Калидаса

Калидаса
कालिदास
Дата рождения:	приблизит. IV—V век
Место рождения:	Индия
Дата смерти:	приблизит. IV—V век
Место смерти:	Индия
Род деятельности:	поэт, драматург
Жанр:	героический эпос, лирика, драма
Язык произведений:	санскрит

Калида́са (कालिदास, Kālidāsa ^IAST, буквально «Слуга богини Кали») — драматург и поэт древней Индии, писавший на санскрите. Созданные Калидасой произведения символизируют расцвет классической индийской культуры. Драма Калидасы «Шакунтала» стала одним из первых произведений восточной литературы, переведённым на европейские языки и познакомившим Европу с литературой Востока.

Время жизни и творчества

Время и обстоятельства жизни Калидасы неизвестны. Не сохранилось ни одного документа той эпохи, касающегося поэта. Также отсутствуют упоминания о нём современников и потомков. Известны народные легенды о нём, однако информации, содержащейся в них, доверять невозможно. Единственным способом сделать какие-либо предположения о жизни Калидасы является историографический анализ его произведений, его языка и персонажей. Никаких фактических сведений об авторе его произведения не содержат. Сложность состоит также в том, что в целом существует очень мало исторических документов об Индии той эпохи, количество легенд намного превосходит количество достоверной информации.

Самый ранний период, к которому относили жизнь Калидасы, — VIII век до н. э. Ипполит Фош (фр. Hippolyte Fauche) выдвинул предположение, что поэт жил во времена правления Агниварны из Солнечной династии. Именно этим правителем заканчивается «Рагхувамша» Калидасы, посвящённая истории царей этой династии. С другой стороны, народные сказания связывают жизнь Калидасы с эпохой правления царя Бходжи Парамары, владетеля Малавы, правившего в Дхаре и Удджайни, около 1040—1090 гг. Существует даже апокрифическое (позднее) произведение индийской литературы, в котором изображается жизнь Калидасы при названном дворе. Эти крайние рамки (VIII век до н. э. — XI век н. э.) в настоящее время сужены до более точных.

Драмы и другие произведения Калидасы не содержат в себе никаких прямых указаний на время их сочинения. Упоминание о греческих невольницах свидетельствует о сравнительно позднем времени, а формы пракрита в речах некоторых действующих лиц указывают на большое хронологическое расстояние, отделяющее их от языка надписей царя Ашоки, или Пиядаси. Сомнительно, однако, чтобы Калидаса жил в XI веке, так как произведения других писателей этого века явно свидетельствуют о литературном упадке, тогда как драмы Калидасы представляют собой кульминационный пункт индийской поэзии.

Более точный диапазон основан на следующих предположениях. В пьесе «Малавика и Агнимитра» одним из главных героев является царь Агнимитра. Очевидно, Калидаса мог создать пьесу о его личной жизни только спустя какое-то время. Поскольку время правления царя известно (149—141 год до н. э.), это даёт нижнюю границу жизни Калидасы не ранее II века до н. э. Верхняя граница определяется из датировки Айхольской надписи (англ. Aihole inscriptions) — 634 год. Исходя из того, что в ней говорится о Калидасе как о классике поэзии, верхней границей можно принять VI век.

Существует индийское стихотворное изречение, помещающее Калидасу при дворе царя Викрамы или Викрамадитьи в Удджайни, вместе с прочими «девятью перлами» его двора — девятью знаменитыми писателями и учёными. По распространённой версии это время относилось к I веку до н. э. Однако эта версия опровергается учёными: мало того, что эти девять знаменитостей, как оказалось, жили в разное время, сама личность царя Викрамадитьи вызывает сомнения, так как здесь скорее всего имеется в виду не имя, а титул «Викрамадитьи», а этот титул носил не один царь Древней Индии. Согласно гипотезе, имеющей в данное время наибольшую поддержку, Викрамадитьей был царь Чандрагупта II, правивший в 380—413 году. При нём империя Гуптов достигла своего расцвета, что в большинстве случаев означает и расцвет искусств. Именно Чандрагупта II и мог быть тем покровителем поэта, о котором повествует средневековая индийская традиция.

