Кальянов, Владимир Иванович

Владимир Иванович Кальянов

Влади́мир Ива́нович Калья́нов (21 июля/3 августа 1908, село Мангуша, Мариупольский округ — 17 марта 2001, Санкт-Петербург) — советский индолог, переводчик «Махабхараты», доктор филологических наук.

Биография

Окончил восточное отделение Ленинградского историко-филологического института (1932), затем поступил в аспирантуру ЛИФЛИ. Ученик академиков Ф. И. Щербатского и А. П. Баранникова. Работал в Институте востоковедения с 1937 года.

В 1939 году по инициативе академика А. П. Баранникова начал работу над переводом первой книги «Махабхараты», продолжавшуюся даже во время блокады Ленинграда. В июне 1941 года защитил диссертацию «Сложные слова в санскрите», в июле 1941 года ушел добровольцем на Ленинградский фронт, 19 апреля 1942 года демобилизован. В июле 1942 года эвакуирован в Ташкент, где руководил Индийским кабинетом Института востоковедения, в августе 1944 года вернулся в Ленинград на работу в Институт востоковедения. В 1961—1968 годах заведующий Индийским кабинетом, затем (с 1968 года) в секторе Древнего Востока Ленинградского отделения Института востоковедения, с 1985 года на пенсии. Лауреат премии им. Джавахарлала Неру (1974).

За более чем полвека работы подготовил комментированные переводы шести книг «Махабхараты»: «Адипарвы» (кн. 1, 1950), «Сабхапарвы» (кн. 2, 1962), «Виратапарвы» (кн. 4, 1967), «Удьйогапарвы» (кн. 5, 1976), «Дронапарвы» (кн. 7, 1992), «Шальяпарвы» (кн. 9, 1996). Всего тома содержат около 7400 примечаний.

Также подготовил издание «Артхашастры» (1959), переведённой группой индологов в 1930-е годы. Редактор санскритско-русского словаря В. А. Кочергиной (1978).

Перевод «Махабхараты» выполнен прозой; по определению переводчика, с максимальным приближением к оригиналу, развёрнутой передачей сложных слов, с неизбежными буквализмами, стремясь по возможности передать эффект эпической поэзии.

Обвинения в научной недобросовестности

Исходя из того факта, что Кальянов не был репрессирован, в отличие от нескольких своих коллег, впоследствии его с упрёком называли «счастливчиком».

В «Архипелаге ГУЛаг» А. И. Солженицына (часть 4, глава 3) говорится:

Когда разгромлен был институт буддийской культуры (все видные сотрудники арестованы), а руководитель его, академик Щербатский, умер, — ученик Щербатского Кальянов пришел ко вдове и убедил отдать ему книги и рукописи умершего — «иначе будет плохо: институт буддийской культуры оказался шпионским центром.» Завладев работами, он часть из них (а также и работу Вострикова) издал под своей фамилией и тем прославился.

Аналогичные обвинения вскользь повторяют Вяч. Вс. Иванов в статье 1992 года «Литература „попутчиков“ и неофициальная литература» и Антеро Киуру в статье «Дхармараджа в контексте эпохи».

В то же время в редакционном [www.orientalstudies.ru/rus/index.php?option=com_publications&Itemid=75&pub=1066 послесловии к изданию 1959 года] обозначено, что большая часть текста «Артхашастры» переведена Е. Е. Обермиллером, а один раздел — А. И. Востриковым (среди других переводчиков были Ф. И. Щербатской, С. Ф. Ольденбург и Б. В. Семичов). Кальянов в этом издании указан как редактор и автор примечаний.

Переведенный Щербатским и опубликованный в 1923—1925 годах роман Дандина «Приключения десяти принцев» был переиздан в 1964 году с указанием имени переводчика и с примечаниями В. И. Кальянова.

Значительная же часть трудов Щербатского остаётся неопубликованной по сей день.

Оценка переводов

Работу над переводом с одобрением отметили Дж. Неру, С. Радхакришнан и И. Ганди, а также ряд индийских учёных.

Как говорилось в письме посла Индии в Туркменистане Вирендры Шармы к В. И. Кальянову, «Нет сомнения, что Ваш перевод „Махабхараты“ является значительным вкладом в мировую литературу. Ваше жертвоприношение в литературу санскрита и Ваша любовь к индологии — большая честь и гордость для всех нас и тех, кто любит индийскую литературу и культуру».

Согласно оценке английского переводчика Ван Бёйтенена, переводы Кальянова выполнены тщательно, хотя присутствуют отдельные огрехи и излишнее следование индийским комментаторам.

Ряд российских индологов утверждали, что переводы Кальянова чрезмерно буквалистичны, антиисторичны и не учитывают контекст. Согласно Я. В. Василькову, «Дух подлинника там и не ночевал».

Литература

Библиографию переводов см. Издания и переводы «Махабхараты»#Полный академический перевод.

Исследования:

• Об изучении санскрита в Советском Союзе. // Вестник ЛГУ. Серия истории, языка и литературы. Вып. 2. 1957, № 8. С. 23-36.
• Кальянов В. И., Эрман В. Г. Калидаса: Очерк творчества. М., ГЛИ. 1958. 72 с. 10000 экз.
• Средства выражения прошедшего времени в эпическом санскрите (по материалам Махабхараты). // УЗ ИВ АН СССР, т. XIII, Индийская филология. М., 1958. С.5-62.
• Ф. И. Щербатской. Описание архивного материала (фонд 725). // Архив Академии наук СССР. Обозрение архивных материалов. Т. 4. М.-Л., 1959. С.271-276.
• Редкие формы языка Махабхараты и нормы классического санскрита. // УЗ ЛГУ, № 279, серия востоковедческих наук, вып. 9. История и филология Индии. Л., 1960. С.104-113.
• Изучение санскрита в России. // УЗ ЛГУ. Серия востоковедческих наук. Вып. 14. 1962. № 304. С. 140—167.
• Сказание «Наль и Дамаянти» в русских переводах. // Вопросы теории и истории языка. Л., 1963. С. 159—169.
• Некоторые военные вопросы в древнеиндийском эпосе. // Махабхарата. Кн. 4. М., 1967. С. 135—160.
• Академик Ф. И. Щербатской. Его жизнь и деятельность // Буддийская культура и буддизм. Сб. ст. памяти акад. Ф. И. Щербатского. М., 1972. С. 13-26.
• Некоторые вопросы внешнеполитических воззрений в древнеиндийском эпосе. // Махабхарата. Кн. 5. Л., 1976. С. 399—427.
• Образ индийской женщины в «Махабхарате». // Литературы Индии. Статьи и сообщения. М., 1979. С. 19-22.
• Kalyanov V. I. On Krishna’s diplomatics in the Mahabharata. // Indologia Taurinensia. Vol.7. Pt.1. Torino, 1979.
• О воинском кодексе чести в Махабхарате. // Махабхарата. Кн. 7. СПб, 1992. С. 491—509.

О нём:

• [www.orientalstudies.ru/rus/index.php?option=com_personalities&Itemid=74&person=119 Краткая биография]

Отрывок, характеризующий Кальянов, Владимир Иванович

– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.