Кальво Сотело, Хосе

Хосе Кальво Сотело
Министр финансов Испании
3 декабря 1925 года — 21 января 1930 года
Глава правительства:	Мигель Примо де Ривера
Монарх:	Альфонс XIII
Предшественник:	Хосе Корраль Ларре
Преемник:	Франсиско Морено Сулета

Хосе́ Ка́льво Соте́ло (исп. José Calvo Sotelo; 6 мая 1893, Туй, Понтеведра — 13 июля 1936, Мадрид) — испанский политический деятель, адвокат, экономист.

Юрист и политик

Отец — судья Петро Кальво и Камина, мать — Элиза Сотело Лафуенте. В связи с частыми переводами отца по службе, в детстве и юности неоднократно менял место жительства. Окончил юридический факультет университета Сарагосы, в 1917 году получил степень доктора права в Центральном университете Мадрида за работу о злоупотреблении правом как ограничением прав граждан. Это была первая научная работа в Испании на данную тему; её выводы были использованы в 1942 году Верховным судом Испании. Во время учёбы в университете активно сотрудничал в католическом издании El Noticiero («Репортер») и основал недолго выходивший университетский журнал. Позднее публиковался в мадридском издании Vida Ciudadana, органе «мауристов» — сторонников известного консервативного испанского политика Антонио Мауры, к которым он принадлежал.

С 1915 года работал чиновником в министерстве юстиции, с 1916 года — адвокат, в 1917—1920 годах преподавал в Центральном университете. В 1918 году был секретарём Мауры в бытность его премьер-министром; в этот период он впервые занимался вопросами реформы местного самоуправления. В 1919 году был избран депутатом кортесов (парламента), в котором активно критиковал касиков (региональных лидеров, часто действовавших независимо от центральных властей). В 1921 году Маура вновь стал премьер-министром и назначил Кальво Сотело губернатором Валенсии — на этом посту он находился в сентябре 1921 — апреле 1922 года.

Генеральный директор администрации

После прихода к власти в результате военного переворота генерала Мигеля Примо де Риверы в 1923 году Кальво Сотело с разрешения Мауры принял должность генерального директора администрации, на которую был назначен 22 декабря 1923 года. В этом качестве он руководил разработкой Муниципального устава, опубликованного 8 марта 1924 года. В этом документе право голосования на местных выборах предоставлялось женщинам, имеющим самостоятельный заработок или являющихся главами семей. Кальво Сотело выступал за распространение избирательного права на всех женщин, но не получил поддержки со стороны военных властей (впрочем, он считал, что важным является сам прецедент женского голосования). Кроме того, избирательное право предоставлялось с 23 лет, было гарантировано тайное голосование и разрешались муниципальные референдумы, в том числе по вопросам отрешения от должности мэра. Муниципалитеты могли объединяться даже в тех случаях, когда они принадлежали к разным провинциям. Впрочем, положения о выборах муниципалитетов так и не были реализованы на практике.

В 1925 году был обнародован Провинциальный устав, в котором ограничивалась власть гражданских губернаторов и расширялись возможности местных органов власти — в этом отношении данный документ был естественным продолжением Муниципального устава. Ещё одной его особенностью было введение понятия района, введённого Кальво Сотело, несмотря на скептическое отношение к нему со стороны Мигеля Примо де Риверы, являвшегося сторонником унитарного государства. Впрочем, по мнению Кальво Сотело, самоуправляемые районы, объединяющие муниципалитеты на добровольных началах, должны были, напротив, способствовать уменьшению сепаратистских настроений в традиционных провинциях страны. При этом во всех уголовных и гражданских делах сохранялась юрисдикция Верховного суда, а правительство с согласия кортесов могло ликвидировать район в случае угрозы национальной безопасности. Будучи сторонником развития самоуправления, Кальво Сотело решительно возражал против федерализации Испании.