Отнесение Калидасы к I веку до н. э. вызывает сомнения и потому, что тогда было бы вправе ожидать большой разницы в культурно-историческом отношении, между его драмами и произведениями другого индийского драматурга — Бхавабхути, принадлежность которого к VIII веку установлена довольно прочно. Между тем, содержание тех и других указывает на их сравнительную близость по времени возникновения. Голландский санскритист Керн, основываясь на астрологических данных, имеющихся в сочинениях предполагаемого современника Калидасы — астронома Варахамихиры, относит последнего к первой половине VI века. В применении к Калидасе это предположение хорошо гармонирует с указанным уже фактом близости Калидасы и Бхавабхути.

Южные буддисты также категорически относят Калидасу к VI в. К VI в. относит Калидасу и Фергюсон, известный своими работами в области индийской хронологии; но в последнее время соображения Фергюсона относительно эры царя Викрамы сильно поколеблены. Якоби, основываясь на астрологических данных, в поэмах, приписываемых Калидасе, приходит к заключению, что их автор не мог жить раньше 350 года.

Таким образом, хотя индийская традиция относит жизнь Калидасы к I в. до н. э., но общий характер его творчества и в частности его поэтическая техника, обнаруживаемое им знакомство с данными греческой астрономии IV в. и ряд других черт заставляют европейских исследователей отнести его к IV—V вв. н. э. — ко времени династии Гупта, цари которой носили титул Викрамадитьи.

Индийский литературовед Д. Ш. Упадхьяйн, один из крупнейших индийских исследователей творчества Калидасы, проведя обширнейшие исследования, называет почти точные даты жизни Калидасы — 365—445 года.

Происхождение и личность

Легендарная биография Калидасы превращает его в бедного невежественного пастуха, женившегося на принцессе, получившего мудрость и поэтический дар от умилостивленной им богини Кали (откуда его имя «раб Кали») и погибшего от зависти придворных; здесь — обычная в средневековых биографиях Запада и Востока циклизация сказочных «бродячих сюжетов» вокруг известной личности. В других сказаниях о Калидасе, например в многочисленных анекдотах об его поэтических победах над невежественными брахманами и кичливыми придворными поэтами, нашла себе выражение высокая оценка его литературного наследства.

Место происхождения Калидасы неизвестно. Среди прочих часто называются Удджайн, Бенарес, Дхара (англ. Dhar). Некоторые легенды рассказывают о том, что Калидаса родом из Бенгалии, другие говорят о Цейлоне или Кашмире. Д. Ш. Упадхьяйя утверждает, что Калидаса уроженец Кашмира.

Также согласно некоторым легендам Калидаса принадлежал к варне брахманов. В этом есть определённый смысл, так как брахманы были весьма образованы, и из их сословия действительно вышло множество известных учёных и деятелей культуры. Сказочные истории о пастушестве Калидасы и его женитьбе на прекрасной принцессе скорее всего являются народной мифологизацией жизни известного поэта, хотя не исключено, что ему всё же пришлось самому пробиваться наверх, чтобы в итоге быть причисляемым к образованнейшим людям своего времени.

Требования к поэту в эпоху Калидасы были весьма высоки. Помимо собственно литературы и теории языка, а также прочих видов искусств (танец, пантомима, музыка), поэт обязан был знать логику, теорию военного дела, основы государства, философские учения, астрономию и, весьма важную в индийской культуре, науку о любви.

Творчество

Творчество Калидасы относят к вершинам классической санскритской поэзии. От прочих художников Калидасу выделяет мастерство стиля и свобода творческого полета, что позволяло ему отражать в своих произведениях сложность человеческой натуры во всём её богатстве. Ювелирность в описании душевных порывов соединялась с масштабностью видения своей эпохи в целом. Благодаря этому персонажи в произведениях Калидасы предстают не только яркими своеобразными личностями, но и характеризуют дух индийского народа (англ. Indian people) в его неразрывной связи с культурой и природой страны.

Калидаса не был изобретателем каких-либо новых приёмов в творчестве, набор используемых им средств традиционен и основан на канонах, которые сложились ещё в начале классической эпохи, когда в индийской литературе стали зарождаться светские жанры. Однако присущая Калидасе индивидуальность настолько сильна, что его поэзия богата красками как никакая другая из его эпохи.

