Калмыков, Иван Павлович

Иван Павлович Калмыков
И. П. Калмыков
Дата рождения	5 сентября 1890(1890-09-05)
Место рождения	Российская империя,Терская область, Грозненский округ
Дата смерти	1920(1920)
Место смерти	Китай, Гирин
Принадлежность	Российская империя Белое движение
Род войск	инженерные войска (до 1913) кавалерия (после 1913)
Годы службы	1912—1920
Звание	подпоручик (1912) генерал-майор (?)
Командовал	Уссурийский Особый отряд (февраль — 1 сентября 1919) Уссурийская отдельная бригада (1 сентября 1919 — январь 1920) Сводная уссурийская отдельная дивизия (январь — февраль 1920)
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России
Награды и премии

Ива́н Па́влович Калмыко́в (5 сентября 1890, Грозненский округ, Терская область — сентябрь 1920, Гирин, Китай) — Войсковой атаман Уссурийского казачьего войска, участник Гражданской войны на Дальнем Востоке на стороне белых.

Биография

Иван Павлович Калмыков родился на Тереке, в станице Грозненской, Терской области. Его отец — станичный торговец из Харькова, вероятно, потомок казаков Харьковского слободского полка. Мать Ивана Калмыкова — местная терская казачка. Иван хорошо учился в Духовной семинарии, и курс закончил блестяще (1909), но лишён права священства за оскорбление действием одного из преподавателей.

Уехав на родину отца, в Слобожанщину, Иван Калмыков поступил в Чугуевское военное училище, а окончив его, после производства в 1912 году, вышел подпоручиком на службу в Приморский­ сапёрный батальон. Через год принят в общество Уссурийских казаков и перевёлся на службу в их полк. Во время Первой мировой войны, как отважный офицер, награждён был Золотым оружием и боевым орденом Св. Владимира, но в жизнь полка внёс кулачную расправу с подчинёнными, не принятую в казачьих частях.

После Февральской революции рядовые казаки потребовали его удаления из полка, и подъесаул Калмыков был отчислен в войсковой резерв. Дома на Уссури приняли его как заслуженного казака и простили его строевые грехи. Круг избрал его заместителем Войскового атамана.

На проходившем 20-31 января 1918 г. 4-й Войсковом круге Уссурийского казачьего войска был избран Войсковым атаманом. Часть казаков не согласилась с этим решением, и на 5-м войсковом круге, проходившем 3-5 марта 1918 г. в Имане отказались считать Калмыкова атаманом. 12 марта Калмыков бежал на станцию Гродеково (КВЖД), где объявил о создании Особого Уссурийского казачьего отряда (ОКО) и мобилизации уссурийцев для борьбы с большевиками.

Со своим отрядом выступил против красных отрядов Хабаровского Дальсовнаркома. 4 июля 1918 занял станцию Гродеково. Объединившись с чешскими частями генерала Дитерихса, 5 сентября при поддержке 12-й японской дивизии занял Хабаровск. 18 ноября 1918 г. в Омске пришёл к власти и стал Верховным правителем России адмирал А. В. Колчак.

Атаманы Семёнов и Калмыков долго не признавали легитимность правительства Колчака, сделав это только в марте 1919 года. С февраля 1919 г. Калмыков — командир Уссурийского Особого отряда, с 01.09.1919 г. — командир Уссурийской отдельной бригады, с января 1920 г. — командир Сводной уссурийской отдельной дивизии. Части Калмыкова контролировали Транссиб от Никольска-Уссурийского до Хабаровска. Калмыков в своем правлении опирался на японцев и находился в конфликтных отношениях с командующим американскими экспедиционными силами генералом Грейвсом, войска которого охраняли Транссиб на участке от Владивостока до Никольска-Уссурийского.