Министр финансов

В декабре 1925 года Кальво Сотело был назначен министром финансов и в том же месяце представил проекты трёх указов, согласно которым, в частности, все собственники должны были в течение трёх месяцев объявить реальную стоимость своей недвижимости, что было необходимо для борьбы с уклонениями от уплаты налогов; для нарушителей предусматривались санкции. Эта инициатива столь возмутила землевладельцев, что они называли Кальво Сотело «большевистским министром». Впрочем, революционных изменений в результате его деятельности не произошло, но землевладельцы были вынуждены согласиться в 1926 году с увеличением земельного налога с крупных собственников (при сохранении в неприкосновенности его минимального уровня), в результате чего бюджетные доходы от него выросли с 161 млн песет в 1923 и 1924 годах до 210 млн песет в 1929 году. В 1927 году Кальво Сотело опубликовал проект налоговой реформы, в котором предлагалось ввести прогрессивное налогообложение рент и доходов, однако реализовать большинство предложенных им мер не удалось из-за сопротивления со стороны влиятельных оппонентов. Однако он смог упростить взимание налогов и улучшить работу налоговой инспекции.

В области экономической политики наиболее важным мероприятием Кальво Сотело было создание нефтяной монополии. Когда президент компании Shell Генри Детердинг потребовал отменить это решение, угрожая бойкотом, то испанское правительство парировало эту угрозу, заключив нефтяное соглашение с Советским Союзом. Кроме того, был основан Внешнеторговый банк Испании, реорганизованы Ипотечный банк и Банк промышленного кредита.

Снижение курса песеты, а также рост разногласий между диктатором и его министром (Кальво Сотело считал, что власть должна использовать политические механизмы, предусмотренные Конституцией 1876 года, действие которой было приостановлено после переворота) привели к отставке Кальво Сотело 20 января 1930 года. В этот период диктаторский режим переживал сильнейший кризис, и 28 января того же года он прекратил своё существование. В феврале — сентябре 1930 года Кальво Сотело был президентом Центрального банка. В апреле 1930 года он стал одним из лидеров Монархического национального союза, объединившего сторонников скончавшегося в марте того же года генерала Примо де Риверы.

Эмигрант

В апреле 1931 года монархия в Испании была свергнута, и Кальво Сотело, являвшийся её активным сторонником и вызывавший ненависть у части левых приверженцев республики, был вынужден эмигрировать в Португалию. Он был заочно избран депутатом кортесов (парламента) на выборах в июне 1931 года, выступая в качестве сторонника католической церкви, развития частной собственности при введении прогрессивного налога на ренту и ограничении возможностей финансовой олигархии, прямых выборов президента и создания двухпалатного парламента, противника федерализма при поощрении региональных автономий в виде районов.

Однако он не смог вернуться в страну, так как республиканское большинство кортесов постановило судить его как бывшего министра диктатуры, причём судебным органом должна была стать комиссия, созданная депутатами (Кальво Сотело был согласен только на то, чтобы его судили профессиональные судьи, а не политики). В результате Кальво Сотело был обвинён в незаконном предоставлении табачной монополии предпринимателю Хуану Марчу, хотя он публично выступал против этого предложения, а решение затем было принято диктатором Прима де Риверой. Он был заочно приговорён к 12 годам лишения свободы, что усилило его негативное отношение к республике (он называл её власть «республиканской диктатурой»).

Из Лиссабона Кальво Сотело переехал в Париж, где контактировал с лидером крайне правой французской организации «Аксьон франсез» Шарлем Моррасом. Он интересовался различными политическими течениями того времени — от фашизма (в 1933 году Кальво Сотело посетил Италию, где встречался с Бенито Муссолини и Итало Бальбо) до «нового курса» Франклина Рузвельта, симпатии к которому он высказывал в ряде своих работ. Кроме того, он занимался активной журналистской деятельностью, причём его гонорары достигли уровня министерской зарплаты. Как политик, он продолжал оставаться монархистом, но выступал за обновление монархии и отказе бывшего короля Альфонса XIII от своих династических прав в пользу его сына Дона Хуана, графа Барселонского, считая, что новый лидер повысит популярность монархического движения.