Именно эта яркость и красочность обусловила тот интерес, что возгорелся в литературной Европе к «Шакунтале» после её перевода на английский. Если богатства античной и древнееврейской словесности уже были хорошо известны, то открывающиеся сокровища индийской литературы ещё только предстояло осознать. Духовные ценности Индии, не уступающие по своей значимости ценностям Древней Греции и Рима, а по сложности внутренней структуры иногда и превосходящие их, открылись через творчество Калидасы европейской культуре в своей ни с чем не сравнимой самобытности.

Калидасе приписывается много произведений иногда совсем различного характера и достоинства. Это обстоятельство находится, очевидно, в связи с существованием нескольких писателей этого имени, и теперь употребительного среди индусов. Из всех этих произведений европейская научная критика признает несомненно принадлежащими Калидасе только три драмы: «Шакунтала», «Викраморваши», «Малавика и Агнимитра», и три больших поэмы: две эпические, «Рагхувамша» и «Кумарасамбхава», и одна лирическая — «Мегхадута».

Эпоха

Жизнь и творчество Калидасы пришлись на «золотой век» древнеиндийской классической культуры. Империя Гуптов достигает своего могущества, объединив в единое целое прежде раздробленные области. На некоторое время обеспечивается защита от иноземных вторжений и, тем самым, экономика и культура получают возможности для развития. Эпоха Гуптов символизирует переход к феодальному строю, прохождение коренных изменений в обществе.

Характерной особенностью индийской культуры в целом является её консерватизм. Новые тенденции не производят революционных изменений, они встраиваются в существующие представления, живут параллельно с ними. Древние воззрения могут существовать сколь угодно долго, не исчезая со временем, что образует ту сложность и своеобразность индийской культуры, которой она известна.

В эпоху Гуптов происходит некоторое ослабление сословного строя Индии, её переход к кастовой системе. И хотя в литературе той поры иерархия варн отражается с беспрекословной почтительностью, некоторое освобождение от догм древнейших времён позволяет осуществиться самым прекрасным творческим проявлениям индийского народа.

Другой особенностью индийской культуры того времени, как, впрочем, и других эпох, является её глубочайшая связь с религией. Религия выходила на передний план везде: в быту, в государственном устройстве, в общественных отношениях. Культура Индии пронизана мифологией также сильно, как её общественный строй структурирован кастовым разделением. Огромные массы населения, живущие практически в условиях первобытно-общинного строя, служили постоянным источником архаичного мировоззрения, и на какую бы высокую ступень развития не поднималась элита, она не могла оторваться от этих корней. В эпоху Калидасы происходит формирование индуизма, пришедшего на смену брахманизму. Индуизм усваивает народные верования, трансформирует старинные культы, разрушает закупоренный мир брахманизма, стремящийся сохранить себя неприкосновенным от низших влияний.

Одним из важнейших мотивов, пришедшим в индуизм из древности, является мотив аскетизма. Распространённый в литературе того времени, он рассказывает о приобретении могущественной мистической силы теми, кто встал на путь умерщвления плоти. Боги посылают к таким праведникам для соблазнения прекрасных дев, — это становится одним из популярнейших мотивов классической санскритской литературы. Аскетизм и эротизм, легко уживаясь вместе в индийском мировоззрении, получают широкое распространение.

Также к числу получивших развитие идей в религии и, соответственно, и в искусстве, относятся концепция «бхакти» (любовь к Богу, как путь обретения блаженства), цикличности вселенной и кармы. В произведениях Калидасы уже присутствует конец мира по завершении калпы, однако идее о постоянно повторяющихся рождениях и смертях ещё предстояло полноценное развитие в будущем.

Являясь вершиной «золотого века» классической индийской литературы, творчество Калидасы одновременно было и его завершением. Империи Гуптов не суждено было просуществовать долго. Набеги воинственных племён и внутренние противоречия привели к её достаточно быстрому закату, после чего в Индии наступают мрачные времена феодальной раздробленности, войн и завоеваний страны иноземцами. Всё это в полной мере находит отражение в литературе — после Калидасы в санскрите прослеживаются следы упадка, и ей уже никогда не будет суждено занять прежних высот. На смену санскритской литературе придёт литература на новых языках.