Гибель

4 января 1920 г. адмирал А. В. Колчак, накануне своего ареста, временно передал всю полноту военной и гражданской власти на Дальнем Востоке атаману Г. М. Семёнову. В то же время реальная власть принадлежала генералу С. Н. Розанову, именовавшемуся главным начальником Приамурского края; в Хабаровске — И. П. Калмыкову, а в Благовещенске — Амурскому войсковому атаману А. Д. Кузнецову. С. Н. Розанов был отстранён от власти 31 января 1920 г., после чего в Приморье возникло Временное правительство Приморской областной земской управы. Власть атамана Кузнецова прекратилась 4 февраля 1920 г., после чего Калмыков остался один на один с «земцами», двинувшими против него свои войска. Находившийся под начальством атамана казачий отряд 13 февраля оставил Хабаровск и по льду Уссури перешёл на «китайскую территорию». Незадолго до того Калмыков изъял из Хабаровского отделения Госбанка 38 пудов золота, тайно передав его японскому командованию.

Представители коммунистического лагеря и «земцы» единодушно опротестовали пребывание калмыковцев на «китайской территории». Под давлением Временного правительства отряд был разоружён 29 февраля 1920 г. на китайском берегу Уссури близ устья Нора, напротив станции Бикин. Офицеры и все здоровые бойцы были препровождены в Фугдин, где 8 марта атаман был арестован китайскими военными властями вместе с генерал-майором Н. Н. Суходольским и капитаном 1 ранга В. В. Безуаром. Под конвоем часть отряда с арестованными отправили в Лахасусу. Больных казаков 12 марта передали из Лахасусу в станицу Михайло-Семёновскую.

Калмыкову предъявили обвинения в присвоении 56 пудов золота, убийстве представителей Красного Креста — шведа Свена Хедблома и норвежца Оле Опшауга — близ станции Пограничная в сентябре 1918 г., а также в обстреле отряда китайских канонерских лодок на Амуре в октябре 1920 г. По поводу золота атаман резко заявил, что объяснения даст либо русскому посланнику, либо эмиссарам законного русского правительства, либо международной комиссии, — но не китайским военным. 21 марта 1920 г. генерал Суходольский умер, а Калмыкова с Безуаром 16 апреля перевезли в город Гирин, где разместили в здании жандармского управления. Там были приняты на хранение Георгиевская шашка и револьвер атамана, на сдаче которых китайские военные не настаивали. Поначалу арестованные содержались в условиях полной изоляции, но 30 апреля с ними встретился японский военный советник. После разговора японца с генералом Бао Гуйцином Калмыков получил возможность встречаться с русским консулом В. А. Братцовым. Русские дипломаты ходатайствовали об освобождении арестованных, но китайцы заявили, что атаман обвиняется в нападении на китайские военные корабли и в пересечении китайской границы с оружием в руках. Временное же правительство требовало отправки Калмыкова во Владивосток в качестве уголовного преступника.

По указанию посланника в Пекине князя Н. А. Кудашева Братцов в конце мая 1920 г. потребовал облегчения положения Калмыкова, после чего китайцы разрешили атаману 1-2 раза в неделю посещать русское консульство. Во время этих визитов был разработан план побега, осуществлённый 13 июля. Атаман спрятался в одном из зданий на территории консульства. Хотя алиби консульских работников было подготовлено заранее, китайские власти отвергли их объяснения и разместили солдат на территории учреждения. В этой ситуации Н. А. Кудашев направил в Гирин генконсула в Мукдене С. А. Колоколова.

25 августа китайские солдаты обнаружили убежище Калмыкова. На запрос русского посланника власти Гирина ответили, что атаман будет отправлен в Пекин, а оттуда — во Владивосток. Японцы отказались участвовать в судьбе Калмыкова. В начале сентября 1920 г. атаман в сопровождении конвоя покинул Гирин и в местечке Калачи (Ильяши) в 10 милях от города вновь пытался бежать. Калмыков ранил китайского офицера, после чего был застрелен конвоирами.

Ссылки

• [kazak-forum.jino-net.ru/history_usur_3.htm Уссурийское казачество в революциях 1917 года и гражданской войне на Дальнем Востоке]

Отрывок, характеризующий Калмыков, Иван Павлович

– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]