Каллио, Кюёсти

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Кюёсти Каллио Kyösti Kallio<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Финляндии
1 марта 1937 года — 19 декабря 1940 года
Предшественник:	Пер Эвинд Свинхувуд
Преемник:	Ристо Рюти
Премьер-министр Финляндии
14 ноября 1922 года — 18 января 1924 года
Предшественник:	Аймо Каарло Каяндер
Преемник:	Аймо Каарло Каяндер
31 декабря 1925 года — 13 декабря 1926 года
Предшественник:	Антти Туленхеймо
Преемник:	Вяйнё Таннер
16 августа 1929 года — 4 июля 1930 года
Предшественник:	Оскари Мантере
Преемник:	Пер Эвинд Свинхувуд
7 октября 1936 года — 15 февраля 1937 года
Предшественник:	Тойво Кивимяки
Преемник:	Аймо Каарло Каяндер
Рождение:	10 апреля 1873(1873-04-10) Юливиеска, Великое княжество Финляндское
Смерть:	19 декабря 1940(1940-12-19) (67 лет) Хельсинки, Финляндия
Автограф:
Награды:

Кю́ёсти Ка́ллио (фин. Kyösti Kallio, рожд. Гу́стаф Ка́ллиокангас, фин. Gustaf Kalliokangas; 10 апреля 1873, Юливиеска, Великое княжество Финляндское — 19 декабря 1940, Хельсинки, Финляндия) — финский политический деятель, премьер-министр Финляндии в 1922—1924, 1925—1926, 1929—1930, 1936—1937; в 1937—1940 президент Финляндии. Примыкал к правому крылу партии Аграрный союз.

Биография

Ранние годы

Кюёсти Каллио родился 10 апреля 1873 года в городе Юливиеска в семье фермера и одного из муниципальных руководителей в Юливиеска. С 1895 года, на новом месте жительства в Нивала, высокий уровень образования и статус крупного землевладельца привели к тому, что Каллио стал исполнять важные обязанности в коммуне. В лицейские годы на него оказал огромное влияние ректор финского лицея в Оулу, руководитель пиетистов конституционалист Мауно Русендаль. Во время работы в молодёжном обществе Каллио познакомился с писателем Сантери Алкио, который позже стал его главным политическим соратником.

В 1904 году он был избран представителем судебного округа Пийппола в крестьянскую курию на два последних созыва сословного сейма 1904—1906 гг. Осенью 1906 г. была создана партия Аграрный союз, и Каллио был избран в руководящие органы партии. На парламентских выборах 1907 г. он выдвигался одновременно от аграриев и от Младофинской партии, однако вошёл в аграрную фракцию, посчитав, что младофинны равнодушны к сельским проблемам. В 1908—1916 был председателем партии.

В годы гражданской войны

В истории борьбы за независимость Финляндии Каллио сыграл одну из ключевых ролей. Он возглавлял сельскохозяйственную комиссию сначала в сенате под председательством Оскари Токоя, а затем Пера Эвинда Свинхувуда и Юхо Кусти Паасикиви.

Во время гражданской войны Каллио жёстко осудил насильственные методы красных и вынужден был скрываться, находясь в контролируемом красными Хельсинки. Однако после окончания войны призывал воздержаться от массовых репрессивных мер возмездия. Его речь в церкви в Нивала 5 мая 1918 г. привлекла к себе большое внимание. Он стал первым известным белым политиком, потребовавшим немедленно приступить к строительству единой Финляндии, в которой «нет ни красных, ни белых, а есть только любящие свою страну финны, граждане Финляндской Республики, которые ощущают себя членами общества и чувствуют себя здесь хорошо».

Политическая карьера в 1920-е годы

Восстановление законной власти вернуло Каллио к правительственным делам, в которых доминировала борьба за форму правления. Будучи членом Аграрного союза, Каллио был республиканцем, поэтому 17 августа 1918 г. он вышел из сената, сформированного Паасикиви, посчитав его монархически ориентированным (до ноября 1918 года Финляндия официально считалась монархией — Королевством Финляндия при регентстве Свинхувуда).

На парламентских выборах 1919 г. Аграрный союз стал крупнейшей несоциалистической партией. Отчасти благодаря этому Аграрный союз входил в состав правительств. Каллио стал одним из наиболее значимых руководителей «первой республики», он четырежды возглавлял правительства, а также длительное время председательствовал в парламенте.

Каллио сосредоточился в основном на аграрной политике, решении торпарской проблемы и вопросе о создании новых наделов. Своё согласие войти в сенат Токоя Каллио дал при условии решения вопроса об аренде земли. Накануне гражданской войны был подготовлен проект решения по данному вопросу. Сенатор Каллио представил его в парламенте 21 января 1918 г. 15 октября 1918 г. закон был принят. Однако наиболее известен его закон о землеустройстве, получивший название «Lex Kallio» и вступивший в силу в 1922 г.