Предпосылки творчества

В период творчества Калидасы литература становится более светской. Монументальные эпические произведения прошлого уступают место произведениям более приближенным к реальной жизни. Их авторы уже не анонимны, как ранее. Сама литература становится предметом рассмотрения и изучения. Символом возрождения творческих сил народа становится развитие жанра драмы, что возможно только в цивилизации, стоящей на высокой ступени исторического прогресса. Драматический жанр рождается из обрядовых традиций народа, из популярных в Индии публичных чтений эпосов. Ко времени жизни Калидасы драматическое искусство достигает серьёзной стадии роста, классический театр Индии развился ещё в середине I тысячелетия до нашей эры, и поэт мог опираться на богатый опыт предшественников. Предположительно, Калидаса мог быть знаком с «Натьяшастрой» — древнейшим трактатом по театральному искусству. Близко ко времени жизни Калидасы творил и Бхамаха (англ. Bhamaha), первый индийский теоретик литературы, известный своим трактатом «Кавьяланкара» (Kāvyālaṅkāra).

О непосредственном влиянии на творчество Калидасы какого-либо писателя Индии говорить очень сложно в связи со сложностью определения времени его жизни и творчества. Определённое влияние оказала «Рамаяна», чьё авторство приписывается Вальмики, и её следы проявляются в творениях мастера, однако она была создана на столетия ранее. Во вступлении к «Малавике и Агнимитре» Калидаса упоминает как своих предшественников Бхасу, Кавипутру и Саумиллу, однако об их жизни и творчестве практически ничего неизвестно.

Пожалуй, единственным поэтом, писавшем на санскрите и жившем в период времени близкий ко времени творчества Калидасы, может считаться Ашвагхоша, автор эпической поэмы о Будде Жизнь Будды (англ. Buddhacarita). В творчестве Ашвагхоша язык и стиль классической санскритской поэзии уже вполне сформированы. К прочим произведениям, с которым, предположительно, мог быть знаком Калидаса, можно отнести следующие: «Панчатантра», приписываемая Вишнушарману (англ. Vishnu Sharma), «Джатакамала» («Гирлянда джатак») Арьяшуры (Āryaśūra), проза Ваттсьяны, автора знаменитой «Камасутры».

«Шакунтала»

Калидаса-драматург выше Калидасы-эпика и лирика. Во главе их стоит «Узнанная Шакунтала» или просто «Шакунтала», образчик натаки или высшей драмы. Это история взаимной любви царя Душьянты и Шакунталы, дочери нимфы Менаки и мудреца Вишвамитры. Влюблённая Шакунтала, погруженная в свои мечты, не замечает приближения святого ведийского мудреца-подвижника Дурвасы и тем навлекает на себя его гнев. Дурваса налагает на неё проклятие: царь Душьянта забудет её и только тогда вспомнит, когда увидит на ней кольцо, подаренное им. Это проклятие, остающееся сокрытым для Шакунталы, и составляет драматическую завязку пьесы. Царь отталкивает от себя свою милую, и только после ряда различных перипетий и трогательных сцен, ему попадается на глаза его кольцо; он вспоминает прошлое и, встретив в небе Индры Шакунталу, успевшую тем временем родить сына, соединяется с ней уже навеки.

Драма имеется в двух списках, названных по шрифту, которым они написаны, деванагари и бенгальский. Первый короче второго. На списке деванагари основаны издания: Бётлингка (с прозаическим немецким переводом, Бонн, 1842); Monier Williams’a, c английским переводом (Hertford, 1853, 2 изд. 1876); Буркхарда (Бреславль, 1872); Дживананда Видьясагара (Калькутта, 1880).

Литературные переводы с этого списка: английский Monier Williains’a (Hertford 1855, роскошное изд.), французский A. Bergaigne и P. Lehugeur (П. 1884), немецкий Э. Мейера (Гильдбурггаузен 1867), Лобеданца (7 изд. Лейпциг, 1884), Ф. Рюкерта (1885).

Бенгальский список издал Рихард Пишель (Киль, 2 изд. 1886); с него сделан англ. перевод Джонса (Л. 1789), нем. Фрице (Хемниц 1877) и др. Лучшие, по точности, переводы Бетлингка и Фрице. Русский перевод издан А. Путятой (Москва, 1879), датский перев. Martin Hammerich (Копенгаген, 1879).

