Кальман, Жанна

Жанна Кальман
Jeanne Calment
Фотография 1990-х годов
Имя при рождении:	Жанна Луиза Кальман
Дата рождения:	21 февраля 1875(1875-02-21)
Место рождения:	Арль, Франция
Гражданство:	Франция Франция
Дата смерти:	4 августа 1997(1997-08-04) (122 года)
Место смерти:	Арль, Франция
Отец:	Николя Кальман
Мать:	Маргерит Кальман
Супруг:	Фернан Кальман
Дети:	Ивонн Кальман

Жа́нна Луи́за Кальма́н (фр. Jeanne Louise Calment [ʒan lwiz kalmɑ̃]; 21 февраля 1875, Арль, Франция — 4 августа 1997, там же, Франция) — французская долгожительница, которая является старейшим из когда-либо живших людей на Земле, чьи даты рождения и смерти документально подтверждены. Кальман принадлежат и несколько других рекордов, связанных с долгожительством. Она является единственным известным человеком, достигшим 120-летнего возраста. Также она удерживала титул «самого старого живого человека на Земле» дольше, чем любой другой долгожитель.

Кальман родилась в Арле и там же провела всю свою жизнь. В 1896 году она вышла замуж за своего троюродного брата Фернана Кальмана, через два года после этого родила дочь Ивонн. В 1932 году Ивонн умерла от пневмонии, в 1942 году из жизни ушёл Фернан. После свадьбы Кальман никогда не работала. В 110-летнем возрасте она переехала в дом престарелых, где и умерла в 122 года, 5 месяцев и 14 дней.

Образ жизни, генетика и прочие медицинские характеристики Кальман стали предметом исследований многих специалистов.

Детство

Жанна родилась в семье Николя (1838—1931) и Маргерит (1838—1924) Кальманов. Обоим родителям тогда было 37 лет. Двое старших детей в семье, Антуан и Мари, умерли ещё до её рождения: Антуан в четыре года, Мари — в младенчестве. Однако брат Жанны, Франсуа, который был старше её на 10 лет, так же, как и младшая сестра, оказался долгожителем. Он умер в 1962 году в возрасте 97 лет. Неизвестно, сколько точно родилось детей в семье; Жанна знала только о Франсуа. Хотя она слышала, у Кальманов были старшие дети, которые рано умерли, но не знала их имён. Исследователи выдвинули предположение, что в семье были другие дети, поскольку в некоторых документах не сходилось второе имя Жанны; возникли сомнения, что её спутали со старшей сестрой.

Семейство Кальман принадлежало к местной буржуазии, и отец Жанны Николя входил в Совет Арля. По профессии он был судостроителем. Маргерит, урождённая Жиль, происходила из семьи мельников. Они поженились 16 октября 1861 года. Известны имена и крёстных родителей Жанны — ими были Луи Паже и Жанна Жиль, тётка. В честь них девочка получила имя Жанна Луиза. Исследователями найдено в архивах свидетельство о рождении, заверенное священником по фамилии Берлиоз.

Согласно документам переписи населения Франции 1881 и 1886 годов, Кальманы проживали в доме под номером 131. Жанна оба раза упоминается как несовершеннолетняя. Сохранились и документы, подтверждающие её обучение: сначала в начальной школе Арля, позже в Бенетской школе-интернате, и наконец в средней школе Арля.

В юности Кальман подрабатывала в лавке своего отца. В возрасте 13 лет Жанна, по её словам, там встретила Ван Гога. Художник показался ей «грязным, плохо одетым и недружелюбным». В другом интервью она сказала, что не стала обслуживать его, поскольку «он был страшен как смертный грех, имел мерзкий нрав, и от него пахло выпивкой».

Брак и дальнейшая судьба

Кальман вышла замуж в 21-летнем возрасте за своего троюродного брата Фернана Николя Кальмана 8 апреля 1896 года. Деды Фернана и Жанны по отцовской линии, Антуан и Николя, были братьями, а их супруги также были сёстрами между собой. Венчание прошло в Соборе Святого Трофима. Несмотря на родство невесты и жениха, священник дал согласие на брак. Свидетелями на свадьбе, согласно свидетельству о браке, были Эмиль Фассен, Луи Кальман, кузен Фернана, Пьер Кальман, дядя Жанны, и Антуан Бурделон. Фернан владел процветающим магазином, и Жанна получила возможность не работать. В основном её жизнь вращалась вокруг тенниса, езды на велосипеде, плавания, катания на роликах, игры на фортепиано и посещения опер. 19 января 1898 года у супругов родилась дочь Николь Мари Ивонн Кальман. Её крестными родителями были, согласно записи, Николя и Мари Кальманы. Ивонн осталась единственным ребёнком в семье. Согласно переписи 1901 года, семья жила на Улице Гамбетта в одном доме с Мари Феликс, свекровью Жанны, и двумя слугами. Согласно документам переписи 1906 года, Кальман переехала со своим супругом и дочерью в отдельную квартиру на улицу Сент-Эстев.