В сентябре 1933 года адвокатские коллегии Испании делегировали Кальво Сотело в состав Суда конституционных гарантий (аналог Конституционного суда). На выборах в кортесы 1933 года он был вновь заочно избран депутатом. Политическая амнистия 1934 года позволила ему вернуться в страну и занять своё место в кортесах.

Монархический лидер

Будучи депутатом кортесов, Кальво Сотело стал одним из лидеров монархической партии «Обновление Испании». Одновременно он сотрудничал с Испанской фалангой — крайне правой организацией, возглавлявшейся сыном бывшего диктатора Хосе Антонио Прима де Риверой, хотя их разделяло отношение к монархии, противниками которой были фалангисты. В 1936 он был одним из лидеров Национального блока — объединения правых сил, основой которого была Испанская конфедерация независимых правых (CEDA). На досрочных выборах в кортесы в феврале 1936 года Национальный блок проиграл левому Народному фронту, но Кальво Сотело в очередной раз был избран депутатом и стал одним из основных лидеров правой оппозиции, подвергая в своих выступлениях резкой критике новое правительство республики. Ещё во время избирательной кампании он предупреждал избирателей, что если те не проголосуют за Национальный блок, то над всей Испанией будет развеваться красный флаг — «тот флаг, красный цвет которого станет символом уничтожения прошлого Испании и её идеалов».

Кальво Сотело был наиболее заметной фигурой среди депутатов-монархистов и одним из самых ярких ораторов правых. В одном из своих выступлений он заявил, что если бы военный взбунтовался против республики и за монархию, то он был бы безумцем, но точно также был бы безумцем военный, отказывающийся поднять бунт за Испанию и против анархии. Широкую известность получили слова Кальво Сотело: «Мы предпочтём умереть со славой, чем жить с позором!».

Некоторые источники утверждают, что одна из лидеров коммунистов Долорес Ибаррури в зале заседаний кортесов угрожала ему расправой (сама она это отрицала).

Гибель Кальво Сотело

Обострение противостояния в стране привело к серии политических убийств — жертвой одного из них 12 июля 1936 года стал лейтенант-республиканец Хосе Кастильо, ранее подавлявший выступления фалангистов. В ответ другой сторонник республики, капитан Кондес предложил правительству арестовать двух лидеров правой оппозиции — Кальво Сотело и Хосе Мария Хиль-Роблеса, которые должны были выступить в качестве своего рода заложников, гарантирующих сдержанное поведение правых. Существует информация о том, что премьер-министр и министр внутренних дел согласились на это предложение (историки-франкисты настаивали на том, что они дали санкцию на убийство этих политиков, но доказательств этой версии нет). Хиль-Роблес в это время отсутствовал в Мадриде, а Кальво Сотело был арестован примерно в три часа ночи 13 июля в своём доме. Прощаясь с семьёй, он обещал как можно скорее связаться с ней по телефону, «если эти господа не вышибут мне мозги». Вскоре после этого он был убит двумя выстрелами в упор в полицейском автомобиле.

Убийство Кальво Сотело стало поводом, ускорившим военное выступление националистов 17 июля, ставшее началом гражданской войны. При режиме Франсиско Франко Кальво Сотело был признан одним из национальных героев, его называли «Первомучеником Крестового похода» и «Первомучеником Национального движения». Франко посмертно присвоил ему титул герцога, в Мадриде в 1960 году был установлен монумент Кальво Сотело.

Литература

• Престон П. Франко. М., 1999.
• Томас Х. Гражданская война в Испании. 1931—1939 гг. М., 2003.
• Данилов С. Ю. Гражданская война в Испании. М., 2004.

Отрывок, характеризующий Кальво Сотело, Хосе

– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.