Каллий (сын Гиппоника Аммона)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Каллий
др.-греч. Καλλίας
Дата рождения:

520/510 до н. э.

Место рождения:

Алопека (Аттика)

Дата смерти:

после 446 до н. э.

Отец:

Гиппоник Аммон

Супруга:

Эльпиника

Дети:

Гиппоник

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Каллий Богатый (др.-греч. Καλλίας) — афинский государственный деятель и дипломат V века до н. э.





Происхождение

Принадлежал к старшей ветви рода Кериков. Один из самых знаменитых членов семьи, условно называемой «Каллиями», или «Каллиями-Гиппониками». В просопографической и генеалогической литературе для удобства обычно именуется Каллием (II)[1].

Сын Гиппоника Аммона, родился не позднее 510 до н. э.[2], был двоюродным братом Аристида[3].

Был потомственным дадухом (факелоносцем) в церемониях элевсинского культа[3] и спартанским проксеном[4].

Был крупнейшим афинским дипломатом своего времени[5], выполнявшим ответственные миссии в Персии и Спарте, и, по мнению И. Е. Сурикова, вполне заслуживал отдельной биографии от Плутарха[6].

Богатство

Располагая личным состоянием в 200 талантов, Каллий считался богатейшим человеком в Афинах и одним из самых богатых в Греции[7]. О происхождении этого богатства Плутарх рассказывает анекдотическую историю, сходную с той, что ходила про его отца Гиппоника. Херонейский писатель сообщает, что после окончания Марафонской битвы Аристид с отрядом был оставлен охранять взятую добычу, а Каллий тайком от него сумел наложить руку на часть персидских сокровищ[8].

Один из персов, увидев длинные волосы и головную повязку[K 1] и решив, вероятно, что перед ним — царь, бросился ему в ноги и, взявши за правую руку, привел к какой-то яме, где было зарыто много золота. Каллий же оказался самым жестоким и несправедливым из людей: золото он взял, а перса, чтобы тот не рассказал о кладе кому-нибудь еще, убил. По этой причине, говорят, всех, принадлежавших к его дому, комические поэты называли «Златокопателями»[K 2], намекая на яму, в которой Каллий нашел сокровище.

Плутарх. Аристид, 5

.

Современные историки считают эту историю «наивно-клеветническим» вымыслом, почерпнутым у комических поэтов или из каких-то политических памфлетов[2][9]. Если бы современникам стало известно о подобной махинации, Каллия бы ожидало суровое наказание. Прозвище λακκόπλουτοι намекает, скорее, на Лаврийские серебряные рудники, эксплуатация которых и была главным источником богатства дома Кериков[10].

Олимпийские победы

Ко времени Марафонской битвы Каллий уже был весьма состоятельным человеком, и превзошел успех своего деда, одержав победы в гонках колесниц (тетриппе) на трех Олимпийских играх[11][12] (как полагают, в 500, 496 и 492 до н. э.)[13]

Вероятно, именно в качестве олимпионика-триаста он удостоился прижизненной бронзовой статуи на афинском Акрополе, о которой пишет Павсаний[14], и база которой сохранилась[5].

Брак

Около 480/479 до н. э. Каллий женился на Эльпинике, дочери Мильтиада Младшего и сестре Кимона[15]. Этот брак был заключен в рамках политического альянса между Алкмеонидами, Филаидами и Керками, направленного против Фемистокла. Благодаря своему зятю, Кимон смог выплатить наложенный в своё время на его отца громадный штраф в 50 талантов, что позволило ему восстановить доброе имя своей семьи и начать собственную политическую карьеру[16].

Впоследствии Каллий развелся с женой[11], которая, по слухам, состояла в кровосмесительной связи со своим братом[17].

Дипломатия

Крупным политическим деятелем Каллий, как кажется, стал довольно поздно[18].

Геродот пишет, что Каллий возглавлял афинское посольство в Сузы в начале правления Артаксеркса I (примерно в 464 до н. э.)[19] Цели и результаты этой миссии неизвестны[18][20].

В 449 до н. э. он возглавил новое посольство в Персию, заключившее с царем мирный договор, завершивший греко-персидские войны 490—449 до н. э. Вероятно, Каллий был сторонником Перикла и действовал в русле его политики. По словам Плутарха, по возвращении в Афины ему оказали особые почести[21], но Демосфен рассказывает, что афиняне были недовольны отчетом о посольстве, обвинили руководителя миссии в подкупе персами, едва не приговорили к смерти, заменив её, в конце концов, гигантским штрафом в 50 талантов[22].

Как полагают исследователи, версия Демосфена возникла в результате путаницы[5]. По сообщению Эсхина Сократика, Каллия действительно привлекали к суду, и обвинители требовали смертной казни, но это было гораздо раньше, еще при жизни Аристида, который по просьбе обвиняемого выступил в его защиту[3].

В 446 до н. э. Каллий входил в состав посольства, направленного в Спарту и заключившего Тридцатилетний мир, завершивший Малую Пелопоннесскую войну[23]. Существует предположение, что он возглавлял это посольство[5].

Сыном Каллия и Эльпиники был афинский стратег Гиппоник.

Напишите отзыв о статье "Каллий (сын Гиппоника Аммона)"

Комментарии

  1. Жреческая повязка дадуха
  2. λακκόπλουτοι — буквально: «разбогатевшие из ямы»

Примечания

  1. Маринович, 1998.
  2. 1 2 Swoboda, 1919, S. 1615.
  3. 1 2 3 Плутарх. Аристид, 25
  4. Ксенофонт. Греческая история. VI 3, 4
  5. 1 2 3 4 Суриков, 2000, с. 107.
  6. Суриков, 2000, с. 105.
  7. Лисий. XIX, 48
  8. Плутарх. Аристид, 5
  9. Суриков, 2008, с. 80.
  10. Суриков, 2008, с. 80—81.
  11. 1 2 Swoboda, 1919, S. 1616.
  12. Суриков, 2008, с. 81.
  13. Базунов, 2004, с. 141.
  14. Павсаний. I. 8, 2
  15. Корнелий Непот. Кимон, 1; Плутарх. Кимон, 4
  16. Суриков, 2008, с. 211.
  17. Суриков, 2008, с. 205.
  18. 1 2 Swoboda, 1919, S. 1617.
  19. Геродот. VII, 151
  20. Суриков, 2000, с. 106.
  21. Плутарх. Кимон, 13
  22. Демосфен. XIX, 273
  23. Диодор. XII, 7

Литература

  • Базунов Б. А. Кумиры стадионов Эллады. — М.: Советский спорт, 2004. — ISBN 5-85009-933-6.
  • Маринович Л. П. Гражданин на празднике Великих Дионисий и полисная идеология // Человек и общество в античном мире. — М.: Наука, 1998. — ISBN 5-02-009559-1.
  • Swoboda E. Kallias 2 // Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. Band X, 2. — Stuttgart: Alfred Druckenmüller, 1919.
  • Суриков И. Е. Античная Греция : политики в контексте эпохи: время расцвета демократии. — М.: Наука, 2008. — ISBN 978-5-02-036984-9.
  • Суриков И. Е. Два очерка о внешней политике классических Афин // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Часть 1. — Казань: Издательство Казанского Государственного университета, 2000. — ISBN 5-93139-066-9.

Отрывок, характеризующий Каллий (сын Гиппоника Аммона)


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.