Калкатин, Иван Степанович

Иван Степанович Калкатин
Ковенский губернатор
23 апреля 1843 — 10 марта 1848
Монарх:	Николай I
Предшественник:	нет
Преемник:	Сергей Алексеевич Долгоруков

Ива́н Степа́нович Калкатин (1800—1856) — ковенский губернатор.

Биография

Из дворян, службу начал канцеляристом в Могилёвском городовом магистрате в 1816 году.

В 1819 году генерал Иван Инзов, тогдашний бессарабский наместник, перевёл его в свою канцелярию, где он и получил первый классный чин; в 1824 году определён при новороссийском и бессарабском генерал-губернаторе чиновником особых поручений; в 1819 и в 1830 годах, когда в Бессарабии свирепствовала чума, он принимал деятельное участие в борьбе с нею.

В 1830 году переведён в департамент Министерства юстиции, и в том же году сопровождал сенаторов, ревизовавших Архангельскую губернию, содействовал раскрытию многих злоупотреблений.

В 1831 году определён губернским прокурором в Архангельск, в 1832 — на ту же должность в Вильно; в 1836 году назначен там же председателем палаты уголовного суда и был директором попечительного тюремного комитета.

В 1838 году назначен старшим членом в Виленскую комиссию для приёма государственных имуществ в новое управление, в 1840 году — управляющим виленской палатой государственных имуществ.

23 апреля 1843 года назначен ковенским губернатором. В этом звании он в 1844 году успешно способствовал раскрытию дела о шайке разбойников, грабивших в Ковенской и Витебской губерниях и в Курляндии. Однако он имел натянутые отношения с представителями местной польской интеллигенции и в 1848 году он стал просить у генерал-губернатора Фёдора Мирковича продолжительного отпуска для поправления здоровья и затем перевода в одну из великороссийских губерний.

10 марта 1848 года он был уволен с должности по болезни.

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01002921622#?page=403 Иван Степанович Калкатин] // Русский биографический словарь / Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцова; под ред. Е. С. Шумигорского и М. Г. Курдюмова. — Санкт-Петербург : тип. Гл. упр. уделов, 1897. — Т. 8. — С. 401. — 756 с.</span>

Отрывок, характеризующий Калкатин, Иван Степанович

Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.