Калотипия

Не следует путать с Коллотипия — разновидностью Фототипии.

Калоти́пия (др.-греч. καλός «красивый» и τύπος «отпечаток») — ранний фотографический процесс, основанный на использовании бумаги, пропитанной йодистым серебром. Технология стала первым в истории негативно-позитивным процессом, позволяющим тиражировать позитивы с исходного негативного изображения на бумаге. Патент на этот фотопроцесс получен его изобретателем Уильямом Генри Фокс Тальботом 8 февраля 1841 года. По имени изобретателя процесса калотипию также называют талботипия.

Описание технологии

Свои первые опыты по созданию фотограмм Тальбот начал в 1834 году, используя бумагу, покрытую нитратом серебра, светочувствительность которого известна с XVIII века. Позднее он заменяет нитрат хлористым серебром, также темнеющим пропорционально полученной экспозиции. При этом «фотогенический рисунок» разложенных на бумаге предметов проявлялся непосредственно под действием света, требуя длительных выдержек в несколько часов. Технология была известна уже с 1802 года после её изобретения Хамфри Дэви и Томасом Веджвудом, но Тальбот впервые научился закреплять снимок, до этого темневший под дальнейшим воздействием света. Он предложил обрабатывать снимок в растворе морской соли, удалявшей остатки светочувствительного галогенида. Позднее учёный обнаружил более высокую эффективность в качестве фиксажа йодистого калия. Съёмка обычной камерой-обскурой, в отличие от контактных фотограмм, давала недодержанные негативы из-за низкой светочувствительности процесса. Тальбот построил самодельную миниатюрную камеру с квадратным кадровым окном шириной один дюйм. Более высокая световая эффективность устройства, которое жена изобретателя назвала «мышеловкой», позволила 20 августа 1835 года осуществить фотосъёмку. Первым снимком стало изображение решетчатого окна в комнате Аббатства Лекок, принадлежавшего семье учёного. Последующие несколько лет Тальбот был занят другими опытами, забросив эксперименты со светописью. Разработка технологии была продолжена им вскоре после доклада Франсуа Араго во Французской академии наук о дагеротипии и создания комиссии для оценки изобретения. Уже 31 января Тальбот попытался опередить Луи Дагера, представив Лондонскому королевскому обществу подробное описание своих опытов. В России о них стало известно на три месяца раньше, чем о дагеротипии, благодаря докладу Иосифа Гамеля, сделанному в Петербургской академии наук 24 мая 1839 года.

Однако, по сравнению с дагеротипией процесс Тальбота обладал чрезвычайно низкой светочувствительностью, и был пригоден, главным образом для получения фотограмм и копирования рисунков. Прорыв случился во время дальнейших исследований, когда учёный открыл химическое проявление невидимого скрытого изображения. В результате выдержка в камере-обскуре сократилась с получаса до одной-двух минут на ярком солнце, сравнявшись по этому параметру с французской технологией. Новый процесс был назван калотипией, а его описание опубликовано в 1841 году. Технология Тальбота состояла из нескольких этапов: сначала обработке подвергался лист высококачественной писчей бумаги, на которую кистью наносился раствор азотнокислого, а затем йодистого серебра. После этого следовала обработка «галлоаргентонитратом» (галлонитратом серебра), состоящим из смеси азотнокислого серебра с галловой и уксусной кислотами.

Величина получаемой светочувствительности значительно превышала этот же показатель пластинок Дагера, требуя более коротких выдержек. После экспонирования листа в камере-обскуре слабое скрытое изображение усиливалось повторной обработкой галлоаргентонитратом, становясь видимым. Процесс завершался закреплением в растворе бромистого калия, вместо которого с 1843 года Тальбот начал применять гипосульфит, рекомендованный ему в качестве фиксажа Джоном Гершелем. Калотипы, изготовленные по такой технологии, современные галеристы называют солевая фотопечать. Распространение калотипии тормозилось патентами, которыми Тальбот защищал каждое усовершенствование своего процесса, строго пресекая попытки использования технологии без разрешения изобретателя. Процесс стала альтернативой французскому лишь в немногих местах: на своей родине и в немецком Франкфурте-на Майне, где работал ученик Тальбота Э. Таннер.