Ивонн вышла замуж в 1926 году за капитана артиллерии Жозефа Шарля Фредерика Бийо, кавалера ордена Почётного легиона. В декабре того же года у неё родился сын Фредерик Жан-Поль Бийо. В 1932 году Ивонн умерла от пневмонии. Через десять лет, в 1942 году, от отравления испорченными вишнями умер Фернан. После этого Жанна посвятила жизнь воспитанию внука совместно с зятем. Фредерик решил стать медиком. В 1950 году, будучи студентом, он женился на Рене Ивонн Так, будущем стоматологе. Детей у пары не было. 13 августа 1963 года Фредерик погиб в автомобильной катастрофе. В январе того же года умер и зять Жанны, с которым она жила вдвоём после женитьбы внука.

Кальман осталась без наследников. Её племянница, единственный ребёнок Франсуа, умерла в 21-летнем возрасте. Кальман всегда с неохотой говорила обо всех этих потерях и, по её словам, старалась не думать о них. Тем не менее перед смертью она попросила, чтобы справа в её гробу повесили фотографию внука, а слева — дочери. «Они будут похоронены со мной», — сказала она. В 90-летнем возрасте Кальман заключила сделку с адвокатом Франсуа Раффре. Согласно договору, Раффре обязался выплачивать ей каждый месяц 2500 французских франков, а взамен после смерти Кальман её квартира отошла бы ему. Рыночная цена квартиры равнялась 10 годам выплат, Кальман же прожила ещё 32 года, в итоге квартира досталась семье Раффре более чем втрое дороже. Сам адвокат так и не дожил до этого: он умер в 77-летнем возрасте, в то время как Кальман было 120 лет. Оставшиеся 2 года деньги выплачивала его вдова. «В жизни иногда бывают плохие сделки», — прокомментировала Кальман. После того как она умерла, вдова Раффре сказала в интервью: «Она (Кальман) была личностью. У моего мужа были очень хорошие отношения с мадам Кальман».

После 100-летнего юбилея

В 110-летнем возрасте Кальман переехала в дом престарелых La Maison du Lac. Причиной переезда стал пожар, который она случайно устроила дома во время готовки. После него Кальман окончательно, хотя и с неохотой, решила покинуть квартиру. Примерно тогда же она начала привлекать внимание со стороны журналистов и учёных. Начиная со 110-летия каждый год в день рождения Кальман принимала репортёров. Среди интервьюеров были Мишель Аллар, доктор, занимавшийся исследованиями долгожительства, лечащий врач Кальман Виктор Лебр и демограф Жан-Мари Робин, впоследствии выпустившие о Кальман книгу и несколько монографий. В 1989 году о Кальман вышла научная диссертация Жоржа Гарояна. Сама долгожительница говорила, что её не смущает внимание со стороны журналистов. «Я ждала 110 лет, чтобы стать знаменитой», — сказала она.

Кальман официально получила титул «Самый старый живой человек на Земле» в 1988 году, когда ей было 113 лет. Однако в следующем году этот титул был снят с неё и отдан американке Кэрри Уайт. Тогда же она привлекла к себе внимание в связи с празднованием 100-летия посещения Ван Гогом Арля. Кальман утверждала, что лично встретила его в детстве. В 1990 году 115-летняя долгожительница появилась в эпизоде канадского фильма о Ван Гоге «Винсент и я» в роли самой себя. Это сделало её одним из старейших людей, снявшихся в полнометражном фильме.

Кальман вернула себе звание «Самого старого живого человека на Земле» после смерти Уайт 14 февраля 1991 года. Впоследствии она удерживала его в течение шести лет и шести месяцев, что составляет абсолютный рекорд среди всех долгожителей. 21 февраля 1995 года ей исполнилось 120 лет. Это экстраординарное событие широко освещалось в прессе. В том же году о ней был снят документальный фильм Jeanne Calment, doyenne du monde. 17 октября 1995 года Кальман достигла 120 лет и 238 дней, став самым старым человеком в истории. Она превзошла рекорд Сигэтиё Идзуми, который сейчас ставится под сомнение экспертами. В 1996 году был выпущен диск Maîtresse du temps, состоящий из 4 композиций, где Кальман говорила поверх музыки в стиле рэп.

По словам Жана-Мари Робина, демографа, Кальман за месяц до своей смерти находилась в добром здравии, хотя и практически полностью лишилась слуха и зрения. В 115-летнем возрасте она упала с лестницы и сломала бедро, после чего стала передвигаться с помощью инвалидной коляски. Нейропсихолог Карен Ритчи каждые 6 месяцев проводила исследования её психического и умственного состояния. По ее словам, Кальман до конца жизни сохранила ясную память и ум. Она с удовольствием рассказывала Ритчи стихи, которые выучила в детстве, и с лёгкостью решала арифметические примеры.

