Калашников, Иван Тимофеевич
| Иван Тимофеевич Калашников | |
 | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Язык произведений: | |
| Дебют: | |
| [az.lib.ru/k/kalashnikow_i_t/ Произведения на сайте Lib.ru] | |
Ива́н Тимофе́евич Кала́шников (22 октября [2 ноября] 1797, Иркутск — 8 [20] сентября 1863, Санкт-Петербург) — русский писатель, поэт, тайный советник.
Биография
Отец — Тимофей Петрович Калашников — автор записок «Жизнь незнаменитого Тимофея Петрововичача Калашникова, простым слогом писанная с 1762 по 1794 год» («Русский архив». Москва, 1904 год). В 1775 году отца перевели из Нерчинска в Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ) — в Верхнединскую провинциальную канцелярию. В 1779 году Тимофей Петрович купил дом, и 11 октября женился на местной жительнице — Анне Григорьевне. В 1780 году у них родилась дочь Евдокия, а в 1782 году — Авдотья. В 1783 году семья выехала в Иркутск.
Иван Тимофеевич родился в Иркутске. Окончил Иркутскую губернскую гимназию. С 1813 года служил подканцеляристом Иркутской казенной экспедиции. В 1819 году генерал-губернатором Сибири был назначен М. М. Сперанский. Сперанский повысил в должности Калашникова, и поручил ему «…историческое и статистическое описание поселений Иркутской губернии». В 1821 году М. М. Сперанского отзывают в Санкт-Петербург. В 1822 году Калашникова переводят на службу в Тобольск, а в 1823 году в Санкт-Петербург. В Петербурге Калашников становится столоначальником в Министерстве внутренних дел. В 1827 году Калашников — начальник I-го отделения в департаменте уделов, в 1830 году — правитель канцелярии медицинского департамента. В 1859 году в чине тайного советника Калашников выходит в отставку.
Литературная деятельность
В печати дебютировал в 1817 году с краеведческими очерками об Иркутске и Иркутской губернии. Публиковал стихи в «Сыне Отечества», начиная с 1829. Известен как автор романов, представлявших одну из первых попыток изображения провинциальной жизни: «Дочь купца Жолобова» (из иркутских преданий, Санкт-Петербург, 1832 и 1842; переведён на немецкий язык) и «Камчадалка» (Санкт-Петербург, 1833 и 1843). Автор повестей «Изгнанники» (СПб, 1834), «Жизнь крестьянки» («Библиотека для чтения», 1835), романа о злоключениях бедного добродетельного чиновника «Автомат» (Санкт-Петербург, 1841), мемуаров «Записки иркутского жителя» (впервые изданы в «Русской старине» в 1905 году).
Напишите отзыв о статье "Калашников, Иван Тимофеевич"
Литература
- Зайцева И. А. Калашников. — Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Т. 2: Г — К. Москва: Большая российская энциклопедия, 1992. С. 443—444.
- И. Т. Калашников (175 лет со дня рождения) // Родное Прибайкалье. — Иркутск, 1972.
- Кунгуров Г. Ф. И. Т. Калашников // Литературная Сибирь: критико-биобиблиогр. слов. писателей Вост. Сибири / Сост. В. П. Трушкин, В. Г. Волкова. — Иркутск, 1986. — С. 71—74.
- Постнов Ю. С. Литература Сибири в русской критике первой половины XIX века // Очерки литературы и критики XVII—XX вв. — Новосибирск, 1976.
- Сергеев М. Д. Иван Тимофеевич Калашников // Записки иркутских жителей. — Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1990. — («Литературные памятники Сибири»). — ISBN 5-7424-0216-3. — С. 518—532.
- Сергеев М. Д. Первый сибирский романист // Калашников И.Т. Дочь купца Жолобова: Романы, повесть. — Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1985. — («Литературные памятники Сибири»). — С. 617—631.
Ссылки
|
Иван Тимофеевич Калашников в Викитеке? |
|---|
- [az.lib.ru/k/kalashnikow_i_t/ Калашников, Иван Тимофеевич] в библиотеке Максима Мошкова
|
Это заготовка статьи о писателе России. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Калашников, Иван Тимофеевич
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