Каллио всегда оставался противником коммунизма. Его первое правительство ликвидировало организацию Коммунистической партии Финляндии путём так называемой «хирургической операции Каллио» в 1923 г. Позже он неоднократно предпринимал попытки разработать антикоммунистическое законодательство. Реакцией на это стало возникновение Лапуаского движения. Поначалу Каллио относился к нему с пониманием, однако затем осудил насильственные действия движения. 2 июля 1930 г. под давлением движения, поддерживаемом президентом Лаури Реландером, Каллио вынужден был выйти в отставку. Новое правительство возглавил Пер Эвинд Свинхувуд.

Каллио осудил отмену сухого закона в 1932 г. Он был убеждённым трезвенником и сторонником сухого закона, а после Алкио даже был председателем Союза за сухой закон.

Новый взлёт

В середине 1930-х гг., после отхода Сунила от политики и отказа от участия в выборной кампании Юхо Ниукканена, позиции Каллио как руководителя Аграрного союза вновь упрочились. После парламентских выборов 1936 г. Аграрный союз и Социал-демократическая партия Финляндии договорились о формировании совместного правительства, однако Президент Свинхувуд отказался назначить «красно-зелёное правительство», и Каллио пришлось вновь сформировать центристский кабинет.

1 марта 1937 Каллио был избран президентом Финляндии. Каллио смог претворять в жизнь свои давние политические цели, прежде всего социальное примирение и сплочение общества. Его избрание произошло на фоне достижения двух больших общенациональных компромиссов — «красно-зёленого» и терпимости в языковой политике. Каллио назначил правительство большинства с участием аграриев и социал-демократов под председательством Аймо Каарло Каяндерa.

В годы Зимней войны

На проходивших накануне зимней войны переговорах Каллио занимал бескомпромиссную позицию, опасаясь, что территориальные уступки Советскому Союзу нарушат внутреннее единство страны. В результате это привело к нападению СССР на Финляндию и к началу Зимней войны. 30 ноября 1939 года в стране было объявлено военное положение.

Во время войны Каллио делал всё, чтобы морально воодушевить народ. Он стал олицетворением сплочённости и воли к защите малой нации, ставшей объектом несправедливой агрессии. Он был сторонником бескомпромиссной линии, однако в конце концов вынужден был подписать унизительный для Финляндии договор.

Сразу после заключения мира он выступил с речью по радио, в которой подчеркнул тот факт, что удалось сохранить нацию, её самосознание и её достоинство, ставшие теперь ещё более устремлёнными к будущим целям. Народ должен был сплотить силы для восстановления разрушенного. Особенно президент сделал акцент на достижении приемлемого решения проблемы переселенцев с оккупированных Советским Союзом территорий.

После войны

После войны власть Каллио была значительно сужена, основные рычаги власти сосредоточились в руках Ристо Рюти, Густава Маннергейма, Рудольфа Вальдена, Вяйнё Таннерa и Рольфа Виттинга. В августе 1940 года без участия Каллио было подписано соглашение о транзите с Третьим Рейхом. Вскоре после этого у Каллио произошёл инсульт и исполнять его обязанности стал Рюти. 27 ноября 1940 года Каллио подал в отставку.

После того, как Ристо Рюти был избран его преемником, Каллио стал собираться в Нивала для отдыха и лечения, однако 19 декабря от сердечного приступа он скончался на перроне вокзала в Хельсинки. Похоронен в Нивала.

Итоги правления

Потомки оценивалют Каллио по-разному. Одни считают его исключительно уважаемым «президентом-крестьянином», другие, наоборот, «слабым» президентом, чья неспособность к пониманию внешней политики отчасти способствовала втягиванию Финляндии во Вторую мировую войну. В новейших исследованиях даётся наиболее объективная оценка Каллио как президента — подчёркивается его приверженность парламентаризму и твёрдость накануне Зимней войны.

Литература

• Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Ред. Тимо Вихавайнен (Timo Vihavainen); пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Общество финской литературы (Suomalaisen Kirjallisuuden Seura), 2004. — 814 с. — ISBN 951-746-522-X.. — [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Электронная версия]  (Проверено 26 января 2009)

Ссылки

• [194.252.88.3/radioarkistoweb.nsf/sivut/poliitikko?opendocument&pageid=Content134703FFA19 Presidentti Kallion radiopuhe itsenäisyyspäivänä 1939] Юлейсрадио  (фин.)
• [www.verkkouutiset.fi/arkisto/Arkisto_2000/22.joulukuu/kyka5100.htm Presidentti Kallio jätti kansansa Porilaisten marssin soidessa] Верккоуутисет  (фин.)

Отрывок, характеризующий Каллио, Кюёсти

Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.