Кальман умерла 4 августа 1997 года. На момент смерти ей было 122 года, 5 месяцев и 14 дней. По словам сотрудников дома престарелых, смерть наступила по естественным причинам. Кончина долгожительницы вызвала резонанс в Арле, где Жанна стала знаменитостью. Мэр Арля Мишель Возель сказал: «Она была Жанной Арлеанской, той, чьё лицо прославилось на весь мир. Но важнее всего то, что она была живой памятью нашего города». Президент Франции Жак Ширак, комментируя это, сказал, что она была бабушкой каждого во Франции.

После смерти Кальман самым старым живым человеком на Земле стала Мария-Луиза Мейор.

Рекорд

Возраст Кальман был подтверждён многочисленными документами. Сотрудники Университета демографических исследований имени Макса Планка отметили, что в этом отношении у Кальман были преимущества перед другими долгожителями, чей возраст трудно достоверно установить: исследователи располагали её свидетельствами о рождении и крещении, данными переписей. Совместно с архивариусом Каролиной Боер Жан-Мари Робин изучил все доступные данные о Кальман. В целом её имя фигурирует в 16 различных переписях с 1875 по 1975 года. Помимо этого, Боер и Робин обнаружили 23 документа, подтверждающие даты рождения, крещения, замужества и смерти Кальман и её близких родственников. Когда Кальман исполнилось 120 лет, трое учёных из разных стран сформировали неофициальный комитет, чьей целью было проверить подлинность документов о ней. Этими учёными были американский демограф Джеймс Вопел, финский демограф Вяйнё Каннисто и датский эпидемиолог Бернанд Хойне.

Существуют многочисленные предположения о существовании людей, проживших больше Кальман, в том числе якобы достигших 150 лет и более. Среди них можно выделить полулегендарные истории, никогда не подтверждённые никакими документами (как Ли Цинъюнь, якобы проживший 256 лет, и Ширали Муслимов, якобы проживший 168 лет), и предположительных долгожителей, чей рекорд не может быть подтверждён из-за нехватки документов, в особенности свидетельства о рождении.

Том Кирквуд, профессор Института биологической геронтологии в Манчестере, в своей книге Time of Our Lives: The Science of Human Aging написал, что возраст, достигнутый Жанной, нельзя считать максимальной продолжительностью жизни человека, и её рекорд однажды будет побит. Сейчас ближе всего к Кальман находится американка Сара Кнаусс, прожившая 119 лет и 97 дней.

Образ жизни

Исследователи отмечали, что Кальман не вела здоровый образ жизни: в течение 95 лет она курила, бросив лишь в 117-летнем возрасте после операции. По её словам, она бросила курить, так как из-за почти полной потери зрения не могла прикурить самостоятельно, а просить кого-то, ей было неудобно. Как сообщил её лечащий врач, Кальман выкуривала 2 сигареты в день. При этом в монографии Университета демографических исследований имени Макса Планка отмечено, что среди остальных долгожителей этим Кальман составляет исключение: почти все они не курили, или же курили очень мало. Многие французы в шутку говорили, что причиной долголетия Кальман была её диета: она съедала около 1 кг шоколада в неделю и регулярно употребляла вино. Жан-Мари Робин сказал, что, скорее всего, секрет Кальман был в её позитивном отношении к жизни: «Однажды она сказала: „Если вы с чем-то не можете ничего поделать, не переживайте из-за этого“». Сама Кальман считала, что причина её долгожительства — в регулярном употреблении оливкового масла и фруктов. «Она никогда не делала ничего особенного, чтобы остаться в добром здравии», — сказал Робин.

За исключением курения, Кальман обладала признаками, характерными для долгожителей. К ним относятся хорошая генетика (в роду наблюдались долгожители) и пол: почти все люди, дожившие до 115 лет, — женщины. Также замечено, что никто из долгожителей не страдал ожирением. Кальман всегда активно занималась спортом: играла в теннис, до 100 лет каталась на велосипеде, занималась фехтованием. Также она очень любила гулять на природе, предпочитая прогулки походам в гости. Жан-Мари Робин, обнаруживший в архивах данные о жизни 68 родственников Жанны, заметил, что многие из них прожили больше среднего, хотя лишь она достигла 100-летнего возраста.

Учёные Университета демографических исследований имени Макса Планка в своём труде о долгожителях, достигших 115 лет, написали, что им не удалось обнаружить ни одного качества, которое объединяло бы их всех, кроме хорошей генетики. Среди долгожителей были люди разных рас и национальностей, как происходившие из богатых семей и много лет не работавшие (как Кальман), так и рабочие и фермеры. При этом замечено, что большинство долгожителей ели много шоколада. Возможно, что на них благотворно повлияли содержащиеся в нём антиоксиданты.

См. также

• Список старейших людей в мире
• Список старейших женщин

Литература

• Allard M., Robine J.-M. Jeanne Calment: From Van Gogh's Time to Ours, 122 Extraordinary Years. — Thorndike Press, 1999. — 194 p. — ISBN 0786217774.
• Kirkwood T. Time of Our Lives: The Science of Human Aging. — Oxford University Press, 2001. — 288 p. — ISBN 0195139267.

Ссылки

• Жанна Кальман (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Кальман, Жанна

Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.