Калонн, Шарль Александр

Шарль Александр Калонн

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Шарль-Алекса́ндр Кало́нн (фр. Charles Alexandre de Calonne; 20 января 1734 — 30 октября 1802) — французский государственный деятель.

Деятельность

Получив образование в Париже, Калонн был адвокатом, генеральным прокурором при парламенте в Дуэ, интендантом в Меце и в Лилле.

Друзья его при дворе Людовика XVI сумели выставить его как человека, способного вывести государство из критического положения, всё более усложнявшегося (годовой дефицит достигал 50 млн.). Однако Людовик XVI имел предубеждение насчёт Калонна, и медлил с его назначением вплоть до бедственного провала министерства д’Ормессона 3 ноября 1783 года. Новый генеральный контролёр финансов своим возвышением был обязан весомой поддержке со стороны французских финансовых кругов, с которым его связывала покойная жена и его любовница. При дворе его поддерживал влиятельный клан Полиньяков, тесно связанный с королевой, а также граф д’Артуа. Из числа министров Калонн получил рекомендацию графа де Верженна, которому король особо доверял в вопросах министерских назначений после смерти министра Морепа. В качестве генерального контролёра Калонн решил прибегнуть к займам, так как новых налогов король не желал, да и народ не в состоянии был их выплачивать, а политика сбережений была уже испробована Тюрго и Неккером, которые из-за неё попали в немилость.

Объявленный в декабре 1783 года заём в 100 млн имел полный успех, и Калонн обещал королю восстановить равновесие бюджета, а парламенту — сократить налоги. Уже будучи генеральным контролёром финансов, 18 января 1784 года Калонн получил назначение на пост государственного министра Франции. За первым займом вскоре последовал новый (1784), на сумму 125 млн. Парламент не без сопротивления зарегистрировал эдикт об этом займе. Тревожное настроение в обществе усиливалось, особенно под впечатлением непроизводительной траты значительных сумм на покупку для королевы — Сен-Клу, для короля — Рамбуйе, на увеличение пенсий и т. д. Неурожай 1785 года вызвал плохое поступление налогов, так что понадобилось прибегнуть к новому займу в 80 миллионов.

Предвидя усиление кризиса, Калонн заявил королю о неизбежности годового дефицита в 114 млн и сказал, что для покрытия его необходимо «реформирование всего, что есть неудовлетворительного в государственном строе». В план, представленный Калонном королю 20 августа 1786 года, была включена большая часть реформ, ранее проектированных Тюрго и Неккером. C целью привлечь симпатии общественного мнения Калонн, несмотря на противодействие королевы, убедил короля в необходимости созвать собрание нотаблей. Расчеты его, однако, не оправдались: хотя нотабли могли выражать лишь взгляды привилегированных классов, а не всего населения, но и у них Калонн не встретил ожидаемой покорности. Несмотря на свою ловкость, Калонн вскоре вынужден был удалиться (20 апреля 1787 года) перед оппозицией, в которой соединились и страна, и двор.

Во время революции Калонн жил в Англии и поддерживал деньгами и пером врагов республиканской Франции. В эпоху консульства он испросил разрешение вернуться во Францию, где вскоре умер.

См. также

• Ламуаньон, Кретьен Франсуа де

Источники

• Дерюжинский В. Ф. Калонн, Шарль-Александр // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Калонн, Шарль Александр

– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.