Первым познакомил россиян с творчеством Калидасы известный русский историк и писатель Николай Карамзин, который в 1792 году перевёл «Шакунталу» с английского на русский язык. В предисловии к переводу он отметил:

«Творческий дух обитает не в одной Европе; он есть гражданин вселенной. Человек везде — человек; везде имеет он чувствительное сердце, и в зеркале воображения своего вмещает небеса и землю. Везде натура есть его наставница и главный источник его удовольствий…

Я чувствовал сие весьма живо, читая Саконталу, драму, сочинённую на индейском языке, за 1900 лет перед сим, азиатским поэтом Калидасом, и недавно переведённую на английской Виллиамом Джонсом, бенгальским судьею…»

«Викраморваши» и «Малавика и Агнимитра»

Следующая драма Калидасы, «Викраморваши», имеет предметом миф о взаимной любви нимфы Урваши и царя Пуруравы, встречаемый уже в ведах. Третья драма Калидасы, «Малавика и Агнимитра», имеет сюжетом лёгкую любовную интригу между царем Агнимитрой и Малавикой, служанкой его жены, королевы Дхарини. Ревнивая королева скрывает свою красивую служанку от глаз супруга, который, однако, успевает открыться ей и получить её взаимность, несмотря на всевозможные хитрости и интриги Дхарини и другой королевы Иравати. В конце пьесы открывается царственное происхождение Малавики, так что главное препятствие к соединению обоих любовников устраняется, и все кончается к общему благополучию.

Принадлежность пьесы «Малавика и Агнимитра» Калидасе долго оспаривалась, но была признана доказанной. Издания: О. Tullberg (Бонн, 1840), Shankar Pandit (Бомбей, 1869, 2 изд. 1889), Taranatha Tarkavacaspati (Калькутта, 1870), Bollensen (СПб., 1879). Переводы: англ. С. Н. Tawney (Калькутта, 1875), Gopal Raghunatha Nandargikar (Пуна, 1879); немец. А. Вебера (Б. 1856) и Л. Фрице (Лейпциг, 1882); франц. Р. Е. Foucaux (Париж, 1877). Итальянский перевод всех трёх драм: A. Marozzi, «Teatro di Calidasa» (Милан, 1871). Менее вероятна принадлежность Калидасе описательной поэмы Ртусанхара; совсем мало вероятно авторство Калидасы для поэмы Налодая (ib. 87), принадлежащей несомненно к более позднему периоду индийской литературы. То же надо сказать и о Шрутабодхе, трактате по санскритской метрике (см. «Sroutabodna, traite de prosodie sanscrite», в «Journ Asiat.» IV, 1854, отд. отт. П. 1855).

Память

В честь Калидасы назван кратер на Меркурии.

Литература

• Калидаса. Потомки Рагху: Поэма (Песнь 1). Л., 1940
• Калидаса. Избранное. М., 1956
• Иванов Н. М. Калидаса. Биобиблиографический указатель. М., 1957
• Калидаса. Избранное. Драмы и поэмы. М., 1974
• Эрман В. Г. Калидаса. М., 1976
• Калидаса. Шакунтала, или Перстень-примета: Фрагменты. — В кн.: Классическая драма Востока. М., 1976
• Калидаса. Рождение Кумары. — В кн.: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М., 1977
• Калидаса. Род Рагху (Рагхуванша). СПб., 1996
• Шор Р. [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le5/le5-0601.htm Калидаса] // Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929—1939. Т. 5. — [М.]: Изд-во Ком. Акад., 1931. — Стб. 60—63.
• Кальянов В. И., Эрман В. Г. Калидаса. Очерк творчества. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1958.
• Гринцер П. А. Санскритская литература IV—VIII вв. н. э. // История всемирной литературы: В 8 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1983—1994. — На титл. л. изд.: История всемирной литературы: в 9 т. Т. 2. — 1984. — С. 41—66.

Ссылки

• Калидаса // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Индия   Азия   Литература   Поэзия   Театр   Персоналии

Отрывок, характеризующий Калидаса

26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.
[Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны, и тем очень доволен; то, что я видел эти три месяца – невероятно.
«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.
4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.