилась в постоянной конфронтации с братствами сухравардия и чиштия. Добившись значительного влияния в XIII—XV вв. при делийских султанах, при Аурангзебе (1658—1707) это влияние было утрачено, а сам тарикаи был ассимилирован другими тарикатами. В Иране тарикат существовало до конца XVI в., эмигрировав при Сафевидах в Турцию и Индию. В Турции их иногда называли абдалан-и Рум (с XIV в.), ишик и торлак[1].

Учение

В силу изначально серьезного влияния на тарикат индуистских и буддийских традиций, учение Каландария тариката отличалось от доктрин прочих братств. Его основные положения:

  • отрицание мистико-аскетической практики уединения и совместной жизни в обители;
  • безразлично-небрежное отношение к обязательным предписаниям ислама (фара’ид) и ритуалу, уклонение от участия в коллективных молитвах или богослужениях, отказ от отправления поста (ураза) и т. д.;
  • существование за счет сбора милостыни[1];
  • отсутствие какой-либо собственности, за исключением немногих личных вещей;
  • бродяжнический образ жизни;
  • принятие обета безбрачия частью членов тариката[2].

Членов братства отличал экзотический внешний вид. Они начисто выбривали голову, брови, усы и бороду, носили короткую (до бедер) хирку, конусообразную мохнатую волосяную шапку-колпак, тяжелые железные украшения — ожерелья, кольца, браслеты. Согласно положениям, разработанным ас-Саваджи, член тариката должен был никогда не поддаваться эмоциям; удовлетворяться одной одеждой и одним куском хлеба; сторониться людей; иметь приветливое выражение лица; презирать все дорогое; быть постоянно в пути; избегать лицемерия. Практики тариката разной степенью полноты придерживались также и члены других братств (бекташия, накшбандия, хайдария-джалалия)[2].

Напишите отзыв о статье "Каландария"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Ислам: ЭС, 1991, с. 130.
  2. 1 2 Ислам: ЭС, 1991, с. 131.

Литература

Отрывок, характеризующий Каландария

– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.