По сравнению с дагеротипией преимуществом калотипии была возможность тиражирования позитивных изображений при помощи контактной печати с полупрозрачного негатива. Дагеротипы изготавливались на непрозрачной пластинке и существовали в единственном экземпляре. Бумажная подложка калотипов позволила издавать небольшими тиражами фотоальбомы, что было недоступно для дагеротипии. Тальбот также первым разработал способ увеличения негативов и их оптической печати с помощью камеры специальной конструкции — прообраза фотоувеличителя. На этом же принципе был основан и «солнечный микроскоп», позволяющий делать методом калотипии четырёхсоткратные увеличения мельчайших предметов. Волокнистую структуру негативов пытались маскировать использованием в качестве подложки сухой вощёной бумаги, для чего обычный лист пропитывали расплавленным пчелиным воском. Однако широкое распространение негативно-позитивный процесс получил только после изобретения мокрого коллодионного процесса, в котором светочувствительный слой поливался на стеклянную основу. Иногда Тальбота ошибочно называют изобретателем проявления, на самом деле впервые открытого ещё в 1820-х годах Ньепсом и затем успешно использованного Дагером. Заслуга Тальбота заключается в создании концепции двухступенчатого способа получения изображения, позволяющего тиражировать фотографии и господствующего в аналоговой фотографии до сих пор.

См. также

• Альбуминовая печать
• Адамсон, Роберт
• Хилл, Дэвид Октавиус

Литература

• Алексей Алексеев. [www.foto-video.ru/practice/pract/42410/ Мокрый коллодионный процесс. Вечный коллодий] (рус.) // «Foto&video» : журнал. — 2009. — № 2. — С. 86—93.

• Е. А. Иофис Фотография. Близкое и далёкое (рус.) // «Химия и жизнь» : журнал. — 1966. — № 3. — С. 45—49. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-5972&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-5972].

• Владимир Левашов. Лекция 1. Предыстория и открытие медиума // Лекции по истории фотографии / Галина Ельшевская. — 2-е изд.. — М.: «Тримедиа Контент», 2014. — С. 11—28. — 464 с. — ISBN 978-5-903788-63-7.

• Сергей Морозов. Часть I // Творческая фотография / А. Фомин. — 2-е изд.. — М.: «Планета», 1986. — С. 8—24. — 415 с. — 25 000 экз.

• Н. Д. Панфилов, А. А. Фомин. II. Первые в мире снимки // Краткий справочник фотолюбителя. — М.: «Искусство», 1985. — С. 8—13. — 367 с. — 100 000 экз.

• Мишель Фризо. Новая история фотографии = Nouvelle Histoire de la Photographie / А. Г. Наследников, А. В. Шестаков. — СПб.: Machina, 2008. — 337 с. — ISBN 978-5-90141-066-0.

• К. В. Чибисов. Очерки по истории фотографии / Н. Н. Жердецкая. — М.: «Искусство», 1987. — С. 15—23. — 255 с. — 50 000 экз.

• [rangefinder.ru/manual/books/100_let_fotografii.pdf 100 лет фотографии. Дагер, Ньепс, Тальбот]. — М.: «Госкиноиздат», 1938. — 62 с.

• Рождение фотографии // ФОТОГРАФИЯ. Всемирная история / Джульет Хэкинг. — М.,: «Магма», 2014. — С. 18—25. — 576 с. — ISBN 978-5-93428-090-2.

Ссылки

• [photo.far-for.net/content.php?r=7&p=9 История возникновения фотографии: Фокс Тальбот]  (рус.)
• [www.foto-dozor.narod.ru/p10.htm Калотипия Фокса Тальбота]. Фото-дозор. Проверено 3 июня 2013. [www.webcitation.org/6H6Qgx4za Архивировано из первоисточника 3 июня 2013].
• [www.photoline.ru/history/talbot.htm Уильям Генри Фокс Тальбот]. photoline.ru. Проверено 3 июня 2013. [www.webcitation.org/6H6QhffRo Архивировано из первоисточника 3 июня 2013].

Отрывок, характеризующий Калотипия

– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.